Доктор Закариус

- Черт! – громко вырвалось у меня. И не хотела ругаться, оно само. А Карл Иваныч тут же, рад подхватить, затанцевал на насесте, присаживаясь и кивая: - Черррт, черррт, черррт! Неудача была исключительная. Не идти во дворец нельзя – мало ли, что случилось и зачем меня господин Закариус призывает. Не иначе как по Митиному делу что-то новое явилось. Правда, мелькнула мысль, что не очень-то думает там нынче доктор об Митином деле, а все больше про дело Бечаснова, но в нем я ему вроде не для чего не сдалась. Как бы то ни было, верно, тут что-то серьезное. Но что будет, если Ванька прибежит в мое отсутствие? Растеряется, как пить дать, такого случая – что он меня может в нужный момент не сыскать – мы не обговорили. Ох, ох как некстати! Ладно, на крайний случай, коли пехотинца бесславно упустим, у нас остается еще визирь. Обождем да сделаем для Катьки новую закладку, в мучном ларе, и попробуем сызнова. А ну как все ж проявит Ванька самостоятельность да выяснит, кому Катькин полюбовник находку потащил? Вдруг подумалось, что я не имею ни малейшего понятия, давно ли записка меня тут дожидается. Может, почти с самого утра? А я еще мешкаю! Я схватило перо, бумагу и набросала письмо для Ваньки – чтоб знал, куда я девалась. Господи, да грамотный ли он? Как-то не довелось спросить… Однако что же делать? Поскорее я оторвала еще вкривь и вкось кусок листа и написала на нем: Катя! Выручай, умоляю! Д. З. спешно вызывает меня во дворец, а Ванька меж тем по моей просьбе назначен караулить одного человека, и прибежит, едва тот объявится. А меня и нету! Ради Христа, возьми его к себе, пока я не вернусь, а то он один пропадет! Варя. Иногда для отправки писем мы пользовались услугами трактирщикова мальчишки с нашей улицы, он, на мое счастье, и сейчас околачивался неподалеку, и с готовностью взялся отнести послание в дом Ильинской. Письмо Ваньке я оставила на столе и в последний миг прибавила к нему внизу адрес Ильинских. Сам не разберет, хоть Касьяну покажет. * Давеча я обзывала дворец проходным двором совсем напрасно. Поняла я это быстро, на третьем примерно часовом, строго спросившем у меня имя и звание. Первые два удовлетворились ответом, третий же еще и придирчиво осмотрел, и чувствовалось, что остался осмотром не удовлетворен. И все это – еще на дворе, до сеней! Впрочем, надобно заметить, что они верили мне на слово. Никаких доказательств того, что я – это я, предъявить не требовали, о причинах не расспрашивали. В прихожей я поняла, почему. Тут сидел еще черноусый военный в мундире, по чину вроде бы небольшой, но совсем не скучающий, а собранный и какой-то будто напружиненный, как маленький хищный зверь. Отрывисто спросив у меня все то же – имя, звание, - он записал их в огромную книгу, лежавшую пред ним, и приступил к главному. - По какой надобности явились? К кому? Я растерялась. Совать ему записку от господина Закариуса? Толковать про расследование? Сослаться на Пичугова? А как же необходимость держать убийство в тайне, а тем паче дознание? Должно быть, он счел меня идиоткой, так долго я молчала. - Государыня… - выдавила я, наконец, единственно годный ответ. – Шутиха я Государынина, сказительница. До… домой бегала, ненадолго. Отпускали меня. Да вот хоть Нила спросите! – я приободрилась, понимая, что нащупала верный ответ. - Кого? – быстро переспросил он, показывая мелкие острые зубы, и вправду какие-то хоречьи, и я поняла, что он радуется: подловил. - Арапа Государыниного черного, - я изобразила легкое презрительное удивление, ну, насколько удалось. – Вы что ж, не знаете, что его Нилом звать? И давно вы тут служите? Нила не знаете – так может Егория Трухина знаете? Дерзость не то чтоб возымела успех, по крайней мере, не возмутила стража порядка. Не отвечая мне, он скосил еще раз глаз на записанное в книгу мое имя, звякнул фарфоровым колокольчиком, стоявшим у письменного прибора. Явился другой, в очень похожей форме, не знаю, ниже ли чином, честно признаюсь, я такой формы не видывала, верно, то была какая-то особая дворцовая гвардия. - Егоров, посиди, - велел черноусый, а сам скрылся за портьерой. Я так рот и раскрыла, закрыть забыла. Мамочки мои, Егоров! Да что ж они меня преследуют-то, ажно двое в Твери, а теперь третий. Интересно, а тот, с черными усами, не Егоров ли тоже? Ситуация представилась мне вдруг в комическом свете, а когда я представила, что валюсь сейчас на лавку, изнемогая от хохота, прихлопываю подле себя ладонью и сквозь икоту еле выговариваю «е… ей-же-ей… е-гооооров!» - будто нет на свете ничего смешнее этого простого прозвания, - мне пришлось закусить собственный кулак, чтобы всего этого не вышло наяву. На глаза у меня от усилия сдерживаемого смеха навернулись слезы, и новый военный (только не вспоминать, как его зовут!) понял их превратно. - Насчет вас выяснять пошел? – спросил он понимающе. – Вы не волнуйтесь, все хорошо будет. Присядьте пока. Я кивнула и села поскорее. Припадок мой смеховой прошел сам собою, и, гоня от себя невеселые размышления о том, на кого нападет черноусый со своими вопросами (только бы и впрямь на Нила или Трухина!), я стала разглядывать нового дежурного. Это был белокурый, совсем молодой человек, с мягким голосом, который я уже слыхала, и каким-то очень ясным, будто немного изумленным взглядом. Поразили меня его руки с нежными, тонкими, как у девицы, пальцами, не то что не знавшие тяжелой работы, но и гусиного пера словно никогда не державшие. Хотя именно что сейчас они держали гусиное перо, коим выводили какие-то строки – ровные-ровные, бисерные, я обзавидовалась. Моему хвалимому доктором Закариусом почерку далеко было до такого!.. Молодой человек тем временем запачкал указательный палец чернилами и изучал его с таким изумлением, будто никогда допрежь не пачкался. Он пошарил по карманам, ничего там не сыскал и обратился ко мне с обескураживающей улыбкою: - Простите, у вас не найдется платка? Платок у меня как раз нашелся, завела после конфуза с Шатским, а то неловко. Другое дело, что был он недостаточно, на мой взгляд, чист, чтобы отереть такую исключительную руку. Однако молодой военный этим не смутился, платок принял и занялся чернильным пятном. Но его от этого дела отвлекли – даже дважды. Спервоначалу в приемную вернулся черноусый, быстро махнул на меня рукою, хотел что-то сказать, но не успел: со двора в приемную явилось новое лицо. Я глянула и затрепетала: то был человек в синей шинели, давешний незнакомец, Катькин полюбовник! Первый порыв мой был спрятаться, закрыть лицо и не дышать, но тут же я сообразила – если он меня и видел раньше (не зря ж казался знакомым), то именно тут, во дворце, и видел, а стало быть, мое присутствие меня не выдаст и никак его не удивит. Потому я сидела на скамье, как ни в чем не бывало, и таращилась на него в свое удовольствие. - Салтыков, опаздываешь! – черноусый пожал ему руку, а второй, молодой, не стал, но я не поняла, почему – потому что был ниже чином, или потому что, наоборот, побрезговал, а может и просто из-за чернил, которые все никак не желали оттираться. - Не опаздываю, - возразил тот, которого назвали Салтыковым. Из недр синей шинели он извлек золотой кругляш часов и пощелкал по нему, однако не открывая. - У меня проставлено, что ты дежуришь, между прочим. – А я и дежурю. Мне минуту переодеться, - и синяя шинель скрылась все за той же занавескою. Обо мне, кажется, забыли. Я изо всех сил закашлялась – скорее, скорее, мне надо за ним, пустите меня! Черноусый военный будто нехотя оборотился. - Девица… как тебя? Сухарева? Тут крестик свой ставь, да нет, выше… тут, не видишь? Да, вот здесь! Проходи, велено пропустить. Я рванула как ненормальная, ожидая, что он уже далеко ушел, но не поняла, выходит, где он собирался переодеваться. За приемной оказалась еще комнатенка, и в ней я чуть не налетела со всех ног на человека, уже изготовившегося шагнуть на лестницу. На нем был парик с небольшой косицей, узкие штаны с позументом – и когда он обернулся на мой топот, я его сразу же, безоговорочно узнала. «Принимать не велено», - всплыло само собою. И еще: «невелика птица, сам подымет» - о шпаге наследника. Вот отчего голос его показался мне знакомым! Предо мною стоял один из лакеев из Государыниной приемной.