Доктор Закариус

Старуха на постели хмыкнула, не хуже меня проследив испуганный взгляд мавра. - Что, хватился? – проговорила она язвительно. – Избавилась от всего этого хлама еще третьего дни, а ты и не заметил! Перво-наперво хотела в печь велеть бросить, да раздумала. ИванЛексеичу отдала – пущай почитает, ума-разума понаберется. Посмотрит, каково оно бывает, когда супротив помазанника кому злоумышлять вздумается. Я чай, прочитал он – сказывали, нынче ко мне изо всей силы рвался, да я пускать не велела. Говорить тут мне с ним не об чем, оно ему на подумать, на сон грядущий. Знаю ведь, чего они со своим Арендтом в мыслях держат. Да и Арендту тоже не вред узнать, чем рискует. На Нила было страшно смотреть – так подействовало на него сие известие. Я же, напротив, приободрилась. Нужные бумаги, оказывается, у наследника – а ведь у меня есть к нему верный ключ, просто Нил с доктором об этом пока не знают. - Что же вы молчите? Государыня желают слушать продолжение африканской легенды. Начинайте скорее, а я переведу, - осмелилась я сказать. Нил кой-как стряхнул с себя оцепенение. Как не похож был его нынешний монолог на прошлый – артистичный и почти мистический, вводящий в транс, на грани между былиной и танцем, сном и явью! С трудом он выдавил из себя несколько странно звучащих слов и умолк, не в силах продолжать. Я поскорее подхватила, понимая, что сегодня все от меня зависит. Как назло, Государыня нынче долго не засыпала. Раззадоренная разговором об отданных наследнику бумагах, она вертелась на постели и то и дело прерывала - меня, ибо Нил молчал, и перевод сказки тек безо всякого иноязычного оригинала, но кажется всем не было до того дела. То велела комнатным девкам укрыть ее, то убрать перину, то подать воды, то обмахивать веером, а то прекратить. Наконец, совсем меня смутив (но нимало не смутившись сама), Государыня пред нами воспользовалась изрядных размеров ночной вазой, фаянсовой и расписанной незабудками. Я так сконфузилась, что не знала, куда и глядеть, а вот Нил смотрел равнодушно, очевидно привыкший к подобному зрелищу. Не знаю, сколько минуло времени. Вспомнив любимые Петровной, кормилицей из Лавреновского, старые сказки, я догадалась запустить персонажа моего, черного африканского принца, кругами, и встречая каждого нового героя – хоть иппотама, хоть жреца, хоть прекрасную деву, он сперва повторял все, что произошло с ним с самого начала. Сказка росла, как снежный ком, почти не двигаясь при том с места, и, наконец, это возымело действие. Удостоверившись, что Государыня почивает, мы вывалились в прихожую совершенно измочаленные. - Простите меня, - выдохнул Нил. – Вы меня… спасли, Варя, право. Господи, господи, все пропало! За… доктор Закариус решит, что я нарочно, а главное – как теперь достать дело? Наследник нипочем… Я прервала его скорее и рассказала о том, что скрывает ваза в одном из залов, благодаря подвернувшемуся мне случайному везению. Он покачал головою. - Вы не знаете этого человека, Варя. Совсем не знаете. - Вы с доктором мне ничего не рассказываете, - сказала я с досадой, - однако ж я тоже не глухая и не слепая. Дело – судебное дело какого-то человека, который доктору дорог и которого он старается спасти. Человек тот злоумышлял против Государыни. Дело его послано для устрашения Наследнику, чтоб не думал бунтовать. Но это означает, что Наследник тому человеку должон сочувствовать! - О, как вы ошибаетесь! – воскликнул Нил горячо. - Я вас даже… не пущу, - прибавил он, хватая мои руки, словно я намеревалась немедленно, средь ночи бежать будить Наследника. – Вы не знаете, не знаете этого человека! Тут он передернул плечами, и перед моим взором отчего-то вновь всплыло зрелище его иссеченной спины. - Никакими законами логики и верными умозаключениями вам его не постичь. Вам кажется, что Матушка Государыня хочет казнит, хочет милует, по настрою да по велению своей левой пятки? – говорил Нил жарким шепотом. – Так это вы еще не видали, какова она, левая пятка-то, бывает! - А кто такой Арендт? – спросила я, припомнив. Нил уставился на меня тупо, и вдруг махнул рукой. - Еще того хуже! Он решит, что вас ради насмешки к нему отправили! - Почему ради насмешки? – не поняла я. Нил прижал ладони к лицу, на несколько мгновений от меня укрывшись, а потом проговорил, не отвечая на мой вопрос: - Словом, на этом всё. Пойдите скажите Закариусу, что дела в опочивальне нет, и вы можете подтвердить это с собственных слов государыни, да и кончено. Ему давно пора об этом забыть. Не воротишь, право. Я поглядела на скорчившегося на своем одеяле Нила. Сейчас он был мне неприятен, бог знает, почему. Не то чтоб я прониклась от доктора беспокойством о неведомом мне преступнике, но почему Нил не хочет дать мне попробовать? Я дров не наломаю, коли пойму, что момент неподходящий, шпагу возверну и выйду, даже вопроса не задам. * Свечу я позаимствовала в коридоре из одного настенного шандала. Что ж, раз Нил так трусит, расскажу о шпаге господину Закариусу, он наверняка посоветует мне, как лучше всего попытаться, и уж конечно он ухватится за эту идею. Вон как его дело неизвестного преступника взволновало, похлеще заданного Пичуговым расследования! С таковым настроем я приоткрыла дверь нашего чулана. Доктор Закариус сладко почивал, растянувшись на обезножевшем топчане, как был, в сапогах, камзоле и парике. Он лежал на боку, плечо его мерно вздымалась, одна рука уютно, по-детски покоилась под щекою, и даже морщины во сне разгладились, будто на десяток лет помолодел. Будить его было грех, право слово. Ну и ладно, решила я. Дело-то пожалуй уже к рассвету – пойду устроюсь подле двери в ту странную внутридомную церковь, рано или поздно (а скорее – рано, сколь можно судить по его нервическому складу) Наследник явится на утреннюю молитву. Там-то я его и увижу, и все у меня получится. А Нил тоже хорош, чего удумал - «Не пущу!» Шпага оказалась на месте, в вазе, никто ее не нашел и не тронул. Уверенно добравшись до залы с гобеленом, я однако ж обнаружила с изумленьем, что гобеленов несколько. Какая сцена была выткана на нужном? Афина со щитом? Оливковое древо и какие-то воины под ним? Суд Париса? На другой-то стороне хода я на картинки внимание обратить додумалась, понимала, что мне тем путем возвращаться. А на входе на тайную лестницу мне не до того было! Вроде, смутно припоминались мне какие-то латники, и действительно, под одним из гобеленов, изображавших античных воинов в окружении полуодетых нимф, стенная панель стронулась, и за нею впрямь открылась лестница. Видеть я ее в прошлый раз не видела, ну а на ощупь вроде как похожа показалась. Я взобралась на один пролет, но никакого выходного отверстия тут не нашарила и в свете свечки не углядела. Странно, помнилось, что подниматься было совсем чуть – а выходит, запамятовала. А вот второй пролет вывел меня к двери, и совсем не потайной, а обычной, с дверной ручкою, щеколдою и всем чем полагается. Я толкнула ее – и попала в… Не знаю, куда попала. Одно могу сказать, бывать мне тут точно раньше не доводилось. Комнатой это назвать было затруднительно. Со всех сторон тянулись какие-то длинные тоннели, в них на равных расстояниях друг от друга, далеко-далеко, горели розоватые свечи – и прямо, и влево, и вправо. И – я поскорее обернулась – и позади тоже, откуда пришла, там, где только что затворила за собою скучную дубовую дверь. Я невольно отступила назад – и наткнулась пальцами на холодную стеклянную поверхность. Зеркало! С другой стороны дверь была зеркальною, и в ней отражалась моя свеча, а за той почему-то еще одна, и еще, и еще, будто в уходящей под землю мышиной норе. Я сделала шаг вперед с протянутой пред собою рукой, и разгадка наконец явилась. Впереди меня тоже было зеркало; то же и слева, и справа, и по углам, оттого отражения множились и открывались бесконечными коридорами, что зеркала эти многократно гляделись друг в друга. Как чуднО! Тут я заметила то, чего не углядела сразу в недостаточном свете одинокой моей свечки – на той двери, из которой я сюда явилась, имелась ручка, не зеркальная, а совершенно прозаическая и обыкновенная, деревянная и крашеная в белый цвет. Точно такие же имелись и в других местах по стенам, стало быть – все это были двери! Все их маскировали зеркала, но все они куда-то вели. Ручек я насчитала восемь. Конечно, следовало, как только я поняла, что попала не туда, вовсе не в коридор у церковной двери, а в какую-то сбивающую человека с толку небывальщину, скорее уйти прочь, пока не позабыла, за какую ручку тянуть, чтобы попасть на лестницу, - вернуться в залу с гобеленами и попытать удачи еще раз, скажем, за судом Париса. Но только комната меня так заворожила, что единственное верное решенье в тот миг отнюдь не показалось мне очевидным. Да что там - вообще в голову не пришло! Вместо того я взяла и легонько потянула за одну дверную ручку – дай, думаю, посмотрю, что за ней. Дверь не открылась. Я дернула соседнюю – то же самое. Тогда, войдя в азарт, я поставила свечу на пол у той двери, через которую пришла, и начала пробовать все по порядку. Заперты они были или вовсе фальшивы, и никаких комнат за ними не скрывалось? Последняя вдруг подалась. За ней обнаружился смутный полумрак – не сразу дошло до меня, что то свечение от незанавешенного окна в стене напротив, и уже сереет восток. В этом полумраке, шаря взглядом, я различала будто выступающие мне навстречу из стен предметы – круглый стол… стул… еще стул… кровать… на кровати, кажется, лежит человек... Но понять этого наверняка я не успела. Потому что сзади на меня вдруг навалилась тяжесть, руку, державшую шпагу, изогнуло за спину, а рот мой зажала крепко большая мягкая ладонь. Испугаться я не испугалась, бог весть, почему. Едва ли после Митиной гибели мне считать, что дворец – место безопасное! Однако ж когда Арцыбашев меня в сугроб ронял, чуть сердце не выскочило, а сейчас будто кто взял меня как неодушевленную шахматную фигурку и по-над доской понес. Потому что ухвативший меня сзади человек, коего я не видела, теперь влек меня прочь от двери, а потом – кажется – за другую какую-то дверь, но не на лестницу, а еще куда-то. Шпага из моих пальцев была вынута, а сама я ловко развернута лицом в другую сторону, однако ж ладонь, запечатавшая мне уста, с места при этом ухитрилась как-то не стронуться. - Кто таков? Кто подослал? Сознавайся! – послышался громкий шепот. Голос был мужской, гнусавый, с едва заметным немецким оглушением звуков. Глупый, однако, вопрос, подумала я, продолжая ощущать себя неодушевленной куклою. Как я отвечу, коли рот у меня зажат? - Руку примите, - попробовала я выговорить, и это у меня, как ни удивительно, получилось – ладонь и вправду была мягка, хоть и держала крепко. - Баба? – недоумевающе произнес голос чуть громче, и меня еще чуть сместило, к окошку, откуда сочился тусклый рассвет. Теперь меня не держало ничто – я вольна была и двигаться, и говорить, но не делала ни того, ни другого. Стояла и в первых лучах зари, стремительно прибывавших, уже не столько серых, сколько нежно-розовых, смотрела на человека, держащего отнятую у меня шпагу Наследника. Возраст его было определить затруднительно. Но не молод – изрядно плешив, нескладная, какая-то четвероугольная фигура. Некрасивое, но очень выразительное лицо, на коем царствовал, затмевая прочие черты, крупный рот, одним изгибом сообщающий всей физиогномии нужную эмоцию – сейчас он глядел растерянно, и все благодаря чуть отвисшей нижней губе, толстой, не хуже чем у мавра. Глаза оказались куда менее запоминающиеся, широко расставлены и невелики, зато – вдруг поняла я, заглянув в них, - совершенной небесной лазурности. Одет человек был в нечто среднее промеж партикуляром и затрапезом, без сюртука, в одном только толстом суконном жилете поверх рубашки. А еще – еще человек этот был, как и я, горбат. - УмнО, умнО, - он сердито постучал ногтем по эфесу шпаги. – Его же собственную и взяли, так, выходит? Чтоб еще и грех лишний взвалить, своих ему мало? – Потом, указав пальцем на мое плечо, прибавил: - А это у тебя зачем? Чтоб над моим уродством надсмешку сделать? Вдруг, припомня слова Нила, я сообразила, с кем говорю. - А то как же, - отвечала ему в тон. – Вот был мне четвертый годок, дай, думаю, упаду с крыльца понеудачней, инда придет когда момент над господином Арендтом посмеяться, а я тут как тут! Услышав мою дерзкую речь, человек подошел ко мне почти вплотную и невежливо потыкал пальцами в мой горб, вроде как проверяя, что это у меня не сверток какой подложен. - Настоящий, - хмыкнул. – Ну и кто ж тебя, сестра-уродка, подослал, а? Алексей Григорьич, а? - Пичугов? – я нахмурилась. – Он-то при чем? Сама я пришла… - Сама… И за что ж ты на него, горемычного, взъелась сама? - На кого? – не поняла я. – На Пичугова? - На Ивана Алексеича. - Я взъелась?? Это государыня на него взъелась! Он с важным разговором явился, а она – собственного сына не пускать? Лакеям велеть его взашей? Да как так можно? Ясно, что господин Наследник расстроился… В таких чувствах уходил, что вот, обронил, - я кивнула на шпагу в руках у Арендта. – А я подобрала, да вчера не сумела отдать. Дай, думаю, сегодня пораньше пойду… - Стой-стой, - рот господина Арендта искривился истинным знаком вопроса. – Сначала. Ты сама кто такова? Как зовут? Зачем явилась? - Варя я, Варя Сухарева. Временно… при Государыне шутихой состою, сказки ей на ночь плету. Он ждал продолжения. - Явилась, чтоб шпагу господину Наследнику возвернуть, вот и все. Рано, понимаю, да так случилось. Будить не думала – обождать хотела. - А шпагу где взяла? - Да сказываю же – господина Наследника вчера к Государыне не пустили, он в сердцах и… позабыл. А я увидала. Рот Арендта изогнулся такой скорбной дугою, что казалось, сейчас зарыдает. - Один день! – провозгласил он, подымая толстый желтоватый палец. – Один день не уследил, сквозняком прохватило, думал, отлежусь, и нате! Обидели его? Вчера, у Государыни? – быстро прибавил он, опять понижая голос. Я кивнула. - Так обидели, был момент, я боялась, что он там же в приемной этой шпагою и заколется, - честно созналась я. - Ах ты… ах ты… - и тут впрямь слеза показалась из голубого глаза господина Арендта, но тут же и скрылась, будто не было. – Ну спасибо тебе, что рассказала. И что шпагу принесла, спасибо – тайком ему подложу, чтоб не напоминать, авось пронесет, авось… (у него выходило: афос). Ступай, ступай теперь. Понятно было, никаких извинений мне не дождаться за то, что меня приняли чуть не за подосланного убийцу. Но уйти просто так я не желала. Господин Арендт понял меня превратно, стал щупать свои поместительные карманы в поисках, видно, монеты, чтоб вознаградить меня за труды, но я скорее покачала головой. - Не хочешь награды? Что же ты хочешь? - Мне нужно дело, - просто и честно сказала я. – Судебное дело в папке, которое третьего дни господину Наследнику прислали от Государыни. Всего на пару часов, и я верну. - Сама? – спросил он непонятно. Я задумалась и кивнула – кажется, это было то же самое «сама», что и про то, кто меня подослал. Стало быть, да, сама – сама все придумала, сама хочу взглянуть, мой интерес. Никто больше не знает, ни одна живая душа. Я, я одна болею всем сердцем за того арестанта, бог весть его фамилию. - А ты кто ему? – Арендтов рот, однако, вопроса сейчас не выразил, и мне подумалось, что его не очень-то интересует ответ. - Ах, да… в общем, никто, - врать не пришлось. – Просто жаль его до ужаса, и… - Обожди, - и Арендт, тяжело, но бесшумно ступая, пошел прочь. Горбат он был менее, чем я, но все же это очень бросалось в глаза. Он вернулся очень скоро, неся обеими руками кипу бумаг в четыре пальца толщиной, кое-как сложенных – скорее кучей, чем стопой, и перетянутых узким ремешком крест-накрест. - Бери, и можешь не возвращать. Но чур не потерять! Сдашь в архив. Знаешь где? Нет? Ну тогда мне верни, как просмотришь. Так просто? Я, не веря своей удаче, поскорее обхватила бумажный сверток. Он оказался изрядно тяжел. Без просьб с моей стороны господин Арендт вывел меня в зеркальную комнату и отворил мне дверь на лестницу. Кажется, я даже забыла его поблагодарить. Оказавшись наконец в коридоре в одиночестве, я положила кипу листов на подоконник и принялась жадно вчитываться в первую страницу при свете зари.