Доктор Закариус

Выслушав мой торопливый и сбивчивый рассказ, доктор Закариус заметно повеселел – и тут же пояснил, отчего. Оказалось, был он сызнова зван к нетерпеливому Пичугову на ковер, но не имел что ему нового поведать, и оттого тянул время, обещаясь, что с часу на час явится его помощница, принесет сведения важные и серьезно продвигающие расследование (а то мы уже отведенное нам время порядком просрочили). - Пойдешь со мною, - сказал доктор энтузиастически. – Все это расскажешь Пичугову… - Да как же это? – я аж попятилась непроизвольно. – Коли человек с лентою и был Пичуговым, что тогда? Слон-то орденский – его! И стало быть, есть вероятие, что лакей Салтыков, Катькин ухажер, был к нам в пенсион самим Пичуговым и подослан… А я возьму и расскажу ему про Салтыкова? - Нет-нет, - доктор понял, какая каша у меня в голове, и принялся разъяснять толковее, подъяв в назидание указующие персты, оба два. – Пичугову расскажешь все, да не все. Про слона, про человека с голубой лентою, виденного Меланьей, про орденский реестрик – про это не надобно. И про Салтыкова незачем. А вот всю мысль про то, что ограбление в пенсионе с этим делом связанное, что кто-то ищет старые Митины шахматы, вот это обскажи. Про найденные в канаве фигуры – тоже. А потом сразу, как основную догадку нашу, подай такую, что надобно поскорее выяснить, откуда сии фигуры костяные к Мите попали, и что в них такое может быть удивительное сокрыто. Что будем искать, как Митя в пенсион явился, где до того проживал, да с кем знался. Что за шахматы такие у него были удивительные, почему бы кому-то их искать, и главное – куда подевались две недостающие фигуры. Подчеркни, что этим прямо в первую голову займемся. Поняла? - Поняла-то поняла, - сказала я. Поняла, что делать, но не поняла, отчего и почему. – Что ж, глупость, что мы с Ванькой с пехотинцем фальшивым сотворили? Господин Закариус почесал переносицу и ответствовал: - Не глупость, должно. Но про это, конечное дело, тоже молчок. - Вы его подозреваете? – спросила я напрямки. - Как можно-с, - отвечал доктор, усмехаясь углом рта. – Такого сановного благородного господина! И в чем – в глумлении над никому не ведомым карлой-уродом? Я кивнула, успокоенная. Вовсе не было в докторе слепого доверия Алексею Григорьевичу, как я опасалась. В этой части дворца мне еще бывать не доводилась. Располагались покои Пичугова этажом выше государыниных, и возможно, что сообщались с ними какими-то тайными ходами, но то нам было неведомо и знать не положено. А бросалось в глаза, что покои его чуть ли не богаче, чем у самой Государыни, и уж всяко роскошнее, чем у Наследника. Все здесь было новеньким, с иголочки, при том – видно, то был вкус владельца – не искрилось и не блистало, а было темно и строго, и изукрашено не мифологическими, предположим, сценами, а орденскими звездами и сюжетами батальными. Братья Пичуговы превыше всего гордились своими военными викториями. Мы недолго обождали в удобных креслах приемной, и были введены в кабинет Алексея Григорьевича. Сам граф сидел за тяжелым массивным столом в парадном мундире и со всеми регалиями, и даже голубая лента на нем имелась, но что за орден был на ней, мне за кромкой стола, покамест Алексей Григорьевич сидел не вставая, было не углядеть. Господин Закариус поскорее поклонился, и я за ним следом. Пичугов приветливо кивнул нам обоим. Доктор что-то изрек витиеватое в качестве вступления, сам запутался и долго не мог выбраться из чрезмерно переусложненной расшаркиваниями и оправданиями фразы, и Пичугов его просто, но не грубо оборвал, кивнул теперь уж персонально мне. - Рассказывай. А я и рассказала. После сказок про иппотамов в государыниной опочивальне оно как-то даже и нестрашно пошло. Говорю сама про Митю – и ничто во мне не отзывается, будто про чужого. Вот, говорю, мол, так оно и так. Раз убитого карлу пытали – стало быть, что-то вызнать хотели. Порасспросили мы других шутов – знал ли он чего, или чем этаким владел? Ничего не добились. Вещей у него никаких не было, а коли он где чего подслушал, то прочим шутам неведомо. Тут повстречался нам человек, что за отбор шутов во дворец отвечает, он и обмолвился, что за недолгое время до смертоубийства случилась в их пенсионе, где карла ране жил, странная покража. Ничего, мол, не унесли, одни только шахматные фигурки, что оный карла после себя остальным пенсионерам на забаву оставил. Специально, говорю, я тот пенсион посетила (что мне тоже доводилось там жить, уточнять не стала). Разбитые шахматы в канаве нашла. Видно, что сдирали с них суконки – такое дело, что-то ценное внутри искали. Зачем же Митю – карлу то есть убитого – пытали? Да притом уже после кражи? А не иначе как затем, что среди шахмат двух не хватает, падишаха черного да пехотинца белого. Очевидно, думали от него вызнать, где сии две фигуры. Стало быть, так мы соображаем, что надлежит по этому пути нам направиться – попытаться те две фигуры сыскать, ибо очевидно, что в них-то все дело и состоит. Поймем, зачем их искали – поймем и кто их искал. Искоса я на доктора поглядывала, а напрямки на Пичугова, и оба глядели почти одинаково – у того и у другого на лицах написано было самое что ни на есть спокойствие, у доктора одобрительное, мол, правильно все рассказываешь, и у графа одобрительное – молодцы вы, дескать, сколько разузнали. Тут меня прервали (впрочем, я почти все уж и сказала). Без всякого лакейского предварения и объявления чинов в кабинет вошел быстрым шагом господин, выглядевший чуть похудевшей и помолодевшим портретом Алексея Григорьевича – я сообразила, что это брат его, Михаил. - На два слова, - он протянул брату руку, тот встал, выбираясь из-за стола и одновременно руку пожимая. И на голубой ленте у него на боку качнулся белый слон. * - Видели? – прошипела я в треть голоса, когда братья скрылись за дверью. – Нет, вы видели? Слона? Что ж, Нил соврал нам, чей то был орден, а? Ответом мне было только громкое недовольное «Тсссс!» Меж тем разговор, похоже, у братьев действительно вышел недлинный. Алексей Григорьевич вернулся в весьма довольном расположении и сызнова мне кивнул. - Да я уж все досказала, Ваше Сиятельство, - не без труда заставляя себя не думать о слоне покамест, проговорила я почтительно. – Дальше думаем все усилья бросить на розыск тех фигур, пехотинца да падишаха. Как поймем, что в них сокрыто, так и душегубца выясним, кто и зачем их искал, воедино увяжем. - Да, это вы верно наметили, - царедворец одобрительно покивал. – Сыщите мне… сыщите этого падишаха, чтоб вывести душегуба на чистую воду! А чтоб вам оказать по возможности помощь, надумал я нарядить к вам одного толкового человека… Я так полагаю, ничего кроме пользы от него не выйдет. И с этими словами граф Пичугов, не поднимаясь сызнова, возвысил голос и крикнул: - Эй, Салтыков! Зайди. …К чести доктора надобно сказать, что он всеми силами пробовал отбиться от такого помощника, который был никаким разумеется не помощником, а надсмотрщиком над нами. Но отбиться не удалось никак. Салтыков, вновь облачившись в свою синюю шинель, сопроводил нас до докторовой двери – всю дорогу мы с господином Закариусом говорили будто два актера-новобранца на театре, неестественно должно быть до жути, но навязанный нам Салтыков сохранял выражение почтительного внимания. Сам в разговор не встревал, дескать, что я! Малая сошка! Что порУчите – исполню, а свое мнение иметь мне тут не положено. Был даже тактичен и ко мне галантен, под локоток на мосту поддержал. Немного согрело мне душу, когда я представила в тот момент Катькину физиономию, увидь она нашу процессию. Но в целом хорошего было мало. - В котором часу изволите завтра выдвинуться на поиски? – спросил, прищелкнув каблуками. Доктор Закариус чуть поморщился. - В девятом приходи. Слава богу, ушел, в квартиру за нами не потащился. Уффф. У меня теплилась слабая надежда, что Ванька ждет нас дома, но там был только недовольный побудкой Карл Иванович. Моя записка лежала на столе нетронутая. Несколько раз тщетно покликав Ваньку, я устало опустилась в кресло и почувствовала, как щиплет в глазах. До чего несчастливый день! Ванька опять потерялся, неизвестно где бродит и кого пытается преследовать, это одно. Во-вторых, во дворец сходила исключительно по-глупому. Со слоном мы обманулись, Нила не повидала, Арендта тем более, да еще этого Катькиного кккавалера приставили к нам жандармом. - Ты чего, Варвара-краса? Ну чего скисла? – спросил доктор. Что-то он не выглядел расстроенным. Наверное, с делом Бечаснова все прошло как надо, и просвет наметился, а до всего прочего ему… - Все пропало потому что, - отвечала я сердито, заставляя слезы спрятаться в углах глаз. - Да что пропало-то? - Ванька вот пропал, - я шмыгнула носом. - Э, есть еще, значит, порох в пороховницах, я-то понаблюдательней тебя буду, - с этими словами доктор приоткрыл входную дверь и негромко позвал: - Эй, Ванька! Что долго-то? Заходи, ушел он! Не веря своим глазам, я смотрела на явившуюся в двери знакомую фигурку, на всклокоченный белые волосы над орехово-темными глазами. - Ванечка! – я вскочила с кресла и бросилась его обнимать. Ванька солидно терпел. - Что, не приметила? Как тень скользил от нас то слева, то справа, от Салтыкова ни на шаг не отставал, я и смекнул, что сие за осторожный отрок, - доктор был доволен собой. Подойдя, наклонился к Ваньке. – Ну что, давай знакомиться? Я государынин дознаватель по самым наиважнейшим делам, имя мое господин Закариус. А ты, стало быть, Ванька, которого мне Варвара Дмитриевна так хвалили? Будешь моим помощником работать, а, Ванька? Ванька с некоторой опаской, но и восторгом пожал протянутую ему руку и энергически закивал. Потом подался все же поближе ко мне, но глаз с доктора так и не сводил. - Он тама в подворотне торчит, - заявил Ванька вдруг хрипло. – Не ушел и по сей час. - Да ну? – доктор поднял бровь, и тут же с его словом дернулся дверной колокольчик. Катя! Катя Ильинская торопливо вбежала в комнату, запыхавшаяся, увидела Ваньку и глубоко вздохнула, прижимая руку к сердцу. - Варенька, только нынче вернулись с Мотей, а тут твоя записка дожидается! Я к вам со всех ног, но вижу, обошлось? - Слава богу, - проговорила я. – Раньше удалось из дворца вырваться, на счастье. Но спасибо тебе, Катя, дорогая! - А что жандарм? – поинтересовался доктор, целуя госпоже Ильинской руку. – По-прежнему в воротах дожидается? - Да, чуть не забыла! Ужасный какой-то человек! И вправду будто переодетый жандарм – такой неприятный! Попытался меня задержать и расспрашивать, к кому я иду и по какой надобности, можете себе представить? Но я его ответом не удостоила, - она состроила гордую и довольно потешную физиономию, показав, с каким видом именно миновала Салтыкова. Тут колокольчик ударил отрывистым языком еще раз: на пороге стоял поручик Шатский. - Черти что! – выкрикнул он сердито, обводя наше собрание взглядом. – Вы знаете, что там у вас в подворотне… - … стоит переодетый жандарм, по фамилии Салтыков, и спрашивает всех, куда и зачем они идут, - закончили мы все разом вразнобой, под Ванькин смех. - Я ему наметился дать по роже, - Шатский немного недоуменно обозрел собственный кулак, - да он, скотина, увернулся. - Это наш жандарм, чрезвычайно нужный, ты его не обижай, - проговорил доктор Закариус, когда мы все отсмеялись. – Лично господином Пичуговым нам пожалованный за большие заслуги! Не было ясно, имел ли доктор в виду наши заслуги, или же заслуги Салтыкова. Тут поручик вспомнил, наконец, о приличиях, поприветствовал меня, был представлен Катерине Никитишне (о которой столько был наслышан еще со времен жениховства Ильинского) и познакомлен с Ванькой. - Я ведь не к вам и шел, если честно, - Шатский покачал головою. – Но смотрю, стоит, скотина, и явно на ваши окна уставился. Сейчас-то он ретировался, да как бы не вернулся, боюсь. Пожалуй, выйду посмотреть? - Нет, мы иначе поразвлечемся, пожалуй. Иди-ка, Георгий Иваныч, сюда… Он увел поручика через дверь в сторону моей опочивальни, и вскорости вернулся, довольно потирая руки. Я еще с первого дня понимала, что наша квартира не так проста, как на первый взгляд кажется, и что есть какой-то особый ход, позволяющий входить и выходить, минуя лестницу и входную дверь. Шатский вновь стоял на пороге через какие-нибудь пять минут, и сотрясался от хохота. - Ну, теперь уж нескоро вернется, думаю! Стреканул как заяц, крестясь на ходу! * Избавившись таким образом от надзору (впрочем, не думаю, что Салтыков проторчал бы в нашем дворе всю ночь, при том что ему было назначено утром явиться – скорее, еще бы понаблюдал с полчаса, не явятся ли какие подозрительные личности, и только), мы распрощались с Катей Ильинской, которую Шатский галантно вызвался сопроводить до дома, и наконец смогли вернуться к обсуждению дня нынешнего, такого для меня непонятного. - Ну рассказывай, - оборотился доктор к Ваньке. – Сразу он ко дворцу побежал, как от своей полюбовницы белого пехотинца с запиской обрел, так? - Ага, точно. Я ведь не понял сначала, что то дворец, проскочил за ним к самому подъезду, а меня хоп за шкирку, куда, мол! Пускать не хотели. Да только нет того места, чтоб в него попасть было нельзя. - Ты что, пролез во дворец следом за Салтыковым? - Пролезть не пролез, но лазейку нашел. Искал, правда, долго – все ж таки дворец, не постоялый двор. Да только покамест искал, уже не понуждилось – вы да Варя вышли, а за вами этот, в шинели. - Салтыков, - подсказал доктор. - Ну да. Я за вами так досюда и дошел, стараясь ему на глаза не показываться. Доктор торжественно положил руку на Ванькино плечо: - Молодец! – ничего больше не сказал, но парень просто засветился от похвалы. - Что-то вы больно веселы, - попеняла я все-таки доктору. – Что мы теперь будем делать, когда за нами Салтыков станет хвостом таскаться? - Пусть его таскается! Известно же – за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, а он того не знает, что зайцев три, и третьего зайца, - он кивнул на Ваньку, - мы показывать ему не станем. Однако «собственного дома графа Кречета» мне на другой день посетить не довелось – доктор верно смекнул, что мне в компании Салтыкова, предполагавшего за нами увязаться, являться к Афанасию Давыдычу не след. Факт моего былого знакомства с Митей и пребывания в пенсионе мы намеренно держали при себе, а скрыть сие при встрече с куратором нашего приюта уродов было бы сложно. Поначалу я немного расстроилась, а Ванька и того пуще, что с собою не берут, но, укладываясь спать, вроде как даже и ощутила радостное предвкушение предстоящего свободного дня – уютного и домашнего, наконец, вдвоем с Ванькой да втроем с Карлом Иванычем. Приберусь хоть сколько-то, печь оттопим, а то вон стена около двери уж норовит инеем покрыться. Развлечемся тренировкой мудрой птицы, так и день пройдет, а тут уж и доктор Закариус вернется с ворохом новостей, разведавший, где прежнее Митино местожительство обретается. Туда-то уж меня с собою возьмут, там мне некому глаз мозолить. Однако вышло не совсем по спланированному. День оказался все ж суматошным. Для начала, не успели мы с Ванькой за утренний чай приняться, явились гости. Ильинские – на сей раз оба. Катя несмело ввела в комнату под руку мужа своего, Матвея Петровича, и оба они с Ванькой немедленно ощетинились, как ежи. Ванька – по неискорененной своей привычке опасения чужих, а почему Матвей Петрович, тоже, в принципе, было яснее ясного. Катя насилу пыталась вывозить на себе разговор, в то время как муж ее без интересу обводил пальцем край стакана с чаем, что я перед ним поставила, кажется, начисто не понимая, что это такое и что с этим делают. - Вот он, Ванька, про которого я тебе рассказывала, - произнесла Катя, протягивая руку к Ванькиной взъерошенной голове, но не дотрагиваясь. – Ваня, познакомься, пожалуйста, это муж мой, Матвей Петрович. Ванька издал хмыкающий звук. Не очень почтительный. - Ну здравствуй, Иван… эээ… гм… Батькович, - проговорил Ильинский неестественным тоном, какой принимают иногда с детьми люди, к детям непривычные. Я подумала, что не стоило ему так говорить. Как некогда задело меня в дядином исполнении издевательское «батьковна», так ровно среагировал и Ванька – совсем набычился и выговорил: - Иван Михайлов я. Батьку Михайлой звали. Тоже гордость свою имеет, подумала я, но кабы сейчас меня спросили, я бы на том стояла, что не Михайлович ты, а как есть Матвеевич. Мыслимо ли, чтоб такое сходство достижимо было чем-либо кроме кровного сродства? Господин Ильинский и маленький Ванька сидели через стол до смешного верными копиями друг друга. Существуй в природе на тридцать лет омолаживающее или же старящее зеркало, я бы побожилась, что такое промеж них и стоит. Не только масть – ангельски-светлые, кольцами, волоса, ореховые глаза и легкая будто бы тень загара на лице и руках (у Ильинского и впрямь от иноземного солнца, у Ваньки, подозреваю, от моей недоработки по банной части), но и форма носа, разрез глаз и изгиб губы – один в один, как друг с друга леплены. Подозреваю, что Катерины Никитишны расчет и был на этот невероятный эффект, да только кроме нас с нею, некому было его наблюдать воочию. Разговор увял, не начинаясь. Катя вовсе растерялась, а я хоть и понимала, чего она хочет, но тоже имела тут и свой интерес. И все же, помолчав, спросила: - Матвей Петрович, а вы откуда родом, по рождению-то? Здешний, столичный? Или вон, как Ванька наш, Тверской? - Я не Тверской никакой, - подал голос Ванька, которому напряженность сцены не мешала не забывать о своем завтраке, и калач был им уже прикончен. – Я, между прочим, Архангельский, если хотите знать! Госпожа Ильинская ахнула и быстро и настойчиво дотронулась до мужниной руки. Выглядело так, что Матвею Петровичу предстояло сейчас сознаться в том же северном происхождении. Но он молчал. А чего молчит-то, думала я с досадой, разве ж убудет от него, если открыться, что до всякого знакомства с будущей женою могло быть в его жизни и… иное? Так и так, скажи, никакой ты, Ванька, не Михайлов, а знавал я мамку твою и крепко ее любил, еще вот до встречи с Катей, и… Но он молчал, и я опять поспешила на выручку. - Это, выходит, ты оттого, Ванька, к холоду устойчивый! Натренировал тебя Архангельск! А я здешняя, все детство в Лавреновском проторчала, это здесь, недалече, в четырех верстах, да и родилась там же, в дядином имении. - А что, Варя, - спросила вдруг Катя, блестя глазами, - хорошее у тебя детство было? - Ну, какое никакое, а получше многих, я так рассуждаю. Потому как конечное дело не больно-то я там кому нужная была или любимая, без отца-матери, а все ж не голодала, одета-обута в любой мороз, а главное дело, себе самой предоставлена. Так в дядиной библиотеке и выросла, век бы оттуда в другие комнаты не выходить. - Я тогда вовсе счастливица, - тихо отвечала госпожа Ильинская. – И матушку помню, и любовью окружена была с малолетства. Такою любовью, что хоть бы и голодать при такой или мерзнуть, кажется, все снесешь. Если она надеялась, что кто-то из мужчин поддержит тему, она ошибалась. Ванька прослушал наши сентенции равнодушно, и только носом шмыгнул. Ясно было, что к себе он тут не нашел что примерить. Матвей же Петрович, напротив, похоже, нашел, и оттого происходила в нем какая-то заметная борьба, которая, казалось, вот-вот выльется в слова. Но ворон успел первым. - Арррхангельск. Моррроз, - сообщил он, выхватив из нашей речи слово. – Каторрга. - И вовсе нет, - обиделся Ванька. – Каторга – она в Сибири! А в Архангельске торговые люди живут. Вот мой батюшка и был иноземный купец, по взаправде не Михайлой его звали, а Михелем, если знать хочешь! - А чем он торговал? – спросила Катерина Никитишна. - Ну… чем… - Кирррпичи, - предложил Карл Иванович. - Он точно понимает, о чем вы говорите, - заметил Матвей Петрович с проблеском интереса. – Кирпичи в Архангельск? - Астрррадамские, - сказала я, и ворон, умница, тут же выдал свое знаменитое: - Пррредположим! Мы расхохотались, и даже Ванька, который силился все еще не сойти с серьезной ноты, но не сдержался. - Кирпичи туда много везли, это правда. Птица-птица, а понимает, - он пощекотал Карла Ивановича по перьям на шее, что тот милостиво позволил. – Может, и кирпичами торговал, кто его знает, - и вздохнул по-взрослому. Я же, видя, какой толк в этом разговоре от мудрой птицы, как раз достала свою деревянную азбуку, и четверть часа спустя мы с Катей, затаивши дыхание, наблюдали, как Матвей Петрович и Ванька наперебой дрессируют ворона, изобретая для него новые задания. Первым надоело Карлу Ивановичу. Оттолкнув очередную букву, он величественно велел «пррекратить» и отправился на свой шесток.