Доктор Закариус

Первым заговорил Никита – немного собравшись с мыслями, он обратился к хозяину дома: - А между прочим, зря, Ардалион Мергенович, не предложили такого варианта в собрании. Я так например согласен с Ольшанским, что до конституции нашей стране еще дорасти потребно, лучше б вводить ее постепенно, умаляя полномочия монарха по одному, не разом. Только для этого нужен такой монарх, какого прежде у нас не случалось, так вот же выход!.. Иловейский скрежетнул зубами по мундштуку. Обратился, однако, не к Никите, а ко мне: - Такому не бывать. И поднимать такового вопроса не попущу. Ты меня знаешь, и точка! – нет, это едва ли относилось ко мне, ибо я-то видела его впервые. - Господа, мы отвлеклись, - напомнил негромко доктор. – Речь сейчас не об ваших прожектах, а главным образом о том, что может быть известно Салтыкову, то бишь Пичугову, в какой мере и от кого. Мы вправду верим, что небрежность дружеских разговоров навроде того, что случился между Георгием Иванычем и господином Егоровым в присутствии госпожи Сухаревой, - кивок в мою сторону – кивок, но не взгляд, - была достаточной для того, чтобы заронить подозрение в голову какого-то пичуговского прихвостня? Не самого Пичугова даже, а мелкой сошки, попрошу заметить? - Я так полагаю, - собственно, и до явления девицы Сухаревой думал, а теперь вдвойне, - что нам надобно собирать совет, - веско уронил Креол. – И не тянуть с этим. Нынче же собирать. Теперь же! Никита при этом слове Иловейского вскочил, как по команде, и вытянулся во фрунт. Доктор тоже поднялся, хоть и неспешно. - Большой совет? – голос Егорова звенел. - Малый, малый, - снизил тон Иловейский. – Малого нам хватит. Он полез в карман домашней тужурки и наделил своих товарищей какими-то мелкими предметами, какими - мне было не разобрать. Деньги? - За час управитесь? - Так точно, - Никита козырнул и был таков. Доктор вышел за ним следом. На меня даже не взглянул. Ну и пожалуйста, обиженно подумала я. Играйте в тайные общества, господа, сколько вам угодно, но смотрите, не заиграйтесь. И когда до вас, господин Закариус, дойдет наконец, что прямой путь самый лучший? Что ежели не иметь тайн от своих помощников, глядишь, и помощи от них увидишь не в пример больше? На этой мысли я зевнула – сказывалась бессонная ночь и бдение под дождем. Жар от печки приятно разливался по телу, и на обмысливание того, на каких правах я тут сижу в присутствии молчаливо курящего хозяина, который (я покосилась) одним глазом просматривает какие-то бумаги и хмурит лоб, а на меня не обращает внимания, сил уже не осталось. Спиною и плечом я прислонилась к теплой стене, мельком понадеявшись, что не очень испорчу обои недосохнувшим платьем и волосами. * Проснулась я в постели. Что не в собственной – поняла в первый же миг, а вот где, в чьей – не поняла, и долго понять не могла. Потом припомнила. Надписи… девчонка Аксинья… ночное преследование неведомо кого, затем – Креол. Никита Егоров и господин Закариус, оказавшийся внезапно вхожим в тот же кружок, толковавший о страшном - конституции и о перемене монарха, как бы ни открещивался от того сам хозяин. О мятеже. В комнате, где я находилась, было темно, но тусклый желтый свет сочился из-под двери напротив оттоманки, на которой я лежала. Я уже определила, что спала одетою, за исключением снятых и составленных на пол башмаков, и что платье мое просохло все еще не вполне. Поверх сырого платья я была укрыта толстым шерстяным одеялом. Кто перенес меня сюда, разул и укрыл? Денщик? Князь Иловейский? Никита Егоров? На доктора как-то не думалось – слишком много в нем было к моей особе пренебрежения, едва ли позаботился. Я села на диване и, стянув платье, пристроила на спинке гнутого стула подле себя. Пусть подсохнет как следует. Сама же, завернувшись в одеяло (немедленно оказавшееся очень колючим), прошлепала босиком к двери, из-под которой пробивался луч света. На мое счастье, дверь оказалась небрежно прислонена, и мне удалось расширить щель на два пальца безо всякого скрипу. За ней открывалась все та же теплая горница, в которой начиналась ночная беседа, только теперь она была полна народу. «Полна горница людей», прошептала я себе под нос, и неожиданно развеселилась. Вот, значит, каков он, «малый совет» тайного общества Креола! Его самого я узнала со спины, он все так же не переоделся из домашнего и не выпустил трубку из руки, будто так и просидел все время недвижим. Егорова и, видимо, еще скольких-то – двоих или троих – мне не видать было за углом шкапа, доктора видно на половину профиля, а ближе к печке разместилось еще четверо. Один сидел верхом на повернутом стуле, лицом к спинке, один - на оставленной мною скамеечке, один просто на полу, а четвертый стоял у самой заслонки, как был с улицы, в фуражке, и от его широкого суконного плаща поднимался пар. Шатского в собрании, кстати, не было, даже и по голосам невидимых за шкапом людей, очевидно, он не входил в «малый совет». -… я готов поручиться за каждого из вас как за себя самого, - говорил Иловейский (его бас было ни с кем не спутать). – На этом точка. Меня не интересует ваше унизительное дознание, доктор, и мне нет на него времени. Мы просто прекращаем тянуть. Покончим с этим завтра. Егоров ахнул – я узнала его голос по одному междометью. - То есть как, Ардальон Иваныч? – сидевший на «моей» скамеечке, единственный штатский помимо доктора, господин с бородкой забеспокоился. – Вы дали нам две недели только на разработку экономической реформы! И теперь говорите – выступаем завтра? - Я редко соглашаюсь с Сергеем Петровичем, вы знаете, - встрял высокий черноусый, не скинувший плаща, от печки, - но сейчас совершенно согласен, хоть и по иной причине. Экономическая реформа вздор, ее можно довершить и после дела. Но мне сдается, что, попросту выражаясь, вы, ваше высокоблагородие, порете горячку. Что нам до лакейских надписей на стенах? Коли они вас так заботят, наймите девку с тряпкой, пущай отмоет. А мы выступим не прежде чем сочтем, что плод зрел, и пора убирать. Прозвучало это неожиданно зловеще, но может, так показалось только мне. Собрание - что поразило меня, - было хоть и велико, не менее восьми или девяти человек, не шумело все разом, а будто передавало слово друг другу, повинуясь какой-то заранее условленной очередности. После военного усача слово взял кто-то из невидимых мне господ, но не Егоров. Он обращался к Иловейскому тоже на «ваше высокоблагородие», то есть скорее военный, чем штатский, а предлагал ни то ни се – ускорить дело, но не слишком, и выступить допустим через неделю. Вся речь его полна была каких-то неуверенных извинительных оборотов, и я внутренно поняла, что он меня возмутил отсутствием определенной позиции. - Что не дает нам, господа, войти в союз с этим немцем? – спросил четким голосом, когда половинщик умолк, сидевший на полу военный. – Я уже приводил вам, и не раз, свои аргументы: страна не сможет жить без монарха, по крайней мере, на первых порах. Ни один из нас не имеет ни возможности, ни желанья взять на себя ношу диктатора, отчего не заручиться поддержкой двора Наследника? Это верно и есть Ольшанский, поняла я, припомнив слова Никиты. Тот упоминал о его взглядах. Тут до меня дошло, что под «немцем» он разумеет Арендта. - Господин Арендт категорически стоит за невозможность Иоанну Алексеевичу править, - откликнулся доктор Закариус. - Мы ему ее и предложим, - Ольшанский чуть заметно усмехнулся, и я вдруг заметила, что он красив, хотя и не могла бы хорошенько объяснить, в чем сие выражается. – Невозможность. Послужив нашему делу в течение нескольких месяцев, Наследник сведет свою возможность править на категорический нет. Усатый военный беззвучно рассмеялся, показывая крепкие ровные зубы. - В случае ежели это займет не более нескольких дней – я разумею переговоры с малым двором, - я бы попробовал, - пробасил Креол, передавая кому-то свою трубку прикурить от нее. Комната была уже полна дымом, в котором плавали мутные круги свечных огней. Арендт не согласится, подумала я про себя. Они не знают про него то, что знаю я – он не то что выражает желание или нежелание Наследника править, он грудью защищает его от власти. Его. А не власть от него. - Я сомневаюсь, что Арендт согласится, - вторя моим мыслям, отвечал господин Закариус. - Однако попытка не пытка, - заметил на то Ольшанский, поджимая под себя ноги по-турецки. – Времени навредить нашему делу мы ему не дадим – немедля по окончании встречи с ним, а может быть, и во время ее, вы, князь, выводите полк, как договорено, и действуем по первоначальному плану с минимальным изменением, ежели малый двор согласится. И без изменений, ежели нет. - Жаль все-таки, что не Ардальон Мергенович, - это мелодичный голос Никиты, которого мне видно не было. – У него прав немногим меньше, чем у Наследника. - Отставить! – рявкнул Иловейский так, что на столе грохнула какая-то посуда, а я с испугу присела, подобрав полы одеяла, как юбки. – Как порешили, что я возглавлю военное министерство, так тому и быть, и точка. Я почти увидела, хотя за шкап мне было не заглянуть, как Никита пожимает узкими плечами и чуть слышно вздыхает. - Мой план тем хорош, - вступил вновь Ольшанский, расплетая ноги и подаваясь вперед, - что Государыня может подписать отречение в пользу сына. Но в пользу временного совета она его не подпишет, и в пользу князя не подпишет тоже. В пользу князя подпишет наверняка, если Нил не ошибся, мысленно возразила я. Честное слово, им повезло, что я тут стою завернутая в одеяло, а то с меня сталось бы выйти и принять участие в совете. Я слушала у двери, позабыв, что по полу сквозит, что мерзнут босые ступни. Мне не было страшно, хоть умом я понимала, что замыслено очень страшное дело. Почему не боялась? Оттого ли, что все люди, сидевшие в гостиной, казались разумными, добрыми и симпатичными? Доктор, приютивший сначала меня, а потом и Ваньку, юный Егоров с такими честными глазами, что не верить ему было немыслимо, горячо отказывающийся от личной власти Иловейский… Прочих я, конечно, не знала, но и их находила почти всех красивыми и наверняка умными, честными людьми. При этом не могу сказать, что я много думала (или вообще сколько-то думала) над тем, о чем они, собственно, толкуют. Заставить Государыню подписать отречение? Конституция? Хорошо это или плохо? Я не знала. Меня будто подхватило несущаяся мимо карета, и я сижу, глазею на промелькивающие за окнами городки и перелески, полностью захваченная этим зрелищем, и забываю подумать про то, куда карета летит и кто на козлах. Уже потом я думала, все возвращаясь к этому дню, что вдруг, ежели я бы тогда боялась, смогла бы что-то предугадать? Нет, должно быть, не смогла все ж таки… Что-то щекотно коснулось моей голой ноги, я только отстранилась, но оно упорствовало. Котенок! Маленький черно-белый котенок прибрел ко мне неизвестно откуда и терся об ногу доверительно. Я наклонилась и погладила его за черным ухом.