Доктор Закариус

Нил вздохнул. - Да где ж еще-то? Вы ж ведать не ведали, что сие за штука, пока я вам не рассказал – верней, не показал. Стало быть, найдись слон в Митином кармане, вы бы вовсе находку с убивцем не связали. Мало ли какие побрякушки у шута обнаружиться могут, пусть золотые - хотя бы Государыней дареные. А ежели орден лежал бы рядом с телом, даже под телом, его раньше вас приметила бы Мелания, как приметила и ухватила шило. Вот Мелания-то, между прочим, уж сразу смекнула бы, что это такое, и даже кой-кого из кавалеров Белого слона припомнила бы. Глядишь, и сообразила бы, кто убивец мог быть, сведя воедино увиденный, пусть со спины, облик и знание об ордене. Остается – в кулаке, вот и все. Вероятно, зажатый перед смертью, он первые часы оставался крепко стиснут, вот Меланья и не увидела, что в нем. - Допрежь того вы говорили «рядом с телом нашли», - припомнила я, не желая сдаваться. - Ох. Нил глядел на меня с жалостью, что ли, и это было очень обидно. - Варя, - проговорил он достаточно терпеливо, но с ощутимой досадою. – Ежели я оказался меньшим болваном, чем можно было представить, это не причина преувеличивать мои способности к выводам. До меня не сразу дошло насчет Меланьи, вот и все. Тогда не понял, сейчас понял. Мне захотелось его ударить. Не за то, что оказался умен и посрамил меня вчистую, совсем нет. К этому я готовая и привычная в любое время. За то, что никак не желал раз и навсегда развеять мои подозрения о себе. Что бы Нил ни говорил, как бы ни объяснял мне ход своей мысли, лазейка для того, чтоб считать его виноватым, никак не закрывалась, и я негодовала на самого Нила за это, будто обелить себя в моих глазах было его прямой обязанностью. Нил тем временем возвернул свечку в шандал. - Что ж, вечер утра мудренее, как у нас тут принято говорить. Я – на боковую. Не высплюсь сейчас, ни на что к ночи буду не пригоден, а это для нашего брата хуже некуда. Раз как-то я промедлил пред светлы очи явиться, до сих пор помню, что было, так более не хочу. - Высекли? – почему-то прошептала я, припомнив пересекающий черную спину рубец. - Хуже. На три дни расположения лишился, и не посылала за мною – гневалась. Так что сон первейшее дело. И вам советую, вам наверняка опять толмачить будущей ночью, поскольку понравилась наша сказка. Ваша сказка, верней сказать. - Погодите, а как же орденский реестр? – спросила я обалдело. – Мы же собирались… - Потом, это все потом, - Нил неопределенно махнул рукою. – Сейчас - спать. Он широко и несколько деланно зевнул, показывая розовые десны и очень крепкие ровные зубы, и сделал приглашающий жест в сторону лестницы. - Идите, - буркнула я. Негодование вдруг поднялось во мне волною – я только осознала, что сейчас останусь с расследованием Митиной гибели один на один, и что тогда предприму? Признаться, никаких идей у меня не было и в помине. А Нил попросту капитулировал с поля боя, как… как последний дезертир, вот! – Идите, я пока тут… Я потом сойду. - Дорогу найдете? – с сомнением спросил Нил. - Да уж не беспокойтесь, найду! Он пожал плечами и пошел прочь, ни разу не оглянувшись. Умом я понимала, что злость моя безосновательна. Нил и так вон сколько со мной провозился, и помогал, и кормил, и одеялом укрывал, и терпел мои бесконечные подозрения, каково! Ну это если он на самом деле невиноватый, конечно, ввернул ядовито какой-то голос у меня в голове. А ежели виноватый, то самые правильные эти подозрения и были! Не важно, все едино я не смела на него злиться. Однако ж злилась и чувствовала себя преданной. Немилости на три дня он испугался! Не выспаться ему нельзя! А что я которые сутки дремлю вполглаза не раздеваясь да случайным куском перебиваюсь, это ничего? Я знала, что и насчет «случайного куска» была несправедливость, но прекратить уже не могла. Шипела, будто кошка, и бегала туда-сюда вдоль портретов, едва замечая, кто на них нарисован. Вдруг один из портретов словно заступил мне дорогу, бросаясь в глаза. Я остановилась На портрете изображен был карлик - снова карлик! - да еще и сидящий за шахматной доскою, только в старинном наряде. Человечек сидел сбоку, будто едва втиснулся внутрь рамы, а вот доска шахматная была выставлена на зрителя в самом центре картины, в какой-то искаженной перспективе – так, бывало, рисовали старые богомазы. Ей бы сужаться от меня вдаль, а доска, напротив, расширялась. Ближе к краю доски стоял черный всадник и два черных пехотинца, белый слон валялся на полу под доскою (не похожий на орденского, а такой, как у Мити был, поднявшийся на задние ноги). Еще один пехотинец был зажат у карлика в пальцах. По центру над доскою изображен был портрет Петра Великого – мелко, схематично, но узнаваемо. Удивительно в этой картине было все – и сюжет, и ломаная перспектива, а еще странней всего мне показалось, что карлик на зрителя не смотрел, сидел боком и почти спиною, будто и вправду играл партию – противу кого-то отсутствующего или даже… противу царского портрета. Картина точно была иноземного письма, мне никогда не доводилось видеть ничего подобного. Я уставилась на картину, словно в ней заложена была какая-то разгадка всего нашего дела. Пехотинец в пальцах карлика был белым, как тот, что лежал в кармане моей шубы. А возможная ли это вовсе партия? Я поскорее глянула – оба падишаха, черный и белый, были тут, на доске, и не встык друг с другом. Стало быть, возможная, так Митя меня учил. Карлик держит белую фигуру – то есть играет белыми? Нет, тогда бы от него на ближайшей линии не стоять черному солдату. Или такое бывает? Да право, а завершится ли такая партия выигрышем? Что могут всадник да пехотинец противу падишаха? Эх, плохо я слушала Митины уроки, плохо… Одна из свеч в шандалах с шипением угасла вдруг, расстелив длинную прядь вонючего дыма. Я встрепенулась. Что со мною, право? Это ж старая картина – вон какой на карлике воротник да какие рукава. Какое дело может быть у много лет назад написанного портрета с нынешним убийством? Ровно никакого. Лучше ты, Варвара, делом бы занялась, сказала я себе твердо. Сойди вниз да сыщи Меланью. Расспроси получше, без свидетелей, как выглядел хоть со спины тот, с голубою лентой. Коли кто Меланье внушил про него соврать, может, правда наружу и выглянет, ежели с пристрастьем расспросить. Коли вправду видала, авось подробностей припомнит. Опять же, мысль про тех из знатных придворных, кто мог знать про башмачниково шило, тоже совсем со счетов сбрасывать не след. Об том Трухин может рассказать наверняка. И так рассуждая, уговаривая себя, я пошла прочь от странного портрета. * Заблудилась я сразу. Чуть ступила на лестницу, уж была обречена, думаю, а может, то была другая лестница? Вроде не так уж хитро меня Нил сюда привел – два поворота да один пролет вверх, а повторить сие в обратном порядке мне не удалось. Я вышла в незнакомый коридор, пустой и гулкий, я шла богатыми покоями, где все было покрыто нетронутым слоем пыли в палец. Одно хорошо, что стоял светлый день, из окон – а они были почти всюду – мне подмигивало ласковое зимнее солнце, искрился с обратных сторон подоконниц снег. Прежняя мысль о том, что распутаться в таковом лабиринте всего проще, ежели выпрыгнуть за окошко, мелькнула у меня. Я даже растворила раму в одном из переходов. На меня дохнуло сырым, но еще уверенным морозцем. За окошком была пустынная площадь, наперерез нее бежала черная собака, деловито нюхая то вправо, то влево от своей стежки. А невысоко! Велик был соблазн и вправду, не побоясь холода, сбежать сейчас из дворца, под крыло к доктору Закариусу, укрыться в свою коморку и никогда-никогда больше не возвращаться во дворец, забыть про странную картину, про предателя Нила, про Митину гибель… Я со вздохом затворила окно. Однако где ж я ошиблась? Проскочила по лестнице лишний пролет? Я вернулась к лестнице. Поднялась сызнова. И – нет, не очутилась в портретной галерее, отнюдь. Предо мной открывалась знакомая анфилада, выходившая к зимнему саду. Какое счастье! Где искать Меланью, я поразмыслить не успела. Ясно было, что в приемной перед Государыниными комнатами ее сейчас, по дневному времени, быть не может – сейчас тут толпились придворные, да видать так много, что хвост из просителей высовывался из двери и тянулся вдоль коридора. Никто даже не подумал стульев им поставить, и знатные господа подпирали стенку, как какие-нибудь просители в суде. В крепости очередь и то пребывала с большим комфортом. Правда, эта шла побыстрее – споро шла, один за другим господа, изогнувшись на всякий случай в поклоне, входили в приемную, видать долгой аудиенции никого не удостаивали. При этом выглядели они исключительно торжественно, почти празднично, а многие – как вон тот, к примеру, господин в зеленом сюртуке - даже и довольно. Вон как ухмыляется, точно кот на сметану, подумала я про господина в зеленом, и тут узнала в нем Афанасий Давыдыча. Встреча так меня изумила, что я разлетелась к нему с приветствием. Все ж таки знакомое лицо! - Афанасий Давыдыч! Здравствуйте! Царедворец вперился меня взглядом, обозрел мою фигуру, будто силясь узнать, и я поняла, что он меня не помнит. Вот ничуточки. Но он верно сообразил, откудова такие как я берутся во дворце и для какой надобности, и солидно покивал, мол как же, как же. Я же тебя во дворец пристроил, а ты стало быть мне благодарная, все верно, все как дОлжно. - Ну как ты тут, девонька? – спросил Афанасий Давыдыч формально, без интересу, но радушно. Видать, общее благодушие от предстоящей радости его обуяло. – Хорошо Государыне служишь? - Вашими молитвами, Афанасий Давыдыч, по гроб жизни вам благодарные, - сообразила я, приседая в поклоне. Он еще приосанился, выпятил грудь, как петух. Господин, стоявший у двери перед ним, повинуясь какому-то невидимому знаку, скользнул в приемную, и Афанасий Давыдыч остался первым нумером перед дверью заместо него. - Как там наши в пенсионе? – поскорее спросила я с живым интересом. – Как Лешенька, как Егоровна старая? – мне и вправду вдруг сделалось интересно и тревожно про всех, даже про Егоровну. Не скучала я вроде по пенсиону, и не с чего было скучать, а сейчас тоска навалилась сама собою. - Слава богу, слава богу, - расплывчато отвечал Афанасий Давыдыч. И вдруг, словно припомнив, прибавил: - Егоровна – это та баба лихая при кухне? Ух, бой-баба! Как она тому вору-то чугуном чуть не вломила! Ну, авось, оклемается, Господь милостив. - Егоровна давала отпор грабителю? – поразилась я. Вот так новости! Да кому у нас там вообще что-то понуждиться могло? В ответ же услышала поразительное. И впрямь влез тать среди ночи, но слава богу – Господь милостив! – ничего не покрали, а все благодаря Егоровне. Она шум услышала, к грабителю со спины подкралась, когда он по сундукам шарился, и чугунок в руках держала, ан злодей раньше нее поспел, сам ей чем-то тяжелым по лбу засветил, да тут же и удрал через окошко, напугамшись своего злодеяния. И лежит теперь героическая старуха Егоровна у сестры своей монашки в женской обители, и неведомо, придет ли в сознание, потому как третий день уж она без чувств. - Третий день? – пробормотала я. – Это что же это получается, ежели третий… Но Афанасий Давыдыч меня уже не слушал. Некая рука в ливрее с позументом высунулась в сей миг из-за двери и сделала едва уловимый жест, вроде как подзывая комнатного пса с туфлями в зубах. Афанасий Давыдыч тут вытянулся во фрунт, даром что штатский, и одним широким шагом скрылся с моих глаз. Я тихонько отошла в сторонку от очереди. Три дня… Вчерашний – утром коего убит Митя. Позавчерашний, и накануне того. За двое суток до Митиной смерти кто-то влез в дом, где он жил ранее – в дом, где отроду не водилось ценностей ни тем паче наличных денег, - влез с целью что-то сыскать, и был тот злодей готов к смертоубийству, ежели потребуется. Но отчего же до, не после? У Мити ведь что-то выпытывали вчера утром – уже после того, как наведались в пенсион. Наоборот я бы поняла. Наоборот было бы осмысленно. Выпытывали, и Митя что-то такое сказал – мол, да, владел я такой-то вещью и оставил ее в своем старом сундуке под кроватью, тут все было бы понятно. Но сначала искать в пенсионе? Да брось, Варвара, с чего вообще ты это увязала воедино? Влез лихой человек, может, от отчаяния, искал, на что похмелиться. Такое вот совпадение стряслось. И тут я поняла. Поняла, как могло быть дело, если и вправду была связь между Митиной гибелью и поисками в пенсионе. Очень даже просто! Спервоначалу или сам он что-то сболтнул, или добром выведали у него о чем-то, что, по Митиному мнению, можно было сыскать там, где он жил раньше – что-то, что он там видел, допустим. Или нет! чем он владел и там оставил. Попробовали сей предмет добыть – и отчего-то потерпели неудачу. Егоровна тут ни при чем, тоже мне, помеха! Не нашли в указанном месте, положим. И вот тогда сызнова приступили к Мите – мол, соврал. Тогда-то все и случилось. А потом я припомнила все немудреное Митино имущество и что из него Митя оставил в пенсионе – одну только вещь и оставил. И поняла, что это я убила Митю.