Доктор Закариус

- Войдите, отперто! – крикнула я, но никто не вошел, а стук повторился. Пришлось самой распахнуть дверь. На лестнице стояла незнакомая мне дама в богатой меховой накидке. За ее плечо отступил лакей, тощий и явственно продрогший, но все же надменный и взиравший в недра нашей квартиры с презреньем. Я так поняла, что барабанить в дверь велено было именно ему, сама дама не снизошла. - Добрый день, входите, сударыня, - поспешила я пригласить, про себя досадуя на не вовремя явившуюся посетительницу. Сейчас станет дело свое излагать, а куда мне еще дело-то, без доктора! - Здравствуйте, Варвара… Дмитриевна, - чуть запнулась она. Лакей безропотно остался за затворившейся дверью – госпоже не пришлось даже отдавать о том приказанье. Войдя, она осматривалась со сдержанным и несколько брезгливым любопытством. Ванька нырнул было за кресло при ее появлении, но все же выглядывал; мне виден был его блестящий глаз. Вдруг гостья заметила восковую песью голову. Реакция ее была удивительна. Не испуг и не гадливость - на лице ее явилось выраженье словно у барышни-невесты при виде сыскавшейся на чердаке ее младенческой куклы. Дескать, вот ведь глупости какие стародавние еще имеются где-то в мире, а время течет своим чередом, и в те поры уж не вернуться. Но тут же она чуть нахмурилась, очевидно недоумевая. Я старательно рассматривала непредставившуюся гостью, опасаясь, что откуда-то должна ее знать, как узнала она меня, и что вопросом об имени я ее обижу. Но нет, я видела ее впервые, право слово. Высокая, лет двадцати восьми – тридцати, на голове руины сложной прически, видимо ожидавшие дальнейшего естественного разрушения от времени, но сочтенные еще пригодными для неторжественного визита. Высокая, недурная собой, но какая-то ускользающая – не румяное личико Кати, сразу располагающее к себе, и не резкие жгучие черты Нины, каковые один раз увидишь – не забудешь. Полные губы, чуть раскосые к вискам глаза – серые. Кожа, пожалуй, дурна, или испорчена косметикой, которой сейчас, впрочем, не было – желтоватая и тусклая. Отворотившись от собачьей головы, гостья подошла к Карлу Ивановичу, глядевшему на нее со своего шестка. - Карлуша? - поприветствовала она птицу полувопросительно, и пощелкала пальцами перед самым клювом. – Ведь вОроны долгожители, сколь мне известно?.. Я терялась в догадках. Откуда гостье ведомо имя птицы? Почему она говорит об этом так, словно была знакома с Карлом Иванычем много лет назад? Тем временем дама потянулась ворона погладить – но видимо побоялась за светлой замши перчатку, стянула ее с очень белой кисти и слегка провела по птичьему крылу. И тут, глядя на белую ее руку на фоне черного пера, я ее узнала. Графиня Протасова! Пальцы над роялью, движенье которых я следила в ожидании возможности обронить записку! Теперь, не в открытом платье, без пудры и румян, она была сама на себя не похожа, и все ж она. Вот это гостья! - Присядете, Варвара… Васильевна? – не хотела передразнивать ее манеру, само получилось, запнулась на отчестве, которое помнила нетвердо. Ворон заради разнообразия на знакомое имя вовсе не среагировал. - Благодарю, - она покачала головой. - Так господина доктора Закариуса нет? - Он нынче у Государыни. Во дворце. Опосля того ему назначена аудиенция у светлейшего князя Пичугова, Алексея Григорьевича. Так что будет поздно, - сообщила я с горделивым удовольствием. И прибавила, не без умысла: - Дело господина Бечаснова подняли. Авось удастся вызволить его с каторги, Господь милостив. Протасова пошатнулась, и лицо ее сделалось точь-в-точь цветом как незажженная свечка. Впрочем, я не успела даже подбежать к ней в запоздалом раскаянии, как она уже выпрямилась вновь. - Нневозможно, - пробормотала она, стискивая в пальцах перчатку. – Прошло десять лет, дела не… ннне… не пересматривают спустя столько времени! Мне вдруг надоели недоговорки и подозрения. Может, не следовало вообще упоминать при ней Бечаснова, может, это повредит и самому арестанту, и доктору… Может, вообще она не то, что я думаю, в отношении этого человека, и из недоговорок у меня сложилось вовсе превратное знание. Но я сказала: - Сударыня, вы сядьте, пожалуйста, - и она машинально повиновалась. – Знаете, - продолжала я, усаживаясь напротив, в то кресло, за коим Ванька прятался, да уже почти и не прятался, выглядывая все решительней, - мне ведь доктор почти ничего не рассказывал. Поэтому я все себе придумала из обмолвок, и вы меня поправьте, коли я стану глупости говорить несусветные. Но я так для себя понимаю, что вы были невестою господина Бечаснова. Он на каторгу попал, а вы за другого вышли. – Я умолкла, давая ей возможность подтвердить мою правоту либо же опровергнуть, но Протасова молчала. – Что ж, в жизни всякое случается, и я могу то понять, что возвращение его вас страшит. Но как бы оно ни обернулось, разве не благое дело – невиновному оправдание выхлопотать? А пусть даже и виновному! Вы же представьте только, чтО есть каторга! Никому не пожелаешь, врагу злейшему, и то… чтоб в холоде, в лишеньях, в цепях круглый день, может, только на ночь если их и снимают… - На ночь не снимают, - встрял вдруг Ванька деловито. – Только когда на работу пригонят, тогда уж. – И смутился, и снова белобрысая голова исчезла за спинкой моих кресел. - И ночь в цепях, вот, - кивнула я. – Вы видали хоть раз, как колодников ведут? Я раз видала, еще в Лавреновском когда – мимо по дороге их гнали, у-у, страсть! Полночи потом проплакала, и Анфиса тоже, дядина дочка, до икоты, Петровне пришлось соврать ей, что баб и девок в каторгу не ссылают, чтоб успокоилась. А тяжкая работа каторжная? А ведь он поэт!.. Пущай он виноватый, так нешто десяти годов за какое угодно прегрешенье мало? Графиня Протасова вскочила. Грудь ее вздымалась от бурного дыханья, она ртом ловила воздух, и ничего не могла выговорить. Мне сделалось стыдно своего порыва. - Не сердитесь, что я это говорю, - попросила я. – Но доктор, должно, полагал, будто у вас есть возможность помочь делу стронуться. Это по-прежнему нелишне – ваше слово и ваше ходатайство будут весомей, чем… от многих. Сжальтесь, помогите, Варвара Васильевна! Я ожидала чего угодно – гнева и хлопанья дверьми, а не то слез и обморока. Припадка, будто давеча у Карла Ивановича. Пощечины. Не ожидала того, что произошло. Протасова чуть отдышалась и сызнова опустилась в кресла. - Вы, должно быть, очень добрая девушка, Варвара Дмитриевна, - сказала она ровно. – Я же на подобное именование не претендую, признаться, и никогда не могла. Ах, хотелось бы мне сейчас воскликнуть, выслушавши вас – «Вы не можете судить, вы ничего не знаете!» - да вы ни в чем не ошиблись, что ж восклицать-то зазря. Все угадали верно. Да, я была невестою Федора Бечаснова. Нет, я не любила его и не хотела за него. Я была рада, когда сия… необходимость отпала. Могу и рассказать, отчего радовалась… Впрочем, нет, это сейчас не имеет ровно никакого значения, об этом незачем. Однако ж когда он был арестован, я исполнила все, что мне повелела матушка, поверьте. Я писала ходатайство, я бросалась Государыне в ноги. Даже слезы из себя выдавила. Хорошие, крупные, - она фыркнула зло и сухо. – Все это было по счастью тщетно. Прошло десять лет, Варвара Дмитриевна. Я жила покойно, я стала забывать. Но три года назад… началось. Бог весть, откудова он выскочил, этот ваш доктор Закариус? будто черт из табакерки, и принялся меня язвить без устали. То забрасывает меня письмами, то ищет встречи… Что он вбил себе в голову? Что я – всего лишь фрейлина супруги Наследника – что-то могу? Что? Чего он хочет от меня, пусть скажет прямо, чем растравлять мне душу записками вроде той, что была мне доставлена через ваше посредство! Кто он, в конце концов, таков, ваш доктор Закариус? Почему вещи Бечаснова, и его птица – в этом доме, почему господин Закариус решил жизнь свою положить на спасение Бечаснова, и мою заодно прихватить, не жалко? Однако ж притом почему молчал целых семь годов? Кем он ему приходится? Родня, друг? Я знавала многих друзей Федора, никакого господина Закариуса не было средь них. Средь родни тем паче… Объясните мне! - Я не знаю… - пробормотала я. – Послушайте, Варвара Васильевна, я впрямь не знаю ничего! Сейчас от вас услыхала много нового – что Карл Иваныч вон достался доктору от Бечаснова, и собачья голова эта жуткая… - Картина вот та еще тоже, - Протасова указала на «Бегство в Египет». – У Федора висела в кабинете. Он говаривал «Сбегу от вас ото всех в Египет», и мог с этими словами подняться среди ужина и откланяться, и все тогда знали, что – к перу, к бумаге. Стихи… - Вам они нравились? Все эти нежные голУбки и страдающие сердечки, а? – спросила я без обиняков. Протасова глянула на меня и засмеялась. - Ему самому они, поверьте, тоже не больно-то нравились. Он весьма цинично отзывался о девицах, которые в восторге от подобной сентиментальной чуши. Но были и другие… те, за которые он в конечном итоге и пострадал… Он был неплохой поэт, этого у него не отнять. Не любила я его не потому… Я, наверное, вообще не очень способная к любви сызмальства. Иногда мне кажется, что я никогда никого не любила. - А мужа? – я прикусила язык. - Мой супруг – граф Протасов, камергер ее Величества Государыни Императрицы, старше меня на пятьдесят лет, сударыня. Ко дню нашей свадьбы мы в общей сложности виделись с ним на протяжении… пожалуй, часов полутора. Я ответила на ваш вопрос? - О да, - с жаром отозвалась я. - А вот вы не ответили на мой. Кто он, ваш доктор Закариус? Кто он вам, кто вы ему? Я могла только головою покачать. - Сударыня, я не лгу – я ничего не знаю. Я даже на ваш вопрос о том, кто он мне и кто я ему, побоюсь ответить с точностью. Да, я его помощница и квартирантка, но на каких правах? Он явился в моей жизни так же внезапно, как в вашей, с той только разницею, что не три года, а меньше чем три месяца назад. Я знаю лишь то, что вижу. Что он мудр, и проницателен, и многие прекрасные достойные люди благодарны ему за спасение в трудных обстоятельствах, за обеление от тяжких подозрений. Что он взял меня к себе из милости и бесконечно добр ко мне. Знаю, что честолюбив, но не без оснований для сего невеликого порока. Что до его отношения к господину Бечаснову – я бы назвала это любовью, к которой, вероятно, примешивается чувство вины. Возможно, доктор как-то был замешан в истории, стоившей Бечаснову свободы? Неосторожно показал кому-то крамольные писания? Сболтнул об имени автора кому не следовало? Я этого вовсе не знаю. Но только спасение вашего бывшего жениха и впрямь для доктора Закариуса стало будто делом всей жизни, и он не отступится. Иногда мне кажется, что все остальные его дела – лишь ступеньки, по которым он взбирается, чтобы дойти до главного, до возможности спасти... - Удивительно… - Протасова прошлась по комнате, раздумывая. - Вы обмолвились, что вы – фрейлина супруги Наследника, - начала я осторожно. – Бываете во дворце… - Думаете, высокого полету птица? – она усмехнулась. – По моим присутственным дням, когда я не при муже, то есть иначе говоря, не свободна, а при деле – я вижусь только с Лиз… Елизаветой Федоровной да парой таких же фрейлин, как я. Наследника мельком могу повидать хорошо ежели раз в месяц – и нет, слово «хорошо» тут неудачно, нет-нет… Впрочем, все зависит от расположения звезд, направления ветра, первого шага на левую пятку и всякого подобного, то бишь от настроения Ивана Алексеича. Государыню я за всю свою жизнь видала не более пяти раз, и не сказала с ней ни слова. Что я могу? Я мысленно усмехнулась: Нил тоже, применительно к Наследнику, поминал пресловутую левую пятку. - А с господином Арендтом вы встречаетесь при дворе? Она посмотрела на меня с интересом. - А как же! Кто ж иной заглаживает Наследниковы вины, являясь к Лизавете Федоровне с букетами и бонбоньерками, и нас, грешных, не забывает? - Он прелесть, правда? – искренне сказала я. - Правда, - весело отвечала Протасова. – А вы его знаете? Вижу, что знаете. - Я только из дворца, Варвара Васильевна. И признаюсь, что господин Арендт произвел на меня неизгладимое впечатление. Не только тем, что на меня похож, - я махнула на свой горб, - но и чем-то иным. - Да бросьте иносказанья, говорите уж прямо, я пойму. У нас все от него без ума, все фрейлины до единой! - И вы? – усмехнулась я. - А чем я хуже других? Но какой бы он ни был душка, - она сама вернулась к прежней теме, каким-то злым усилием над собою, - ни он, ни Лизавета Федоровна, ни даже Наследник тут не помогут. Может доктор Закариус это себе уяснить или не может? Я честно подумала над ее вопросом. И так же честно отвечала: - Боюсь, что нет.