Взвейтесь кострами, синие ночи

Её окунули в эту влюбленность, как в чан с мерзкой жижей, которая остаётся на одежде и с трудом вымывается из волос. Будто упала в лужу и осталась лежать, потому что в жаркий летний зной прохладнее и водичка приятная. Когда она видела его, её всю трусило (у себя в голове она называла это радостным тремором), на губах непроизвольно играла улыбка и шея неумолимо покрывалась красными пятнами. Боже, что это было за чувство! Мучительная смесь из стыда, предвкушения и дикого отрицания происходящего. Сладостное забытье. Конечно, она влюблялась и раньше, впервые: в Илью. Навязанное чувство, которое, впрочем, обязательно должно было появиться чтобы доказать отсутствие дружбы между мужчиной и женщиной. Она никому не рассказывала: наверное, было банально стыдно в какой-то степени. Так самонадеянно: влюбиться в собственного учителя! Но она чувствовала, что уже не сможет остановиться. Пыталась преодолеть сильную тягу и обрубить под корень желание видеть его постоянно. Стоило ли говорить, что у неё ничего не получалось? Он отсутствовал каждую пятницу. Вернее, он был в школе, но к ним не заходил: попросту не было уроков. Стоило ли говорить, что Ира не любила пятницы? Ей начали сниться цветастые длинные сны, в которых он непременно играл главную роль. Тот сон повторял все предыдущие, но финал был отличен от других — счастливых. Снилась школа, но сама Ира изменилась. Коротко — они с Козловым и Соколовым поменялись местами. Ещё короче — она перестала учиться. Он же валил её безбожно каждый урок, находил шпоры везде, куда мог дотянуться, не гнушался даже залезть под юбку. Ира не плакала, просто не могла: слишком сильно его присутствие воздействовало на её сознание. Да и как заплакать во сне? Она не знала. — Алексей Павлович, это несправедливо! Он оторвался от своих бумаг и взглянул на неё. — Что именно? — То, что вы выделяете меня подобным гадким образом. Он прыснул и прикрыл лицо ладонями. — А я всё ждал, когда у тебя шарики за ролики заедут. Ира опешила и возмущенно вскинула брови. Влюбленность придавала ей необычайную смелость, и она готова была на всё (остаться после уроков, наплевав на дежурство в кабинете), чтобы поговорить со своим объектом обожания. — И всё же, это несправедливо. То, что вы делаете. — Но ты ведь не учишь ничего. Катаешь со шпаргалки. Где же несправедливость? — Я учусь! Он достал из ящика рабочего стола учебник по истории СССР. Раскрыл наугад. Кажется. — Обрати внимание на количество текста на обеих страницах. Ты ведь не знаешь и половины из того, что здесь написано, — он захлопнул учебник прямо перед её носом и положил на стол, — сомневаюсь что ты, как Ленин, умеешь читать по диагонали. Не могу понять: ты села учителям, а мне в особенности, на шею или витаешь в облаках? Ирина, что происходит? Ира завороженно глядела ему в глаза и молчала. — Может, влюбилась? — Некорректно задавать такие вопросы ученице. Он подпер щеку кулаком и лениво мазнул взглядом по её рукам, сжимающим ручку портфеля. — Я твой классный руководитель и должен быть осведомлен обо всем, что происходит в моём классе. Ира молчала. — Ну, чего молчим? Стыдно? — Не вижу причин стыдиться. Это моё личное дело, и вас это не касается. Он встал. — Ну как же оно может быть личным, Ируся? Оно наше с тобой. Общее. Во снах он появлялся всегда, каждую ночь. Но ещё никогда он не называл её эдаким пошлым «Ируся». Даже дома её всегда величали Ирой. Это и стало точкой невозврата. Сон был в какой-то степени кошмарным — особенно та часть, где он лез ей под юбку, таким образом касаясь ноги. Позволила бы она такое в действительности? Боже, она бы наслаждалась и упивалась этим мгновением, скрывая настоящие чувства за густо залитыми щеками. Училась усердно, держала планку. Он никогда её не хвалил, даже когда она единственная в классе получила пятёрку по самостоятельной работе. Ему не было до неё никакого дела, но это только раззадоривало её и добавляло некую перчинку в серые школьные будни. Она уповала на историю и штудировала её часами. Единственным оружием всё ещё оставались её знания.

***

Ира сплюнула кровь в раковину и плеснула воды в лицо. Не помогало. Кровь не останавливалась, стекала по керамическим стенкам и скрывалась в сливе, оставляя следы. Конечно, во всём стоило искать плюсы — сегодня, если у Алексея Павловича хорошее настроение, ей не нужно будет писать самостоятельную. Вопросы неожиданно были очень сложными, и Ира не была уверенна, что читала об этом в учебнике. В этом был весь Алексей Павлович: иногда Ире казалось, что он учился 5 лет в педагогическом только ради того, чтобы измываться над детьми, называя это «проверкой ваших знаний». Казалось, его ненавидели уже все, первоначальное восхищение бесследно исчезло, и школьники еле высиживали его уроки, хотя, стоило признать, предмет он знал идеально. В последний раз сплюнув кровь и смыв запекшуюся корку с носа, Ира закрутила кран. Возвращаться на урок жутко не хотелось, и Ира, запрыгнув на подоконник, уставилась в окно. — Отдыхаешь? Конечно, кто бы оставил её в покое. — Жду. — С моря погоды? Ира смутилась и заправила прядь волос за ухо. Всё было как-то неправильно и даже страшно: она с объектом своих симпатий в тесном пространстве женского туалета. — Я уже собиралась идти. — Конечно. Я тебя проведу. Ира покраснела и юркнула мимо учителя. Так глупо попасться! Видимо, самостоятельную она всё же допишет сейчас. Стоило ей зайти в класс одной, посыпались вопросы и послышался шелест бумаги. — Он идёт, идёт? Ира пожала плечами, села за парту и взглянула на наручные часы. У неё семь минут. На урок он так и не вернулся.

***

Автомат выплюнул в стакан половину должной дозировки воды с сиропом и снова застыл. Ира пару раз пнула его, но чуда не произошло, и ей пришлось довольствоваться малым. Плеснув воды в граненый стакан и поставив его на место, она стряхнула со свитера несуществующую пыль и устало зевнула. Начинался октябрь, принося с собой олимпиады, холод, пожелтевшие листья, дожди и первое родительское собрание. По закону жанра, на родительское собрание всегда ходила мама. Ира же всегда коротала отведенное на собрание время с Ильей. Обыкновенная прогулка. Говорили ни о чём, пока Алексей Павлович не удостоился внимания. — Как ты думаешь, о чём он будет говорить? Последний год, да и мы вели себя не лучшим образом. Наверное, вспомнит про самостоятельные, я как раз двойку получил. — У меня пять. Илья хмыкнул. — Что с тебя, отличницы, взять. Да ещё он наверняка сделал тебе поблажку. — Он не из таких. — Как знаешь, — Илья подобрал с земли камень и кинул в ближайшую лужу, — и всё же. Мне кажется, ничего серьёзного не будет. — Мне тоже, — Ира провела ногой по опавшим листьям и спрятала руки в карманы, — Он мне нравится. Илья приподнял свои кустистые брови и улыбнулся. — Я знаю. Она обожала Илью за это: он никогда не лез со своим уставом в чужой монастырь. Общительный, человек, рот которого закрывался только тогда, когда он спал, он умел быть немногословным тогда, когда ей это было нужно. — Ты на репетиции завтра будешь? Жаль, что всё изменилось в последний момент. Возможно, мы бы справились и без его помощи. О, конечно, Павлович прознал об их подготовке к концерту и захотел (впервые за месяц классного руководства) им в чем-то помочь. Что ж, оказалось, что он ещё и отличный организатор. Он же и сказал, что не стоит порочить доброе имя Ленина своей поганой актерской игрой и искать броневик (сооружать его из кучи металлолома) тоже не нужно. А Иру похвалил. Они с Нюрой разбили «Владимира Ильича!» Маяковского на две части. Буквально отвоевали у Веры. Выгрызли. Ира взяла себе вторую часть, ту самую, где нужно было воскликнуть «Ленин! Ленин! Ленин!». Козырная часть, говорящая часть, лучшая часть. Последняя слива на тарелке, самая спелая. — Буду. Обязательно буду.

***

Ира лежала у себя в комнате и читала, когда домой вернулись родители. — Привет. — Приве-ет, — протянула мама. Она растягивала слова, когда была чем-то озабочена или просто задумалась. — Как там собрание? — Ты как всегда молодец, — мама стянула сапоги, — а сколько лет этому вашему Алексею Павловичу? — как бы невзначай. — Двадцать шесть. — Молодой. — А мне он не понравился. Хмурый и злобный какой-то. Да и вы его не особо интересуете, зачем только в школу работать пришёл… — папа. Ира промолчала. Её в какой-то степени оскорбило то, что отец назвал Палыча хмурым и злобным. Для неё он был самым лучшим, самым образованным, самым красивым. Она могла неустанно отстаивать свою позицию, но не хотела, чтобы родители начали что-то подозревать. — Нормальный.