Доктор Закариус

Ни дамы, ни Арендт не поднялись при его появлении – видно, так тут было заведено. Наследник обвел сборище воспаленным взглядом, едва ли замечая отдельные лица. И по мне его глаза скользнули с тем же равнодушием, что по графине Протасовой или красавице в палевом платье; он явно не понимал, что я тут лишняя и к кружку фрейлин не принадлежу. Наконец, взгляд его остановился на Елизавете Федоровне. - Сударыня! – воскликнул он, протягивая к ней руку жестом немного театральным, нарочитым. – Потрудитесь объяснить, что за надпись таковая в зеркальной и как ее следует понимать? При слове «надпись» все мы вздрогнули, не исключая супруги Наследника, но она, сохраняя самообладание, встала и приблизилась к мужу. - Что за надпись, Иван Алексеевич? - А вот, извольте сами увидеть, - Наследник подал руку, согнутую в локте, и Елизавета Федоровна взяла мужа под руку твердо. Без распоряжений на то все дамы, Арендт и я поднялись и проследовали за ними. Удивительно было оказаться сызнова в той же зеркальной комнате-обманке – я словно попала изо дня в ночь, потому что комната эта не освещалась ничем, только свечою, прихваченной по дороге господином Арендтом. Но Наследник тут же распахнул одну какую-то из дверей, за ней оказался коридор с многочисленными окнами, оттуда пролился свет – и среди прочего осветил надпись, сделанную на одном из зеркал на высоте примерно метра от пола: «Нашиму Гасударю Анпиратару Ивоанну – УРА!» Написано чем-то было неярким, бледно-розовым, что ли, цветом, так что если бы не белый, дрожащий указующий перст Наследника, я бы минут несколько помучалась, не находя. Но все мы теперь уставились на надпись. - Как вот это объяснить, а? Елизавета Федоровна? Супруга наследника выступила вперед, и, хотя голос ее нервно вздрагивал, сказала правильное: - Ваше Высочество, это, я полагаю, недруги ваши пишут. Хотят клин раздора вбить между вами и Государыней. - И то верно, и то верно, - забормотал Арендт, вытягивая из рукава обширный клетчатый платок, и вдруг мигом, одним махом, стер надпись с зеркала, и платок убрался обратно в рукав. Я даже ахнуть не успела. Это движенье, вкупе с ответом супруги, неожиданным образом успокоило Наследника. Вся его маленькая фигурка как-то распрямилась, расслабилась, он благосклонно покивал Арендту, заметил: - Да, пожалуй, вы правы, сударыня, - и поцеловал ручку Елизавете Федоровне. – Я, собственно, к вам ведь вот зачем шел, - продолжал он несколько иным тоном. Тут он пошарил в кармане своего несолидного горохового сюртучка и извлек небольшой голубоватый конверт, запечатанный печаткою, напомнившей мне по форме фривольное купидоново сердечко. Явление конверта произвело странное смешливое смущение в кружке фрейлин, а красавица в палевом, самая яркокожая, даже отчетливо залилась румянцем. Оставив супругу с конвертом в руке, которую она протянула, да так и позабыла опустить, Наследник прищелкнул каблуками, обронил Арендту брюзгливо «так вы за этим следите, нечего, нечего», кивая на зеркала, и вышел из комнаты. Кружок фрейлин отозвался на его уход дружным вздохом – словно отпустило терзавшее всех напряжение, словно выдернули застрявшую занозу и человек сам себе не веря пробует, что может наконец ступать свободной ногою! - Нечего, нечего, - повторил Арендт последние слова Наследника, и голубой конвертик, я не заметила как, куда-то пропал. Но мне, честно говоря, было и не до него. - Зачем вы стерли! – набросилась я на Арендта. – Как мы теперь сыщем виновного? Как поймем, чей почерк и чем написано было? Дайте платок сейчас! На минуту у меня мелькнуло даже, нет ли в этом всем с его стороны злого умысла. Но ведь сам он явился к Закариусу, сам! Арендт послушно протянул мне платок. На нем явственно виднелись бледно-розовые следы стертой надписи. Я провела по следу пальцем, поднесла к носу. То, чем писал неведомый пашквилянт, было на ощупь жирным и источало приятный сладковатый аромат. Хотя, быть может, запах исходил от самого платка? Нет, пожалуй – все же от того, чем написаны были на зеркале буквы. Но что бы это могло быть? Варенье? Оно ощутилось бы скорее как липкое на кончиках пальцев… Никакая краска не пахла бы сладостью, а воняла бы скипидаром, напротив… Кружок фрейлин внимательно наблюдал за мною. Дама в палевом, та, красавица, проговорила: - Вы позволите? – и, забрав платок у меня из руки, тоже внимательно осмотрела и обнюхала. - Нуайонская помада, - изрекла она уверенно. – Та, что третьего дни доставили для пробы. Я хлопнула себя по лбу – хотела лишь мысленно, а вышло всамделишно. По правде сказать, мне бы ни в жисть запаха помады не угадать. Уродка она и во всем уродка. Но грустить о своей незавидной доле сейчас было некогда. - Чья она? – быстро спросила я, обводя придворных дам взглядом. – Которой-нибудь из вас эта помада? - Эта – ничья, - мне ответила сама наследникова супруга. – У нас тут есть что-то вроде… комнатки для дежурной фрейлины, дамы ночуют во дворце поочередно, сменяя одна другую. И там у нас общий… как это сказать… - Toilette, - подсказала дама в сиреневом. – Эту помаду прислали недавно, мы оставили ее там, чтоб всем испробовать и решить, будет ли Елизавета Федоровна в будущем месяце заказывать. - То есть взять ее мог кто угодно, - я помрачнела. Кто угодно! Любой лакей, любая горничная – входит в эту комнатку, берет банку, проходит, когда нет никого, в зеркальную залу, присаживается на корточки и пишет… Почему присаживается? – я сама себе удивилась. А правильно, иначе так низко надпись не сделать, неудобственно. И пишет «гасударь». И «анпиратар». - Нет ли у вас, сударыни, - заговорила я, торопясь, - в услужении, среди имеющих доступ к той комнатке для фрейлин, карлицы али малорослой девчонки, чтоб писать умела, но не больно-то была грамотейка? - Оооо, - протянула Елизавета Федоровна, и все фрейлины вдруг закивали головами выразительно и энергично, с нею в согласии. – Это ж Аксиньина работа! За сим последовали смешки, и в центре внимания почему-то очутившуюся Протасову фрейлины засыпали ироничными – «Ну что, не зря с нею возилась?», «Каково пишет, а!», «Научила все-таки, а сказывала, безнадежно!» Разрешилось все тут же. Аксиньей оказалась девчонка лет десяти. Именно она, по бедности средств Малого двора, была за прислугу почитай во всех его комнатах, а также ходила вроде как в протеже у Протасовой – та терпеливо, в течение многих месяцев по собственному почину обучала девочку грамоте. До сего дня – без видимого успеху. Аксинья найдена была в чулане, спящей на сундучке, и хоть разбужена Протасовой довольно бережно, все равно напугалась при виде перед собой всего придворного кружка знатных дам. Протасова тут выступила из всех вперед и присела перед Аксиньей. - Ну, я рада твоему успеху, - проговорила она мягко. – Ты себя преодолела, это дело большое. Что хочешь в награду – яблоко али конфекту? Настороженности в девчонке поубавилось, но все ж она уточнила: - Это вы про то, что я по зеркалу пальцем писала? - Ну да, ты только лучше по зеркалу да по стенам больше не пиши, а вот я тебе в следующий раз из дому целый альбом принесу, и в нем писать будешь. Аксинья шмыгнула носом. - И за помаду бранить не будете? - Да что за нее бранить, - рассмеялась искренне дама в палевом. – От Елагина помада нуайонская, состава самого наидешевого. Хочешь, всю банку себе забирай. - Только ты ею намазавшись, Иоанну Алексеевичу не попадись, - прибавила супруга Наследника. – Может взъяриться за такое. - Тогда яблоко, - проговорила повеселевшая Аксинья. Это она в уме держала, значит, предложенную награду! Пока кто-то из дам отправился за лакомством, я тоже приступила к девчонке на минутку. - Аксиньюшка, - говорю, - красиво пишешь! Лучше, чем я за всю жизнь обучилась. А ты такую надпись где-то видала, что написать решила, али сама выдумала? - Так третьего дни в колидоре углем было так писано. Я сама разобрала! – похвасталась Аксинья. – Все до словечка поняла, хоть и длинные! - Кто ж ту надпись углем сделал? - Дыкть Егоров из дворцового караула! Я сама видала, как он поутру писал. Вот спасибо, Аксиньюшка! Я поскорее передала девчонке и яблоко, и прибавленный цукат из лаковой бонбоньерки, и всю банку злополучной помады, принесенную Протасовой. И поняла, что чуть не плачу. Произошло то, чего я и боялась. Право, лучше бы это оказался Салтыков.