Доктор Закариус

Доктора в дому не было; это я поняла еще на лестнице – окна не светились, тишина. Собиралась уже огорчиться, и вдруг поймала себя на облегчении. Некогда, некогда было объяснять ему, скорее нужно было исполнить мою задумку, сейчас же, не мешкая! Я нащупала в кармане белого Митиного пехотинца. Мелькнуло, что можно было Ваньку никуда не гонять. Правда, суконка с грузиком мне были все едино потребны, а у растерзанного нами во дворце пехотинца их уж не осталось. К тому же… нет, не отдам последнюю об Мите памятку. Никому не отдам. Пущай у меня будет. Я сжала фигурку в кулаке. Ванька обернулся, должно быть, скоро (но мне в моей бешеной энергической лихорадке удалось за его отсутствие и печь растопить, и Карла Иваныча накормить, и полы вымести, и даже почти вскипятить самовар – будто я своим нетерпением поддавала жару помимо горевших в нем щепок, и вода забурлила скорее обычного). Гордо выложил на стол принесенную фигурку – и вправду почти не пострадавшую от проезжих телег, целую и даже, можно сказать, чистую, да не одну, а две одинаковых, и целую горсть свинцовых бляшек и войлочных круглых подметок. Он внимательно следил, как я вымыла и вытерла одного пехотинца, отскребла с его подошвы остатки клея, примерила кружок ткани. Однако приклеить его мне было нечем, разве мучного клейстера заварить, но это будет не то. Да и не возьмет, пожалуй, такой клейстер слоновой кости… Я наклонилась над столом и понюхала мелкие клеевые опилки, потом толкнула их к Ваньке. - Вань, что за клей? Как думаешь? - На башмачный похоже, - буркнул он неуверенно. - Сюда бы нам Трухина Егория, - я усмехнулась, - ну да ладно, беги тогда на базар, в башмачникову будку. У него ничего ты не стянул, надеюсь? Чист? Клей, густой и желтоватый, в малой плошке, и впрямь напоминал тот, какой был применен в шахматах изначально. Я уже макнула было в него щепку, и вдруг остановилась. - Значит, находит Катька-косая нашего подменного пехотинца, - начала я, взглядывая на Ваньку. Тот, не вполне понимая весь мой замысел, слушал, однако, и вопросов не задавал. – Нахо-одит… И чего? - Потащит своему ***, - старательно обойденное мною дурное слово соскочило с Ванькиных уст легко, как перышко. Я даже не сразу заметила, подумав лишь, что голова у мальчонки варит дай бог. - Верно, - я с усилием обвела пальцем округлый бок фигурки. – Или даст знать ему как-то, записку пошлет, одного из пенсионеров отправит – и тот сам заявится, или к нему побежит со всех ног. А он чего? - А он – того, чего в прошлый раз, - уверенней докончил Ванька. – Сдерет твою суконку, и в канаву бросит. - Это ежели, - медленно проговорила я, соображая, - ежели токмо в тот раз он это был, и был один, а никто – господин с лентой голубою, помнишь? – не поджидал его в карете… Но это тоже очень возможно… - Положи ему туда записку, - хрюкнул Ванька. – Напиши «Зря связался с Катькой-косой, у ей дурная болезнь», пущай разозлится. Злить-то конечно нам его было не с руки, но, отбросивши гадости в Катькин адрес, я чуяла, что Ванька говорил дело. Ежели Катькиному кавалеру ведомо, что какая-то из фигур таит внутри себя нечто важное, если это он был тем человеком, что повыкинул ненужные пустышки в дорожную канаву али при том присутствовал, то пустую фигуру он опять может сразу отшвырнуть, и мы никогда не узнаем, кто из насельников дворца его подослал. Если же фигура будет не пуста, он скорее всего понесет находку своему господину, кем бы тот ни был. И мы можем попробовать, следуя за ним, выяснить, кто виновен в Митиной смерти. Почему-то мне казалось, что именно так дело и обстоит. Человек в синей шинели верней всего мелкая сошка, не более чем охотничья собачонка, и, попадись ему внутри фигуры странное, разбираться не станет, потащит добычу хозяину. Карл Иваныч изволили слететь на стол, и они на пару с Ванькой следили, как я вывожу закорючки на плотном листке веленевой бумаги, которую доктор Закариус держал для ответов наиболее знатным корреспондентам. Значки я срисовала, признаюсь, из одной из непонятных докторовых книг, у самой меня недостало фантазии. Листок в фигуру не влез. Места там было только-только на свинцовый кругляш, и сложенная вчетверо плотная бумажка (всего-то в половинку осьмушки листа) была лишней. Тогда я взяла и разорвала ее на четыре части. От старательно выписанных закорючек осталось всего ничего, но какая разница? Они ж не чтобы читать – чтоб с толку сбить. Чернила при том немного размазались, ну да бог с ними. Я прижимала суконку так долго, что у меня занемели пальцы, но башмачников клей не подвел, схватился крепко. * Пряников мы купили четыре, совершенно одинаковых – Лешеньке и Касьяну Касьяновичу, как обещались, и Катьке. К ней на поклон предстояло идти мне. Ужас как не хотелось, да делать нечего. Потому как у Ваньки дело было посложнее и поважнее моего. Четвертый пряник назначался ему, про запас. Я уж не вспоминала, что на месте Ваньки хотела видеть доктора Закариуса. Увлеклась, признаться, не на шутку, почувствовав, что наконец-то от меня что-то зависит, и я впрямь могу продвинуть расследование вперед. Сама, без доктора. По пути трижды подступалась к Ваньке, пыталась заставить повторить, что ему надлежит сделать. Он не обижался, но и не повторял. Сказал только, как-то по-взрослому: - Да не боись ты, чего там… Что мне, впервой, что ли? Я вон в позапрошлом годе все крещенские морозы в обители у монашек пересидел, так они ничего и не приметили. Коркой хлеба да луковицей больше али меньше, энто когда много народу - и незаметно. Нешто в приюте для убогих сложнее. Пожалуй, и впрямь нечего было тревожиться, что Ванька будет за пару дней пойман. В пенсионе есть где спрятаться, и лучшие места я ему обсказала все, особенно надеясь на кухонный чуланчик. И укромно, и к еде поближе, и главно, к Катьке. Она цельными днями на кухне крутится. Вот с местом, где фигуру запрятать, было сложнее, но на подходе мы сызнова встретили будто поджидавших нас Лешеньку с Касьяном, и я решилась. Касьян Касьянович выслушал меня серьезно и внимательно. Кивнул лобастой головою. - Про Ваньку понял, могу и у себя его поместить, но при кухне оно вернее. Сразу поймет, если Катерина Викентьевна на шахмату наткнется – прятать-то ее в кухне сподручней всего. - Почему в кухне? – мысль мне понравилась, но хотелось, чтоб он меня убедил. Сама я думала о стопках чистого белья и, возможно, о нужнике. - Мы не знаем, где она уже искала, - карлик оборотился на увлеченного пряником Лешеньку, удостоверился, что тот излучает довольство, и снова повернулся ко мне. (Свой пряник он сразу спрятал, и что-то мне подсказывало, что едва ли хоть крошка от него достанется самому Касьяну.) – Но скорей всего – по комнатам, под подушками, в общих комнатах тож. Хитрый тайник сделать где-то в горнице не штука, но как знать, скоро ли она его найдет? Завтра или через месяц? Секрет таким должно быть, чтоб фигура сама ей в руки прыгнула, из места, в какое Катерина Викентьевна регулярно наведывается. Ларь с мукой неплох – зарыть чуть глубже и ждать, как черпнет. А не то есть у меня еще одно соображение… - он почесал в затылке, и я в который раз подумала, что этому жесту он, должно быть, нарочно долго учился, чтоб выглядело как у людей, потому как давался он короткорукому карле ох как нелегко. Томить Касьян Касьянович не стал, тут же и показал, что задумал. Из сарая было притащено небольшое ладное березовое поленце. Орудуя ножом странно-ловко для своих короткопалых растопыренных лап, Касьян пояснял: - Катерина Викентьевна печь топят завсегда сами. Дрова сложены в кухне, и заведено так – покамест не кончатся подле печи, за новыми в сарайку не пошлет. Тайник сделаем в полене, но непрочный, будто расшатался он и заглушка стала выпадать. Даже ежели она уж в дровах искала – хоть и кажется мне, что нет, - то решит, что проглядела из-за заглушки. Полено положу одним из верхних, она его возьмет не сегодня-завтра непременно. Подымет – шахмата вывалится. Тут уж, Вань, не зевай. Она непременно ахнет, или вскрикнет, словом, ушки на макушке держи. Острый ножик двигался в толстых, на вид неуклюжих пальцах. Это было мучительное зрелище – хоть я и видела, что его движенья безупречно точны, хотелось отобрать у него острую игрушку и сделать все самой. Только сомневаюсь, что мне бы так хорошо вырезать удалось. Тайник вышел на славу – долбленое посреди полено с маленькой, из него же выкроенной крышечкою. Если положить на кучу дров поверх, потом поднять – крышка выпадала, а за нею и фигура. Можно было подумать, что тайник сделали когда-то по сырому дереву, опосля чего дровина подсохла и подвела хозяина секрета. Теперь, когда Касьян был с нами заодно, не приходилось и ломать голову насчет дальнейшего. Что бы ни произошло, когда Катька обнаружит наш сурприз, будет и кому главное место действия из виду не упустить, и кому ко мне прибежать, дать знать о случившемся. От всего этого мне так полегчало, что и к Катьке-косой я отправилась легко и весело. Пряником поклониться намеревалась в расчете вниманье отвлечь, пока Ванька задним ходом на кухню проберется. Мелькнула на миг мысль – глупо как действовал тот, кто спервоначалу фигуры покрал, с нахрапу, и чуть до смертоубийства не дошел, а тут вон проходной двор, не хуже чем во дворце, заходи кто хошь, бери чего пожелаешь, но тут же и поняла, что это из-за отсутствия Егоровны. Пряник Катьку удивил. Глаза ее, словно было их не два, а двадцать два, завертелись в разные стороны, буравя одновременно меня, пол, потолок и окно. «Спи, глазок, спи, другой», - прошептала я, не сдержавшись. Она не услыхала, вроде бы, слава богу. - Ты чего это нынче такая добренькая? - Так это… я Алеше давеча обещала, - быстро сообразила я. – Но дай, думаю, лучше тебе отдам, а то он все зараз слопает, ничего не останется, а ты его по кусочку угощать станешь, оно на подольше и хватит. Она хмыкнула, и я твердо поняла, что этого пряника Лешеньке не видать как своих ушей. Вроде, говорить больше было нечего, но я топталась в дверях, тянула время. - Каааать, - вкрадчиво завернула, вроде как в нерешительности. – А скажи, где ты кавалера себе отхватила, а? - Где взяла, там больше нет, - она было попалась на мою удочку, зажглась самодовольством, но тут же и спохватилась: - А тебе на кой? - Да узнать, откудова такие дураки беспросветные берутся, на уродок падкие! А жаль, что больше не осталось, право, жаль, я бы поглядела! Она перенесла мою издевку на удивление стоически. Фыркнула только, серьгами качнула – видимо, ежеминутное ощущение их груза в мочках ушей придавало ей уверенности. Улыбнулась мне эдак жалостливо и дверь прикрыла перед моим носом. Молча. Катька – и молча. Поразительное явление, какого свет не видывал. Накануне подобное окончание разговору вовсе бы лишило меня опоры под ногами. Мне и впрямь наверное можно было чувствовать, что мне в рожу наплевали, если бы не важная цель, за которую я на этот раз держалась. Катька вот за сережки ушами держится, а я, значит, за возможный успех нашей авантюры - мыслью. Поражаясь самой себе, и Катьке тоже немного, я спустилась в горницу, троекратно перекрестилась на образ Богородицы в углу и побрела домой. Одна, без Ваньки. Касьян махнул мне рукою на дворе, мол, не боись, все получится. Топить печь Катька станет ближе к ночи, рассуждала я. Пожалуй, можно и Егоровну успеть навестить, прежде чем засяду считать минуты и за Ваньку бояться изо всех моих сил. И, подумавши таковым образом, я завернула на углу не к дому, а в сторону маленькой обители, куда сестрица, я знала, забрала пострадавшую через свой героизм старуху.