Доктор Закариус

Я заметалась от окошка к окошку, но в другое вовсе ничего нельзя было увидать. Голос, голос! Я определенно где-то его слышала, и однако не от кого-то, с кем беседовала много и часто. Он не похож был ни на чистый мед Нилова голоса, ни на гнусавый выговор Арендта, ни на глуховатое и всегда негромкое грассирование господина Закариуса. Что-то не слишком выразительное, что-то обычное, не высоко и не низко, не мягко и не резко. Просто мужской голос, человека русского, говорящего без ошибок и акцента. И однако я почти наверное слышала его раньше. - Соколик ты мой, не нашла покамест, - тем временем ужом скользила Катька. – Уж я искала! Ух я искала! Я ж помню, ты мне перстенек за них лазоревый пообещал, а мне уж так хочется перстенек-то лазоревый! - Плохо стараешься. Под подушками у здешних уродов глядела? В тайниках у них, куда огрызки и объедки прячут, глядела? По карманам ихним глядела? - Всюду, всюду глядела! – взвизгнула Катька, вдруг отскочив: мужчина занес руку как-то – не то чтоб ударить, не то просто. Благодаря этому он немного сдвинулся в моем оконце, и я увидела почти всю его спину. Он был Катьки выше чуть не на две головы – статный, высокий. Спину очень ровно держал, будто по-военному, но был при том в статском. На голове, не очень подходя к шинели, глубоко сидела валяная шапка наподобие венгерской, и что там под нею за волосы, длинные или стриженые, свои или париковые, белые иль черные, было не различить. - А коли всюду глядела, так где ж они? Обе две! - Не знаю я, не знаю, нет, нет, не знаааю, - плаксиво зачастила Катька. - Сроку тебе даю еще три дня. Коли в три дня ничего не сыщешь, не видать тебе перстенька как своих ушей, - видимо, уши навели его соображение, потому что он прибавил: - и сережки отберу тогда. Катька залепетала что-то в ответ, а я с одной стучащей в голове мыслью стала вдоль стеночки сдвигаться к крыльцу. Лицо этого человека мне непременно надо было увидать. Вдруг сзади подергали меня за рукав, так что я чуть богу душу с перепугу не отдала. Ванька! Ванька стоял рядом и, широко ухмыляясь, протягивал на ладони небольшой предмет: грязного, треснувшего повдоль, с отодранной суконкой черного шахматного коня. - Откуда? – у меня перехватило горло. Но тут же показала ему знаком – «молчи!», и скорее бросилась снова к окошку. На миг опоздала! Ни Катьки, ни ее кавалера в горнице уже не было. И вот поди знай, куда они подевались? Вывела она его через кухню, на всякий случай, тем путем, что я прошла, и тогда скорее надо туда бежать, али и впрямь, несмотря на грубое обращение и видимый интерес не к самой девке, а к тому, что от нее требовалось сыскать, все же что-то между этими двумя было, и Катька повела «жениха» наверх в свою комнатенку? - Ааадай лошаааадку! Лешенька – красный, яростный, без шапки и расхристанный – налетел коршуном на моего удачливого помощника, попытался выхватить фигурку из Ванькиного кулака, и не успела я оглянуться, не успела глазом моргнуть, как передо мной в мокром сугробе визжал и перекатывался клубок из двух тел. Дрались они люто, Ванька – с умением и отчаянием уличного мальчишки, Алеша вовсе неумело, но до того старательно, что при некоторой, не в Ванькину пользу, разнице габаритов было совсем неясно, кто кого тут может одолеть. На свое имя оба не откликались и к моим тщетным воззваниям были абсолютно глухи. Из сада как мог поспешая подоспел давешний карла, немолодой и сильно хромающий, но все ж какая-то подмога, и вдвоем мы кой-как растащили драку. Примерно понимая, что произошло, я под Ванькиным обиженным взглядом выбрала Лешеньку, обняла скорее, опять жалея, что заявилась не при сладостях, принялась ласкать, гладить по лицу, по волосам, припоминать любимые его потешки и разминать каждый палец напряженного кулака. Улучив минуту, хотела шепнуть Ваньке на ухо, для чего все это, но он отстранился, фыркнул. Новенький армяк, дареный ему Ильинской, гордо держался на одной пуговице. Лешенька же, чувствуя мое собственное нервическое состояние, как назло, никак не хотел утишиться, все взмахивал кулаком и требовал лошадку, которую я уж давно ему вернула, и она зажата уже была в его ладони. - Эх, сахару бы кусок, - вздохнула я вслух. Пожилой карла, внимательно за нами наблюдавший, вдруг комично и всполошенно взмахнул короткими ручками и извлек из-за пазухи изрядный огрызок пряника. Это подействовало на Лешеньку лучше. Говоря с ним, я старалась обращаться ко всем троим, чтоб они меня поняли. А позади слов и мыслей маячил еще упущенный мною Катькин ухажер. Эх, доктор, почему вас сейчас тут нету! С одним-то Ванькой мне только труднее вон, а не проще. Не будь его тут, я и сама бы до Алешиных богатств доискалась, пусть не сразу, но зато человека в синей шинели не упустила бы. - С тобой твоя лошадка, никто не отнимет, - говорила я. – Просто так уж она Ване понравилась, так глянулась, что он не утерпел мне ее показать, вот и схватил. Да он не будет больше так делать, он обещал, - правда, Ванечка? Ваня, он умный и добрый, он просто не привык к тебе. Нам только взглянуть интересно, ты же нам все покажешь, какие у тебя есть красивые фигурки, верно? А мы тебе за это завтра пряник купим – вон господин, не знаю как по имени, тебя нынче угостил, за что ему спасибо, а завтра мы и ему целый пряник принесем, и тебе… - А коли не покажешь, - встрял умный и добрый Ваня, - я тебе уууу!... Алешенька, отзываясь на интонацию, снова захныкал. Я исподтишка показала Ваньке кулак. - Ты же меня не забыл, правда? – поспешила я дурачка отвлечь. – Я же Варя, помнишь Варю? Вспомнил? Вот и умница… я тебя в обиду не дам никому… завтра пряник тебе принесу… Хочешь пряника? - А, так вы и есть Варя! – проговорил маленький карла, разглядывая меня. - А вы? – я с любопытством глянула на уродливую голову с умными глубоко посаженными глазами. – Вы давно тут? - Касьян, - он забавно поклонился. Нет, точно не задержится в пенсионе, Афанасий Давыдыч мимо такого не проскочит! – Живу здесь уже второй месяц. Так… судьба сложилась. Я кивнула. Мне не надобно было объяснять, как складывается судьба у тех, кто в наш пенсион попадает. - А по батюшке вас как величать, простите? – карла был настолько очевидно меня старше, что узнать это было надобно. - Касьяновичем. - Эк вас угораздило-то! – вырвалось у меня. Карла едва заметно усмехнулся. - Зато и не позабудется, верно ведь? - Я наверное должна объяснить вам, что происходит, и к чему вся эта наша суматоха вокруг шахматных фигур, - начала я неуверенно, продолжая поглаживать по голове и плечам Лешеньку, уже покончившего с пряником и увлекшегося строительством снежной пещерки для возвращенной «лошадки». - Да я примерно сдогадался, - карлик почесал редкую бороденку. – Тогда их и покрали, поди, когда Егоровну чем-то по голове ударили? Вор забрался, шарил, искал, а она его спугнула. Так я вам скажу, что, должно быть, я так разумею, в какой-то из фигур спрятано что-то важное было… Я даже на миг перестала машинально поглаживать Лешенькино плечо. - Это ты почем знаешь? – первым опомнился Ванька. - Вы… почти все угадали, Касьян Касьянович, но как…? – вторила я. - Давай, парень, пойдем Варе твоей разлюбезной канавку покажем, - подступился Касьян Касьянович к Лешеньке. – Мальчонку, хошь, не возьмем с собой, у-у, разбойник, разве что пообещает совсем хорошо себя вести, а? Лешенька посмотрел на Ваньку искоса и пробормотал еще раз «моя-а лошадка». - Твоя, твоя, никто не отберет, - карлик отечески обмахнул прилипшие к Алешиным порткам снеговые лепехи и потянул его за собою, делая мне знаки глазами, чтоб шла следом. Не вполне понимая, в чем дело, мы с Ванькой переглянулись и тоже двинулись к калитке. Про себя я успела подумать, что раньше, при Егоровне-то, так запросто за забор нас не выпускали, разве только с каким поручением. Идти оказалось недалече. У самого угла сада, на краю дороги, Касьян остановился. Лешенька же бухнулся на насквозь промокшие коленки и принялся разгребать дорожную колею, обеими руками, будто собачонка. С комьями снега, буднично и просто, будто мусор, нам под ноги одна за одной вылетали разбитые тяжкими тележными колесами шахматные фигуры. Иные были совсем целы, от иных попадались лишь куски, но их было что-то невероятно много, мне показалось – больше, чем должно быть в белой и черной армии вместе. Ванька опять был быстрее всех – стал хватать фигурки и укладывать одна к одной на обочине, в ряд белые, в ряд черные. Хорошо, что шахматы были костяными, ни одна фигурка не оказалась разбита до неузнаваемости, и все их можно было, из кусков собравши, счесть. Я поскорее присоединилась к Ваньке. Фигур в канаве оказалось два десятка и еще две. Все они – и телеги проезжие тут были ни при чем – были, несомненно, распотрошены: суконки сорваны, свинцовые грузила валялись отдельно. Почему-то мне чрезвычайно важно показалось понять, каких недостает, но я все сбивалась в подсчете пехотинцев. Касьян Касьянович понял, наконец, что я делаю, и пришел мне на помощь. Поистине мне вот как везло на умных помощников! - Нету черного визиря и белого пехотинца, - молвил он, перекладывая фигуры по порядку. – Еще нет тут оставшихся коней и слонов, но они у него, - он кивнул на Лешеньку, - в тайничке одном. Понравились ему, вишь, зверюшки занятные. А простые костяшки не глянулись. Думаю, вам довольно того будет, коли я скажу, что и у них всех суконки пооторваны, и они пусты? Вы ведь тем, что под суконками запрятано, интересуетесь? - Господи, счастье какое, - вырвалось у меня, но я тут же нахмурилась. А что там толковал человек в синей шинели Катьке-косой? «Обе две»? Черный визирь да белый пехотинец? Я сжала фигурку в кармане шубы. Где ты, черный визирь? Визгнула и захлопнулась дверь, и я, как была, с полными руками мокрых раздавленных шахматных фигур, остолбенела: Катькин ухажер в аккурат появился на крыльце. Во что бы то ни стало мне нужно увидеть его лицо, но так, чтоб он меня не видел! Коли мне знаком его голос, значит, где-то мы все ж встречались, и пускай я его не запомнила, мой приметный горб мог ему броситься в глаза наверняка. Мне едва достало нескольких минут, что он прощался со своей ненаглядной и направлялся в нашу сторону, чтоб торопливо втолковать свой план Ваньке с Касяном и, оставив их в некотором все ж недоумении вновь забрасывать фигурки снегом, я бросилась к ближайшим у обочины кустам. Тут время совершило странный кульбит, и вместо бешеной скачки потекло медленно, словно секундную стрелку подменили минутной. Человек в синей шинели не проходил мимо меня так долго, что у меня заныли от скрюченного сиденья за кустом коленки, и я уж засомневалась, верно ли поняла его движенье с крыльца – вдруг взял да и развернулся, да в противуположную сторону направился? Но нет, не успела я подумать, что в таком случае Ванька бы меня предупредил, как на дороге зазвучали быстрые скользящие шаги. Осторожно-осторожно, стараясь не шуршать, я выглянула промеж веток и уставилась на споро шагающего по дороге высокого мужчину в синей шинели. Чистое безбородое лицо, светлые глаза, серые, что ли; скорее блондин, нежели черноволосый, как видать было по бровям. Но напрасно я вглядывалась в невыразительные черты его лица – столь же непримечательные, как и голос его. Я не могла ничего вспомнить. Приходилось признать: почти наверняка я видела этого человека впервые.