Доктор Закариус

Ванька был так раздосадован, что у меня недостало духу его журить. Он сам готов был лупить себя по «дурной голове» (его выраженье) кулаками и драть за уши. Не особо надеясь на успех, я зашла все же внутрь и перемолвилась словечком с половым – он Касьяна запомнил (как такого не запомнить!), но с чего тот, минуту посидев вприглядку с самоваром, бросил на стол деньги и улепетнул, конечно, не мог мне поведать. Я даже для очистки совести оглядела стол, указанный мне допрежь через окно Ванькой, – а у стола нагнулась и под лавку заглянула. Едва ли я надеялась, что под лавкой сверкнет сейчас белым уголком записка из падишаха, оброненная Касьяном второпях, но с другой стороны рассудить – чего на свете не бывает, а? Разумеется, под лавкой было пусто, ежели не считать корки, куриной кости и тусклой солдатской пуговицы. Словом, совершенно было неясно, куда мог дальше отправиться мелькнувший и тут же исчезнувший Касьян Касьянович. Про себя я полагала, что все же он приметил Ванькину беспечную слежку… а впрочем, бог весть. Еще посокрушавшись, Ванька сам предложил, что отправится на разведку в лачугу, из которой наш карла вышел таким довольным. Не иначе как падишах был им раздобыт именно там? Ежели и нет – все равно следовало понять, что он там делал. Мы же с Эжени возобновили свой намеченный путь во дворец, и чем ближе мы к нему подходили, тем хуже делалось у меня на уме и на сердце. Намеченное заговорщиками «Дело», переговоры с Арендтом об персоне наследника – ну как все это уже идет полным ходом, и до Эжени ли теперь обитателям дворца? На что Арендту мой отчет о ночном пашквилянте после тех переговоров? Наконец, я порешила, что пущай у них Дело, а у меня лишь дело, но и его доделывать нужно до конца. Найду Арендта, отрапортую – чтоб груз с души снять – о своем неуспешном преследовании Егорова и об вине Салтыкова (умолчав, конечно, о том, откудова сие выяснилось), потом поговорю с Протасовой, сдам Эжени с рук на руки и засяду дома. Буду ждать доктора Закариуса и ни-во-что больше не стану лезть без его четкого на то указания. * В караульном помещении – за преодоление которого совместно с Эжени я немного опасалась, признаться, - оказалось пусто. Я в удивлении смотрела на рассыпанные по столу перья, на лежащую на боку чернильницу и брызги, почему-то на миг взблеснувшие красным, будто пролилась кровь, а не чернила. Эжени нагнулась и подняла с полу журнал, но из него невозможно было понять, кто нынче дежурный, потому что на последней странице расплылась огромная жирная клякса. Мне сделалось не по себе. Что если переворот Креола уже свершился, подумала я, или свершается сейчас? Я осторожно высунула из караулки нос на лестницу, но там все было тихо. Дворец, несмотря на не ранний час, казался все еще спящим. Нет, должно быть, ничего особенного не происходит. Подумаешь, нет на месте дежурного, а журнал валяется на полу! Может, он затем и выскочил, чтоб промокательной бумаги принесть, после того, как чернильницу разлил. Угу, а по дороге его животом прихватило, язвительно добавила я тут же. Виданное ли дело, чтоб такой пост без присмотру оставить! Нет, что-то было во дворце нехорошо, но отсутствие дежурного во всяком случае нам с Эжени было сейчас на руку. Потянув ее за собою, я прошла на лестницу, ведущую в крыло Малого двора. Эжени только вертела головою в восторженном изумлении, хотя по мне Малый двор обставлен был бедновато, и смотреть тут было ровно не на что. Однако мы миновали уже и лестницу, и коридор, а на половине Наследника тоже было тихо и пусто. Отворивши дверь в комнату, в которой я подозревала (и верно) общую туалетную фрейлин, я спугнула Аксинью, деловито шарившую по шкатулкам и коробочкам с притираниями. Она при виде меня дернулась, будто пойманная за руку, а я при виде ее обрадовалась. - Аксюша Салтыкова, - проговорила я вкрадчиво. – А позволь-ка узнать, милая моя, что это ты тут… «Делаешь» я договорить не успела, потому что она, оттолкнув меня и вскрикнувшую Эжени (последнюю – нарочно, ибо она дорогу не загораживала), бросилась прочь, не забыв, однако, сунуть под передник какой-то граненый флакон с туалета и показать мне на прощанье язык. - Ты тут пока посиди, - я указала Эжени на диванчик в туалетной комнате. – Ежели кто спросит, скажи, графиню Протасову дожидаешь, от Варвары Сухаревой прислана. Эжени только кивнула и так залюбовалась тонкой работы фарфоровой рамой у зеркала, что забыла присесть. Все ей во дворце было диво. Ну хоть сколько-нибудь бедняжка развлечется от своей печали, подумала я, устремляясь по коридору дальше. Должен же хоть кто-то быть на месте! Но и в зальчике, где мы с фрейлинами и Арендтом только вчера завтракали, было пустым-пусто, и в следующей за ней проходной комнате тоже. Наконец, я свернула за угол и попала в небольшой боковой проход, в котором еще не бывала. Эх, вздохнула я, все же в этой части дворца я еще ориентируюсь очень плохо, не то что в главной (тут я припомнила свое бесславное блуждание по этажу с картинами и вовсе прикусила язык). В конце этого коридора была узкая, давно не чищенная лестница, ведшая и вверх, и вниз. Сверху чудились какие-то звуки и движенье, так что я взобралась на один пролет – и столкнулась нос к носу с Аннхен, встревоженно не то что шедшей, а даже бежавшей от дверей какой-то комнаты. На моей счастье, фрейлина и нынче была в голубом, а то не уверена, признала бы я ее али нет. - Аннхен! – воскликнула я радостно, и она, вторя мне – «Варя!», а дальше, будто сговорившись, обе мы выкрикнули в унисон: - Не видали ли вы господина Арендта? – и осеклись обе. - По всему дворцу ищу его, и нигде нет, - она затараторила, опомнившись, первая. – Стучу к нему – не отзывается, и никто из девушек его не видал с самого утра. Елизавета Федоровна с супругом кататься поехала в рощу, распоряжения оставила для него, как появится… - Я и сама его ищу, - я только развела руками. Тут Аннхен вознамерилась бежать дальше, но я успела поскорее спросить: - А графиня Протасова?.. - Нынче у ней неприсутственный, - она уже исчезла за углом, и до меня донеслось еще: - Вдруг он к Большим пошел, там я не была, проверю… Ну вот, и Протасовой нет, зря только притащила с собою Эжени. Ладно, Протасову сыщем на дому, небось любой мне покажет графский дворец, кого ни спроси. А вот Арендта найти надобно кровь из носу. Я взглянула на дверь, от которой бежала всполошенная Аннхен – что она сказала, махнув рукою? Стучу, он не отзывается? Получается, это личные покои господина Арендта? Для очистки совести я тоже постучала – но деликатничать, барабаня костяшками пальцев, мне из-за повязки было неловко, я извернула руку и двинула по двери кулаком. Должно быть, силу не рассчитала – потому что дверь вдруг с легким скрипом подалась вперед. Она была не заперта! Что Арендта тут нету, я поняла с первого взгляда, комната была пуста. Можно было уходить - но, признаться, меня задержало всегдашнее мое проклятое любопытство. Ну как не поглядеть на место, в котором обер-гофмейстер проживать изволят? Потому я тихонечко переступила порог и дверь за собою прикрыла, оставшись в Арендтовой комнате. Бог мой, что это была за комната! От вида ее хотелось сразу плакать и смеяться. Ни за что я не поверила бы, что тут может обитать кто-то наподобие Арендта, немолодой мужчина-царедворец, а не, скажем, небогатая немецкая модистка. Маленькая, неуютная каморка, с подмокшим углом потолка, под которым снизу подставлен был помятый медный таз, с пожелтелыми обоями, с всего одним окошечком в три ладони размером – на подоконнице стояли два цветочка в горшках, синий и аленький, а подле них фарфоровая леечка со сколотым носиком. Я легко представила, как господин Арендт, не доверяя прислуге, сам обихаживает свои маленькие цветочки, тыкает толстым пальцем в горшки, проверяя, не иссохла ли земля. Всей мебели в комнате была лишь кровать (впрочем, не ожиданная мною солдатская аскетичная койка, а широкая и покойная на вид, с аккуратно заправленным одеялом поверх явно мягко взбитых перин и подушек), да обширный шкап, да небольшой туалет с кувшином, но без таза, и с полотенцем рядом на крючке, да два разномастных стула. Над кроватью красовались две на редкость безвкусные маленькие акварельки – с курчавым пухлым ангелочком одна, и с фривольною девицею другая. Девица сия в пышном платье раскачиваема была на качели нахальным молодым кавалером, занявшим под качелью исключительно стратегическую позицию, и один атласный башмачок жеманной прелестницы уже летел прямо в его руки. Под кроватью обнаружилась с крышкою ночная ваза размеров солидных, не хуже государыниной, и домашний войлочный туфель. Один. Я хотела уже выскользнуть обратно, погруженная в умилительно-смешные, но и жалостные мысли о том, как бытует господин Арендт, но нахмурилась, вернулась к кровати и снова заглянула под нее. Один туфель. Скрупулезно заправленная кровать, ни складочки – то есть встав ото сна, господин Арендт никуда не торопился – и вдруг валяющийся на боку один туфель, явный признак спешки. Да нет, о чем это я, какой спешки? Ни при какой спешке невозможно уйти в одном, допустим, сапоге и одном домашнем туфле. Впрочем, поскольку никакой иной обуви не наблюдалось, возможно, второй оказался по невнимательности заперт в шкап? И тут произошло нечто такое, от чего меня мигом пробило ледяным потом. Из огромного, как склеп, шкапа донесся до меня невнятный тихий звук, напоминающий стон. Дрожащею рукою и поскорее, пока не успела испугаться, я повернула ключ и распахнула дверцу шкапа. Прямо на сорванных с вешалок мятых камзолах и жилетах предо мною лежал господин Арендт. Одет он был в один только стеганый халат, скособочившийся на горбу и широко открывавший рваный ворот нижней рубашки на безволосой груди. Согнутые ноги обер-гофмейстера, босая и обутая, были туго стянуты в щиколотках ремнем, глубоко врезавшимся в плоть, а руки связаны за спиною куском какой-то тряпки, такой же, какой был перетянут его рот, так что он мог издавать только слабое жалкое мычание. В кусках тряпки угадывался подклад ближайшего на вешалке камзола, совершенно изодранного какой-то нечеловечески сильной рукою. Небесно-лазурные глаза господина Арендта из-под сбившегося на мокрый лоб парика взирали на меня с ужасом.