Доктор Закариус

От дальнейшего пути запомнилось мне только ощущение лютого холода. Мокрое платье, мокрые башмаки, мокрые волоса – и вода, вода, падающая с неба беспрестанно, даже не сильным потоком, а так, мелким ситечком, но в твердой уверенности, что спешить ей некуда – она и так вымочит тут все и вся. Когда я дотащилась до грязно-белой подворотни в базарном проулке, мысль в голове осталась одна – обогреться бы, у кого угодно, у любых людей, пусть злоумышленников. Отвори мне сейчас хоть Салтыков, все едино попросилась бы к печке. И уже стуча в исцарапанную дверь во втором этаже, вспомнила, что даже не взглянула на окна. Может, тут все давно спят? Отворили мне однако почти сразу, и никакой разумеется не Салтыков (откуда бы ему тут взяться), а незнакомый слуга, верней всего, по солдатскому мундиру, хозяйский денщик. - Чего угодно? – молвил он настороженно, оглядывая явившуюся перед ним кикимору. - Я к господину полковнику князю Иловейскому, по важному делу, - выговорила я, стуча зубами. И в конце чихнула, как припечатала. Из двери веяло теплом и даже чудилось доносящееся потрескивание дров в печи. Денщик смотрел на меня с сомнением, впускать не спешил. И тут я, будто осенило, не вполне осознавая, что я делаю и зачем, взяла и хлопнула себя по правому плечу пальцами левой руки, как делали при мне Шатский с Егоровым, направляясь по этому самому адресу. Неведомый условный знак сработал! Слуга поклонился, посторонился чуть, пропуская, и я вошла в небольшую неприбранную переднюю, а оттуда, не дожидаясь позволений или приглашения, шагнула в отгороженный от передней лишь занавесями (того же пунцового колера) дверной проем. В жарко натопленной комнате у стола сидели какие-то люди. Я поскорее воззрилась на поднимавшегося мне навстречу человека и выпалила: - Господин Иловейский! - К вашим услугам, - пробасил тот. Невысокий и коренастый, едва ли превосходивший меня ростом, одетый в какую-то домашнюю тужурку со шнурами, он держал на отлете длинную дымящуюся турецкую трубку и пристально вглядывался в мою мокрую персону узкими, далеко расставленными черными глазами. Лицо хозяина дома было широкоскулое, круглое, будто у калмыка. Креол! мысль эта поразила меня мигом. И тут же само собой припомнилось, когда и где я слышала фамилию князя Иловейского. От Нила, когда тот рассуждал, кого Государыня возвела бы в наследники с большей охотою заместо Иоанна Алексеевича, если бы была вольна. Вот оно что… Стало быть, партия соперников Наследника? Я быстро заметалась глазами по комнате, пытаясь понять, кто здесь есть еще, и почти завидуя способности Катьки-косой глядеть во все стороны сразу. Потому как поглядеть тут было на что. Три человека сидели за столом, включая хозяина, и вторым был Никита Егоров, тот самый, которого я так безуспешно преследовала всю первую часть ночи. Он сидел лицом ко мне, вполоборота к хозяину, и тонкие белые пальцы изящно подпирали подбородок с ямочкой, а в ярко отблескивающих свечным пламенем глазах было выражение дружелюбного любопытства. Третий же человек, в дальнем торце стола, оказался и того хлеще. При виде меня он сначала вскочил, потом снова неловко опустился на стул и пробормотал: - Варя, ты как тут?.. Это был доктор Закариус. Ответить я не успела - Егоров, вглядевшись, всплеснул руками: - Вы же промокли до нитки! Василий! – и выбежал, видно, за денщиком, в стремлении раздобыть мне какое-нибудь средство обсушиться. А я устала уже от недомолвок так, что подтащила какую-то скамеечку для ног к приоткрытой печке, села, протянула к огню руки, расправила подол на коленях и вздохнула. - Я, господин Закариус, вас могу то же спросить, но не буду. Я все делала как вы велели – явилась во дворец, осмотрела надписи про Креола, - я в упор глянула на хозяина дома, - про «анпиратора» Иоанна Алексеича, потом разузнала, кто сие писал. Писал вот он, - и я показала пальцем на как раз вовремя вернувшегося с ворохом полотенец в руках Егорова. - Никитка! Что за самоуправство дурное? Вот, барышня говорит, твоих рук дело эти надписи, и точка, а мы тут уже все головы сломали с доктором, - и Креол с удовольствием затянулся трубкой, выпуская к закопченному потолку клуб сизого дыма. Егоров улыбнулся мягкой обескураживающей улыбкой и протянул мне полотенце, а еще два сложил аккуратно на краешке стола. Я вдруг поняла, что он и не собирается отвечать на обвинение, не принимая его всерьез. - Не верите? – я взяла полотенце и принялась, не расплетая, отжимать им косу. – Не выдумала же я это! Мы девчонку малограмотную поймали, которая таковую надпись скопировала – ну, коряво, как могла. Она и поведала, кто таким делом во дворце занимается и у кого она идею подглядела. - Что за девчонка? - доктор насторожился, подался вперед. – Никита, знаешь ее? Егоров почесал ухо забавным щенячьим жестом и пожал плечами. - Но это очень плохо, - настаивал доктор. Я поняла, что в виновность Никиты он не верит, а хотел бы Аксинью подвести под монастырь. – Варя, что за девчонка? - Девчонка - прислуга при малом дворе, Аксинья. Неразумное дитя. С чего бы ей врать? – хмыкнула я. - А, Аксюшка Салтыкова, - ласково отозвался Егоров. - Салтыкова? – заорала я, роняя полотенце. – Кто она ему? - Сестрица, - Егоров забрал у меня сырое полотенце и подал новое. – А Салтыков - человек Пичугова. Вы об этом знали? - Так понятнее, скажи, Варвара Дмитриевна? - буркнул доктор. У меня защипало в глазах, и я отвернулась к печке. Господи, господи, думала я, какое… счастье! Какая я дура и какое счастье, что это все-таки Салтыков! Поверила я опять сразу – так же быстро, как поверила в Аксиньину клевету. Хуже нет, чем доверчивая дознавательница, господин доктор, пробормотала я мысленно, не повезло вам со мною. Вот она я, всем готова верить, и все люди, за редким исключением, кажутся мне симпатичными и честными. Вот бы так и с Касьяном! Но о Касьяне после… а сейчас, стало быть, все разъясняется как есть – Салтыков злоумышляет противу Наследника, а потому пишет… пишет надписи с именем Креола. Нннет, странное что-то. Доверчивая, но не идиотка, постойте-ка! - А что никто не спрашивает, - я подняла голову (они все трое ждали моей реакции и никуда не торопились, хозяин дома задумчиво курил, доктор разливал себе и Егорову рубиновую жидкость из графинчика), - как я сюда попала? Как ваш Василий меня сюда впустил? Думаете, мне господин Закариус объяснил? Да ничуточки! Меня саму кондратий чуть не хватил, когда я его тут узрела, и понятия не имела, что он сюда вхож. Откудова я знаю адрес, к примеру? – и я выразительно похлопала себя пальцами левой руки по правому плечу. - Это интересно, - Иловейский отстранил трубку от губ. - Господа Шатский и вот опять же ваш господин Егоров, - я кивнула в сторону Никиты, - изволят бравировать знакомством с вами. Запросто сыплют именем Креола и вашим тайным знаком на улицах, при посторонних девицах, - тут я вздохнула. - Никитка, ну точно по тебе сегодня розга плачет, не одно, так другое! – пробасил Иловейский. – Неужто непонятные слова вам обоим – «строжайшая тайна», а? - Вот так где-то обронили еще – там, сям, во дворце, - оно и до людей Пичугова дошло. Мне в голову пришло вдруг занятное соображение, и я хихикнула. - Что? – требовательно вопросил доктор. - Получается, имя «Креол» они знают, и что господин Егоров к нему вхож, знают, ан не знают главного – что Креол есть князь Иловейский. - Почему ж? - Стали бы они тогда думать, что тайное общество Креола мечтает Наследника на трон посадить, - я фыркнула. – Сама во дворце слыхала, что будь Государынина воля поменять закон, наследником стал бы господин Иловейский, а вовсе не Иоанн Алексеич. Оно и без вопросов ясно, кого из сих двоих ваше «тайное общество» следующим на троне мыслит. Тут с собранием произошло непонятное. Никита широко распахнул глаза и воззрился на Креола, тот поперхнулся трубочным дымом, а доктор как-то обрадовался и язвительно выговорил: - Урок государственной политики от девицы Сухаревой. Просто, явственно, нелицеприятственно.