Доктор Закариус

От такового открытия у меня потемнело в глазах. Будто меня окунуло враз в черную ледяную прорубь, и вот я барахтаюсь на дне ея, не умея ни вдохнуть воздуху, ни крикнуть, ни на помощь позвать. Но постепенно – мне показалось, что прошла вечность, но вон некоторые из господ в очереди в приемную и позы за то время не переменили, - попустило, я шумно вздохнула несколько крат и попыталась думать. Коли моя невольная вина в том есть, было бы ужасно. Но кому может до такой степени важности понуждиться одна-единая шахматная фигурка? Да будь она хоть брульянтовая – человеку, который владел побрякушкой такой ценности (мой рукав оттягивал припрятанный орден), никакие брульянты не могут быть так жизненно важны, чтоб пойти на преступления и пытать невинного заради такого. Что-то сокрыто внутри фигуры? Я припомнила величину ее и вес в руке. Что-то столь незначительно малое? Не войдет даже и документ какой, не говоря о большем. Тяжела она была не более прочих фигур. Что если… что если важность во всех индийских фигурах, в комплекте и с доскою? Таят они в себе, допустим, указание на богатый клад, но укажут его токмо ежели все их собрать до единой и верно расставить на поле? Тогда, быть может, не одной меня тут есть вина – времени вон сколько прошло, нешто наши аборигены не растаскали прочие занятные точеные куклы себе на забаву? Уж наверное не одного моего пехотинца там недоставало. Я вздохнула и потрясла головой, отгоняя мрачные мысли. Митя, прости меня, дурочку, мысленно взмолилась. Коли я виною – прости. Жизнь свою на то положу, а душегубца твоего сыщу. Нет, жалеть себя было не время и не место. Больше всего на свете мне хотелось бежать сейчас – пусть в одном платье по морозу – к доктору Закариусу, и поскорее все ему рассказать да немедля распотрошить злополучного пехотинца, чтобы снять с своей души камень, но теперь были дела поважнее, а об облегчении своей души думать было покамест не след. Я во дворце, и должна из сего благоприятственного обстоятельства извлечь максимум пользы. Что я могу? Нил отправился спать, орденского реестра мне без него не сыскать – я и не знаю, где его искать-то… Доктора увижу не раньше завтрева… Меланья? Да, начну с нее – а то и вовсе с самого начала начну. Вдруг мы с доктором что на месте преступленья проглядели? * Дорогу к тронному залу я сыскала на удивленье легко. Как-то стал уже дворец у меня увязываться воедино – не так он был и сложен, однако, по всей видимости, кой-где имелись секретные проходы, сокращавшие путь и оставлявшие проведенного ими нездешнего человека в недоумении. А ежели передвигаться коридорами и лестницами, все имело вид большого прямоугольника с пустотою посреди (ее занимал дворцовый двор, его было видно из окон), а вокруг шли анфиладою комнаты, и так на каждом этаже. Значит, осмотрю опять трон, и все стулья, и пол, и стены даже еще раз. Вдруг осталось что-то еще? Слоник был зажат в Митином кулаке, но какой-то иной предмет могу укатиться, какие-то следы на полу могли выдать… что? или кого? Неважно, все равно стоило проверить. Я потянула тихонько ближайшую дверь – она оказалась не заперта – и вновь попала в залу, где умер Митя. Как и прежде, тут было изрядно студено. По-прежнему все стулья стояли по стенам огромного просторного объема, все так же ярко сияла позолота – теперь уж в солнечных лучах, падавших из огромных окон. Блестели пестрые квадраты мрамора на полу, где больше не было мертвого тела. А на троне сидел человек. Я остановилась у двери с открытым ртом. Человек меня не замечал. Он сидел очень ровно, с напряженной спиною, будто палку проглотил. Скрюченные пальцы его побелели от силы, с коей впивались в бархатные подлокотья кресла – по крайней мере, так мне из противуположного конца залы виделось. Это был молодой довольно мужчина, пожалуй, невысокий, щуплый и небогато одетый. В каком-то гороховом сюртучке, в черных высоких армейских сапогах, безо всяких лент и регалий. Лицо его было почти так же бело, как и руки, а выраженья мне толком было не определить. Голову покрывал старомодный паричок, как у доктора Закариуса, но очень аккуратный, не растрепанный, и тоже очень белый. Я поскорее выскользнула за дверь, пока человек меня не заметил. Увиденное меня озадачило. Что у них тут, поветрие такое, дневать на троне, пока никто не глядит? Человека этого я видела впервые. Издалека я мало могла сказать о его внешности, но костюм его ничем не напоминал шутовской – все же собиравшаяся по ночам в приемной потешная братия была одета (в случае Нила вернее сказать - раздета) ярко и пышно, я одна смотрелась средь них мрачной вороною. Этот человек одет был тоже скучно, как и я. Лакей, слуга? Нет; у них у всех форменная одежда с позументом. Знал ли он о Митиной манере спать в тронном кресле? Знавал ли Митя этого человека? Все эти вопросы требовали немедленного прояснения. Я заозиралась в поисках укрытья, а не найдя, по Меланьиному примеру примостилась за углом узкого смежного коридора. Коридорчик был без окон, в нем сгущался полумрак, и место для укрытия было хорошим – вот только непонятно, сколько времени мне тут придется провесть. Ну как человечек засел на весь день? Не лучше ли уйти, пусть рискуя упустить его выход – Нил, небось, скажет мне, кто это таков, по моему описанию? А ну как не скажет? Нет, сколько-то стоило посидеть в засаде. Решившись прождать хоть три часа, я было уселась на пол, но тут же вскочила: в тронной зале стукнула дверь. Новоявленный оккупант трона шел прочь от дверей, в противуположную от моего коридорчика сторону. Он и вправду был невысок, но гороховый сюртук ладно сидел на его тщедушном теле. На правом локте я углядела аккуратную латку. Шел он очень четко, впечатывая каблуки в паркет, будто сейчас с военного плаца, а по левому бедру его била коротенькая шпага в матерчатом вытертом чехле. Белый парик сзади оканчивался жесткой тонкой косицей с черным бантом, а лица опять мне было не разглядеть. Человечек тем временем завернул за угол. Я поскорее скользнула за ним вдоль стены. Могла особо и не таиться – он так грохотал сапогами, что не заметил бы за собой и более умелой слежки. Особливо меня покорило, как он поворачивал за углы – одним движением, вонзившись каблуком, будто шарнирная кукла – ррраз, и повернулся. Он не оглядывался. В какой-то момент я осознала, что идем мы – он идет, а я следом – практически тем же путем, каким я шла к тронной зале. Действительно, в ожидаемый миг показался хвост придворной очереди, в которой каждый лучился счастьем и довольством выпавшей ему чести. Очередь стала даже будто чуточку длиннее. Человек, за коим я следовала, не встал в конец, как я думала, но и не прошел дальше. Вместо того он прошагал к началу очереди, к самой двери в приемную, отодвинул плечом первого ожидающего и скрылся за дверью. Не успела я, впрочем, поразиться его наглости, как он появился обратно, теснимый рослым лакеем. - Не велено-с принимать, - твердил лакей вполголоса. - Пошел прочь! Я войду! Мне необходимо говорить с Государыней теперь же! – неприятным визгливым голосом разразился человек в гороховом сюртуке. - Господа вот изволят ожидать по важным делам-с, - прошелестел лакей совсем уж едва слышно, но я разобрала. Лицо человека побелело еще более. Он стиснул руку на эфесе шпаги. - Да как ты смеешь! Да ты понимаешь ли, с кем… кто… - он захлебнулся собственным негодованием, взгляд его заметался, и вдруг он от бессилия выдернул шпагу из ножен и потряс ею перед превышавшим его на голову лакеем. Тот непроизвольно ступил на шаг назад. Поразило меня, что публика в очереди откровенно потешалась над происходящим. Негромко, но явственно хихикали, переглядывались, перемаргивались, будто подсмотрели что-то не вполне приличное. Если человек этот вести себя так не вправе, отчего его не выведут поскорее вон? Ежели же вправе – как смеют над ним смеяться? пусть даже он у Государыни на сей момент в опале и она не пожелала его принять. На помощь первому лакею к острию нацеленной на них шпаги поспешил из приемной второй, тоже принялся увещевать: - Господин Пичугов распорядились спервоначалу принять сих господ, - он повел одной рукой в сторону очереди, а другою этак брезгливо отвел от себя острие. - Пичугов? Тогда… Что ж, я тогда… Ежели так, то я… - я испугалась, что сейчас точно свершится кровопролитие, потому что человечек был явно не в себе и на пределе ярости, но вместо того чтоб разить непокорных лакеев, он обратил короткий клинок к себе и уставил в собственную грудь. Это было так неожиданно, что я ахнула. В очереди же кто-то громко хохотнул. Человек тогда визгливо вскрикнул, швырнул со звоном на пол никчемную шпажонку и широкими, уже не столь четкими шагами бросился прочь. Лакеи обменялись едва заметными улыбками. - Отнесешь? – спросил один другого вполголоса, кивая на валяющуюся на полу шпагу. - После, - лениво отозвался второй. – Да и невелика птица, сам подберет. Поняв вдруг, что у меня явился шанс разъяснить странное поведение человека в гороховом сюртуке и, быть может, что-то узнать дельное, я едва дождалась, пока лакеи скрылись, скорее подхватила с полу брошенную шпагу и кинулась догонять ее владельца.