Доктор Закариус

Круглоголовый карла при звуке моего голоса вздрогнул и прижал неуклюжие лапки к груди, и я с некоторым удивленьем отметила, что он – испугался? Впрочем, тотчас же и успокоился и будто покивал своим мыслям (огромная голова его качнулась препотешно). - Ага, не упустил меня все ж ваш мальчонка востроглазый, - его умные глаза глядели на меня огорченно. – А это тоже при вас барышня? Эжени не усидела в укрытии и двинулась в галерею за мною, след в след. Стояла теперь за моим плечом, расправив чахлую грудь и всем видом показывая, что нас так просто не возьмешь, нас – две против одного! Эх. Ну что с ней поделаешь? - При мне, при мне. Тоже помощница моя, - отмахнулась я от вопроса и – попыталась – от Эжени. – Но вы не ответили на вопрос, Касьян Касьянович, а это был только мой первый. У меня их знаете сколько к вам накопилось? Я вас ищу уже много дней. - А вы, Варя, все разом задайте, а я вам по порядку и отвечу, - он усмехнулся, и усмешка вышла, на мой взгляд, мрачной, чуть не зловещей. - Как изволите, - я откашлялась. – Значит, так: что вы здесь делаете, как вы попали во дворец? - Это первый и второй, а не один только первый, - карла помахал у меня перед носом короткопалой ручонкой и загнул два меньших пальчика на ней. - Третий: для чего вы ищете Митины шахматы, что в них запрятано? Четвертый: зачем вы Митю пытали и убили, а дом Алоизия Яковлевича с ним и его семьею подожгли, после того, как все у него выспросили? Он сделал судорожное движение, и я поспешила добавить: - Что вы у него были, это я твердо знаю от Яшки Абрашкина, вам не отпереться. - Алоизий Яковлевич в пожаре погиб? – Касьян нахмурился, и два пальца на руке его сами собой разогнулись. – Я был у него в Захаровке, был, конечно, я отпираться не собираюсь, но я расспросил его – и ушел, я ничего там не поджигал, вот вам крест в том, Варя, - попытка перекреститься его выглядела до того жалко и трогательно, что я немного поуспокоилась. К тому же окончательно поняла, что бросаться на нас с оружьем карла не спешит, напротив, настроен разговаривать, не таиться. Наконец-то кто-то собирался со мною начистоту разговаривать! - Господи, объясните мне, наконец, Касьян Касьянович, хоть что-нибудь, - взмолилась я. – Митя, Митя мой умер из-за этих шахмат, что же в Митиных шахматах было такое, что всем надобно? - Это не Митины шахматы, - заявил Касьян Касьянович вдруг, с обидою в голосе. – Это – мои! - Чем это они ваши? Алоизий Яковлевич их Мите подарил, потому как тот у него партию выиграл, это доподлинно известно. А к нему в коллекцию они попали тоже вполне законным путем, он их в лавке Абрашкина приобрел. - Абрашкину они достались от моего отца, Варя, - просто сказал Касьян, и кивнул на картину, висевшую перед ним – над ним, ввиду его малого роста – на стене. – Вот он, отец мой, навеки здесь запечатлен, играет в шахматы с Государем. Я никогда раньше этой картины не видел, но много слышал о ней от него, слишком много. Сразу узнал. - Вы похожи на отца, - мягко проговорила из-за моего плеча Эжени. - Похож, - подтвердила я. – Главное, видела же я эту картину, и шевельнулось что-то, когда вас повстречала, ан не вспомнила! - Отец хотел оставить эти шахматы мне, Варя, это была самая ценная его вещь, единственная памятка о том, что когда-то он был любимцем царя Петра, самым доверенным его конфидентом. Смерть государеву он, и никто больше, искренне оплакал. И в ту последнюю ночь в некий миг он один остался у постели… Может быть, из-за этого у него потом – при участии белой горячки, полагаю, - развилась в мозгу эта идея, что в ту ночь царь Петр будто бы не без завещанья умер. Будто бы в тот миг, когда все, кроме самого преданного человечка, оставили его, он подписал все-таки слабеющей рукою некий документ, да такой удивительный, что велел отцу моему, верному своему слуге, спрятать полосу бумаги с именем законного наследника и царским росчерком и только много после открыть, в нужное время, кому следует. Завещание-то царское многие тогда искали, да никто не сыскал. «Отдайте все» - а далее пустота, слышали о таком? Все, что на листе в царской опочивальне сыскалось. Так что любимая присказка была отцова, что миг настанет, и о нем, о шуте Касьянке, заговорят, когда он всем покажет, законная или нет теперешняя власть и кто должен нынче сидеть на троне. Что он, червяк, над самим троном властен, понимаете, Варя? Только когда говорил он это, обыкновенно бывал до нечленораздельности пьян, - он махнул рукой, скривившись. – Один я его несколько понимал, и то не всегда. Я смотрела, не отрываясь, не на него – поверх его головы на картину. Она была хорошо написана, насколько могла я судить, легкой кистью, и искаженная ее перспектива не мешала представить, как маленький человечек в смешной яркой одежде встанет и пойдет, и сойдет через раму, слегка запнувшись, и скажет тонким комичным голосом: - Лейб-шут его императорского величества Касьян-первый! – а потом прищурится и подмигнет, и пьяно уже, развязно (и больного старика на грани горячки я в нем увидела тоже легко, оборванного и вонючего) заявит: - Государыня-то наша ого… но она же у нас того… того-с, господа мои… А на троне сидеть по праву кому – это токмо Касьянке ведомо, токмо ему одному! Одному-с, господа мои! - Не знаю, как так вышло, что он свое самое сокровище упустил, царские шахматы, - продолжал Касьян печально. – Меня столько лет рядом с ним не было, что я многого не знаю… Но только когда он поведал мне перед самою смертью, что в них сокрыта вся тайна Петрова завещанья, шахмат в его дому уже не было. Да там уж ничего не было, до нитки пропился! - Вы ему поверили? Ведь то мог быть пьяный бред! - Пове-ерил, - медленно протянул Касьян. – Потому поверил, что предсмертные слова то были, вроде как, последний завет? Или потому, что он несколько недель до того ни капли, ни-ни, не принял? Не знаю… я так думаю, что я хотел в это верить. Ну что я такое был тогда? То же, что сейчас, - он деланно повертелся передо мной, смешно надувая щеки и топыря пальцы, - хоть и малость помоложе, только со свежими, от житейских падений, синяками и шишками, с кровоточащим себялюбием... Самое то к ранам моим было подорожничком семейный секрет приложить, мол, не так-то я и прост, хоть урод, кое-что у меня против вас всех за пазухой есть, несмотря что урод!.. вот отец наверное что-то такое всю жизнь чувствовал, а как у него дух отлетел, горделивое чувство то по хибаре его попорхало и в единственное оставшееся там живое существо вцепилось, накрепко село. Он почесал в затылке, и я опять вспомнила, что этому жесту, наверное, ему нарочно учиться пришлось. - Вы так говорите, будто вы так не думаете, - встряла опять моя незваная помощница. Касьян перевел на нее глаза и вдруг хорошо, светло улыбнулся. - Нет, право, поначалу думал. «Отцову белку словил», так обо мне на поминках кой-кто из знавшихся с ним забулдыг сказал, я, выпив, болтал тоже лишнее тогда, пожалуй... А потом опять видать белку отпустил, но недалече. Смотрю, как она по веткам скачет, и за ней потихоньку бреду. Вроде как легче идти, коли кто тебе дорогу показывает, не задумаешься – не заблудишься… - Значит, вы решили найти отцовы шахматы, - резюмировала я, грубо обрывая его в чем-то даже поэтические образы. – И на лавку Абрашкина вышли? - Да, хоть это непросто было, - кивнул Касьян Касьянович. – С трудом, долгими расспросами, но я дознался, кому отец все до тряпицы из дому перетаскал, а там и до лавки недалече. Но только в лавке шахмат не было больше. Я Абрашкину денежкой поклонился, он и не скрыл от меня, кто те шахматы у него купил. - Погодите, но Абрашкин уверял, что человек, ему заплативший, – вы то есть - были у него второй с подобным вопросом! А коли так, значит, в Захаровку вы допрежь первого успели? Если не вы пожар учинили? - Что не я учинил, в том побожусь. А был ли кто иной, кто по следу со мной бок о бок шел, то мне неведомо. Я от вас впервые узнал об этом – и о Митиной гибели во дворце. Мысли скакали у меня в голове как бешеные… белки. Я пришла – мы с Ванькой пришли – в пенсион после нападения неизвестного вора на Егоровну… Касьян Касьяныч при этом говорил… - Насчет двух месяцев в пенсионе вы соврали, - заметила я утвердительно. - И не думал! – он замахал коротенькими ручками. – Именно что там я и жил, так оно выпало, куда меня судьба направила, и уже два месяца. Смеется судьба иной раз по-особенному – уж которую неделю жил в дому, куда меня Афанасий Давыдыч привел, в надежде ко дворцу взлететь, а потом возьми и узнай, что отцовы шахматы в соседней каморке на полке все это время валялись! - Так что ж, вы забрали черного визиря еще до покражи? - Да говорю же вам, что ничего подобного и предположить не мог! На тот момент знал уж я, что шахматы были в Захаровке тамошнему карле подарены, а от АфанасийДавыдыча знал, что карла тот нынче во дворце. Вот и сидел я, ждал у моря погоды, мечтал себе – вот, и я рано ли поздно до дворца взлечу из пенсиона, там в доверие с этим Митей войду, в шахматы с ним играть стану, погляжу, кудой он их прячет, да и обшарю, пока он не смотрит. А не то навру ему чего да куплю у него приглянувшуюся занятную резную игрушку, и вовсе все законным путем сделается (деньжат-то у меня на тот момент еще несколько водилось). А и кража, которую Катерины Викентьевны будущий кавалер осуществил, ну или не он, а кто из подельников его, меня не смутила. Я ж ничего такого не знал, что шахматы тут же, в пенсионе оставались. И ровнешенько в тот день начал осознавать, когда вы заявились. Алеша-то с утра у меня вырвался, за ограду убежал и канавку разведал, а я как у него в руке резного коника приметил, так сердце расходилось, думал, тут мне и конец. Пока за Лешенькой к канавке бегом ковылял, чего только не передумал! - И вы забрали черного визиря из канавки! На сей раз я была уж уверена. Но всякий миг, как мне казалось, что свечка истины на шаг вперед осветила его рассказ, то, что мнилось мне впереди на дорожке, оказывалось чем-то вовсе другим. Касьян Касьянович снова помотал головой. - Нет, Варя. Не было в канавке черного визиря. Отцовы шахматы были там не все, не хватало доски, черного визиря и белого пехотинца. Все остальные были тут, и все были они распотрошены чьей-то варварской рукою. Я и обдумать сию трагедию толком не успел, как вы явились со своей историей. Вот тут я много чего понял, хоть и опять не все. Но вы дальше в вашем расследовании полетели, а я-то его с другого конца начал. И понял, что одна моя надежда выходит, что, раз тот господин, что к Катерине Викентьевне зачастили, никак не угомонятся, стало быть, али белый пехотинец, али черный визирь еще допрежь того наш пенсион покинули. По дому поискать можно было, да куда мне против зорких глазок Катерины Викентьевны! (Я не удержалась на словах про Катькины «зоркие глазки» и фыркнула.) Но поискал тоже, поискал… - Белый пехотинец все это время был у меня, - созналась я. – Но в нем ничего нет. - У меня мелькнула такая мысль, - Касьян кивнул. – Вы уж больно убежденно именно белого пехотинца подкладывали. Понятно, что визирь-то – он один в коробе, а пехотинцев много, но была в вас какая-то уверенность, что уж пехотинца-то еще одного им нигде больше не взять, и совсем безопасно такое дельце провернуть. В конце концов, черного визиря можно было похожего и купить, коли приспичит. А когда мыслишка сия у меня мелькнула, я ее у Ваньки проверил, - просто добавил он. – Сказал что-то вроде, мол, а Варя своего-то пехотинца решила поберечь? Он, дескать, не поцелее ли будет, - это когда я его в чулане за кухней на ночлег пристраивал. Он и не заподозрил ничего, а просто подтвердил мои догадки. Тут-то дальше мысль моя и потекла в том смысле, что по какому пути одна фигура могла сей дом покинуть, по тому же и другая бы могла. - Почему же Катька этого не надумала? Не совсем же она у нас дура-то! - Катерина Викентьевна умом не шибко блещут, однако вы правы, она глупа не настолько. Она подумала об этом, точно. Более того: у нее у одной после Егоровны был доступ к книге, в коей велись записи о покинувших дом пенсионерах. - И она ничего не сказала своему полюбовнику! - Берегла на козырный день, - Касьян усмехнулся. – Право, она тянула время, свою любовную негу длила, я так это понимаю. Это для нее очень важно было, - прибавил он серьезно. Я почему-то ощутила укол ревности. К кому? С чего? - Однако тут некстати подвернулась наша с вами фальшивая в дровах закладка, - продолжал Касьян. – Ее она от милого дружка утаить не насмелилась, а он возьми и перестань к ней после этого ходить. Она – вы не знаете – ух как свирепела в первые дни, как осознала, что упустила свое счастье. Злющей псицей кидалась, даже Лешеньке бы доставалось, не случись меня рядом. - Я понимаю, Пичу... они решили тогда, что на нас с доктором поставить вернее будет. Видимо, одновременно мои каракули в подложном пехотинце пытались рассекретить, а от нас с доктором обнаружения визиря ждали, на Катьку перестали надеяться. - Ну а я перстеньком ей поклонился – оченно хотелось ей лазоревого перстенька, конечное дело лучше бы всего от молодого красивого кавалера, да перстенек он всегда перстенек, хоть и от карлы-урода, - она мне книгу записей и показала. Только там окромя вас, Варя, всего лишь два подходящих имени было, и их я быстро проверил, кто таковы и куда из пенсиона подевались. Не нашлось у них черного визиря, увы. Снова пришлось к Катерине Викентьевне приступить, и кой-как из нее, мало-помалу, повыуживал я кой-что еще про тех, кто мог случайно за прошедшее между Митиным ко двору вознесением и моим в пенсион снисхождением время мимоходом тут побывать, и особливо заинтересовал меня мужик один, что трубу чистить являлся, и не однажды, а дважды даже за прошедший срок. При нем, видите ли, мальчонка-сынок околачивался. А уж как Катерина Викентьевна изволили адресок трубочиста припомнить, мне и вовсе дальнейший путь мой стал ясен. - О господи, и там-то, в лачуге трубочиста, наконец вы нашли черного визиря? Что же, что в нем было? – выпалила я, хватая Касьяна за плечи и чуть не встряхивая от нетерпения. Вместо ответа он просто вытащил фигурку из-за пазухи и протянул мне. Черный визирь. Костяная высокая фигурка – пальцам моим, привыкшим осязать в кармане круглоголового пехотинца, она показалась несоразмерно большою. Чуть отвернутый край войлочной подметки – а там, прижатая свинцовым грузиком, желтоватая бумажка. Уже вытаскивая ее, с возможной бережностью, и разворачивая, я успела подумать, что в ней что-то не так. Бумага была дешевой, будто из рыбной лавки, вовсе непригодной для царского завещания – ведь его кусок мы надеялись найти? На бумаге же стояло одно лишь слово, выведенное достаточно красиво и четко: «ничья». Я повертела бумажку. Больше – ничего. Эжени перегнулась через мое плечо в любопытстве, и я показала листок ей, недоумевая. - Что значит «ничья»? Это про царскую корону? Царь Пьер все-таки не оставлял свою волю для своих héritier? Касьян Касьянович покачал головой. - Нет-нет, это не само завещание. Это мне отцова весточка, его рукой писано. «Ничья» - так он эту самую картину называл. Он ведь, батюшка мой, по молодости не дурак был, - проговорил Касьян почти извиняющимся тоном, будто мы, наравне с ним, знались с его отцом и в худшие его поздние годы, - в шахматы порядочно играл, и частенько царю компанью составлял. Только царь Петр был горяч – поспешит, отвлечется на государственные мысли, да и проиграет партию своему слуге. Тут только держись, осерчает – трость о бока удачливого соперника изломает! А заметит поддавки – опять за трость. Так батюшка мой наловчился, взял да свел раз партию в ничейную. Царь Петр опешил, сначала только смотрел на него непонимаючи, а потом как закричит – это что же, ты меня на одну ногу с собою, с жалким уродом поставить вздумал! Вот я тебя – и за трость, понятное дело. Тут батюшка мой на коленки перед Государем пал, заплакал и взмолился – «что я, мол, за несчастный! Выиграю – побой терплю, проиграю, побой терплю, одна надежа моя была на ту ничейную!» Тогда царь Петр рассмеялся над злосчастным карлою и простил его, а в память о той ничьей эта картина и написана, и так ее отец всегда звал – картина, где «ничья» нарисована, мол. И партия тут та самая воспроизведена, вот этого пехотинца мой батюшка взял с доски, и на том ходов законных более не стало. - Воля царя Пьера спрятана за картиной! – тихонько вскрикнула Эжени. Я видела, что ей донельзя любопытно происходящее. В четыре руки, торопясь, мы с нею стащили немаленькую картину с крюка. Касьян Касьянович все суетился вокруг, но ему было, конечно, не по силам тягать такую тяжесть. Зато, первым забежавши с обратной стороны, он прежде всех заметил и схватил заткнутый за раму с изнанки темный, в сургучных потеках, конверт. Миг – и полоса пергамента прекрасной выделки была в руке его. - Что? Что там? – мы с Эжени, признавая его первенство, были уже в нетерпении. - Что там – до вас не касается, дамы, - раздался резкий властный голос, совершенно нами не ожиданный, и прежде чем мы успели опомниться и заоборачивались, произошло кое-что еще: визгнула пистольная пуля, и Касьян, не охнув, повалился на бок, роняя из руки пергаментный документ. На его груди слева расплылось темное пятно.