***
Они едут на велосипедах по загородной трассе среди деревьев, у каждого в ухе по наушнику, и они вдвоем слушают песни из плейлиста Чжинхвана. Ханбин даже не слышал о таких исполнителях, но вкус мужчины в музыке действительно был очень хорошим. Он удивительно хорошо попал в настроение поездки — Ханбин будто слушал саундтреки к какому-то романтическому фильму, и когда он на несколько мгновений закрывал глаза, перед ними вставала целая сцена с пролетами камеры, густым лесом вокруг и только двумя людьми. Вместе. — Чжинхван, поднажми! — кричит Ханбин, и мужчина только недовольно закатывает глаза, мол, черт бы тебя побрал, гиперактивный мальчишка. — Почувствуй кайф! Как волосы развеваются на ветру, как вся эта энергетика момента пронизывает твое тело… покричи! Все, о чем ты долго и тяжело думаешь, забудется! Парень ускоряется и кричит что-то нечленораздельное, визжит и аж привстает с седла, чем вызывает умилительную улыбку Чжинхвана. Ханбин оборачивается, смотрит Чжинхвану в глаза, смеется и буквально кожей чувствует ту любовь, о которой тот говорил ему так много раз. Чжинхван кричит вслед за ним, и кричит не что-то непонятное, а то, что нужно услышать всему миру: — Я ЛЮБЛЮ КИМ ХАНБИНА! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ХАНБИН! В груди разливается тепло, в сердце зажигаются огни, в легких что-то неутомимо взрывается — вот как может описать это чувство Ханбин. Это что-то действительно невероятное. Еще никто на всю Вселенную не заявлял, что любит его. Только Ким Чжинхван сделал это, и от этого и вправду можно было умереть. Умереть от счастья, которое так внезапно свалилось на голову. Ему кажется, что сейчас они едут не в пустоту, не в неизвестность, а домой. Туда, где все их проблемы в одночасье решатся сами собой, туда, где Чжинхвана не будут мучить вопросы неправильности, туда, где Ханбин сможет любить его без ограничений и без устали говорить об этом всем вокруг.***
В висках стучат слова Чжинхвана, которые заставляют Ханбина резко сменить курс и свернуть на дорогу к лесному озеру. Чжинхван немного не понимает, но сворачивает следом и видит эту неземную красоту в виде прозрачной чистой воды и солнца, освещающего небольшую поляну рядом. В этом месте даже оборудован небольшой пляж — наверное, все-таки заброшенный, потому что здесь даже в субботу нет ни одного человека, и ехали они по каким-то бурьянам и зарослям сорняков и полевых цветов. Ханбин почти на лету спрыгивает с велосипеда, бросает его на землю и начинает раздеваться, и когда видит непонятливый взгляд мужчины, говорит: — Раздевайся. Пойдем поплаваем. — Что? — Я иногда приезжаю сюда, если мне грустно. До моря далеко, а до сюда — в самый раз. Плаваю, думаю… и все такое, — парень уже стягивает с бедер мягкие спортивные штаны и кладет их на камешки под ногами. Чжинхван только слазит с велосипеда, и Ханбин тут же подскакивает к нему, обнимает за талию и шепчет на ухо: — Давай. Тебе понравится, правда. Мужчина только фыркает и нехотя головой кивает, а Ханбин лыбится и добавляет: — Только догола. Чтобы трусы не сушить. — Фу, Ханбин! Ты извращенец… Сам Ханбин без всякого стеснения снимает нижнее белье, складывает его на вещи, лежащие на камнях возле велосипеда, и бежит к озеру, на небольшой деревянный пирс; на нем он разгоняется и с радостным криком прыгает в озеро бомбочкой, заставляя все еще сомневающегося Чжинхвана добродушно улыбнуться. Он наконец решается и раздевается, точно так же аккуратно складывая вещи, и осторожно спускается в воду с пирса. Он паникует, когда не чувствует под ногами дна, потому что плавание — не его конек, но Ханбин аккуратно подхватывает его и улыбается широко; его волосы блестят от воды, а глаза золотит солнце. Чжинхван кладет руки на плечи парня и обхватывает талию ногами, а тот только говорит: — Задержи дыхание. И они ныряют под воду, на мгновение, откуда Ханбин почти сразу выныривает, чтобы не пугать мужчину, и тот пальцами волосы назад зачесывает и вдыхает так глубоко, что парню аж жутко становится. Неужели это настолько страшно? — У меня не самые лучшие отношения с водой. Извини, я, наверное, не та компания, которая нужна тебе для плавания, — говорит он, вытирая воду с лица, а Ханбин только головой качает, мол, ничего страшного. — Мне лучше позагорать. Я давно не был на курорте, это хорошая возможность. Парень помогает Чжинхвану забраться на пирс, а сам ныряет глубоко и думает о разных вещах. Чжинхван обещал сказать ему, в чем проблема простых слов «я люблю тебя», и ему, честно, не хочется накручивать себя, но это происходит само собой. Мужчина сказал их тогда, когда они ехали сюда, прокричал так громко, что, кажется, перекричал даже музыку в наушнике Ханбина, но сказать это в переписке почему-то было так сложно… им нужно было разобраться. Точнее, Ханбину. За Чжинхвана он не ручался. Он выныривает из воды и плывет к пирсу, забирается на него и смотрит на мужчину, который уже растянулся на нагретых солнцем досках и подставлял свою сладкую задницу его горячим лучам. Ханбин аккуратно касается губами спины Чжинхвана и идет все ниже, пока не приближается к заветному углублению — последний тут же переворачивается на спину и приподнимает солнцезащитные очки, с легким недовольством смотря Ханбину в глаза. — Ты же не хочешь прямо здесь?.. — А если хочу? Чжинхван пальцами трогает мокрые ханбиновы волосы, видит, как парень ластится к его руке, и потом, будто наплевав на все, приближается к его губам, даря ему свой нетерпеливый поцелуй. Ханбин немедля отвечает, чуть хмуря брови и прижимая мужчину к себе за талию, мягко сжимая ее в руках. — Почему тебе было сложно сказать мне, что любишь меня? — спрашивает он, пока выцеловывает какие-то абстрактные узоры на шее Чжинхвана. Тот только глаза закатывает и грудью навстречу его губам подается. — Черт, ты правда думаешь, что это хорошее время для того, чтобы задать такой вопрос? — раздраженно тянет мужчина, после этого стонет и прижимает Ханбина ближе к своей груди, пока тот целует его сосок. — У тебя сейчас есть более важное дело. — Чжинхван, как будто ты сам не понимаешь, что это пиздец как важно, — парень тут же отрывается от груди Чжинхвана и обеспокоенно смотрит ему в глаза, пытаясь найти там хотя бы зерно того беспокойства, которое сейчас бушует в нем. Его глаза широко раскрыты, брови взлетели высоко на лоб, и Чжинхвану показалось бы это смешным, если бы он не видел, что это правда волнует Ханбина. — Типа… ты навел такую панику на меня, я не знал, что думать. Я успокоился тогда, но я думаю об этом постоянно, потому что… черт, ну что это за отношения, если ты даже не можешь написать мне, что любишь? Или сказать в простом диалоге, а не тогда, когда я толкаю мощную речь о том, что всем нужно прокричаться? Мужчина смотрит на него в ответ и понять не может: он видит в Ханбине не по годам взрослого человека, который сразу пытается разобраться с проблемой, или все-таки незрелого мальчишку, который требует любви постоянно, 24/7? Он бы рад давать ее столько, но он физически не может делать этого. Постоянно писать «люблю», «скучаю», «хочу увидеть», «обожаю» — он уже вырос из такого. Давно. И сейчас донести это до Ханбина было верным решением. — Послушай… я хотел сказать, что для меня это немного сложно, потому что я… не привык к такому, понимаешь? — он мнется, но все равно продолжает, уткнувшись взглядом в мокрые доски пирса. — Я никого не любил так, как тебя, и, черт, я понимаю, о чем ты говоришь, чего ты хочешь. Я… — Пообещай, что ты прислушаешься. Типа… мне очень неловко просить о таком, понимаю, о чем ты думаешь. Мол, малолетка прицепился со своим вечным «я тебя люблю», никак не отстанет… но для меня это реально важно, — парень просит впервые, и Чжинхван понимает, что готов переступить через себя, чтобы не расстраивать его. Это почти впервые, когда он прислушивается к чужим просьбам и не стоит на своем до конца. — Я люблю тебя, — он улыбается, заправляет Ханбину за ухо прядь и видит, как парень влюбленно расцветает на глазах. Он правда иногда похож на верного пса, которому даже не нужен никакой ошейник — он всегда будет рядом, что бы ни случилось.***
— Я еще интересуюсь всякими песнями. Ну, знаешь, именно процессом их создания. Я вообще жизнь без музыки не представляю, поэтому хочу и сам ее создавать. Чтобы таким же как мне досталась, — говорит Ханбин, пожевывая травинку и разглядывая светлое небо, по которому не спеша плывут белые пухлые облака. Чжинхван слушает внимательно и курит, разглядывая маленькие волны на водной глади, поднявшиеся из-за ветра. Ханбин думает, что в солнцезащитных очках, с мокрыми волосами, сигаретой между пальцев и всеми татуировками наружу он выглядит до чертиков соблазнительно. — Я, если честно, даже для тебя песню накидал. Она еще совсем не готова, там, вроде, только текст прописан, и то я хочу его немного подкорректировать. Мужчина давится дымом, передвигает очки на волосы и неверяще смотрит на парня, мол, чего? — Песню? — спрашивает Чжинхван, тушит окурок об маленькую пепельницу и кладет его туда же, защелкивая крышечку. — Я понимаю, там, что-то более… материальное. Но песни мне еще никто не дарил. Он ложится рядом с Ханбином и накрывает его ладонь своей, а потом заглядывает ему в глаза с влюбленной улыбкой. — С тобой я себя чувствую так, будто мне семнадцать. Хочу гулять с тобой по ночам, сходить с ума и не спать до утра, — перечисляет Чжинхван, переплетая свои пальцы с ханбиновыми, — хочу постоянно говорить, что люблю и есть с тобой чизкейки в кафе. Ханбин вдруг краснеет, резко укладывает Чжинхвана на лопатки и набрасывается на него с поцелуями, и по всему озеру разносится их счастливый смех. Кажется, даже их мысли сейчас одинаковы, и они оба постигли магию синестезии — их любовь на вкус Ханбин бы определил как сыр на пицце, такую же тягучую и нежную, а Чжинхван, скорее, как грейпфрут. Она сладкая, как апельсины, которые он может есть целыми пакетами, но со слегка вяжущей горечью, из-за которой это слегка осложняется. Но есть грейпфруты пакетами тоже можно, и Чжинхван как раз собирался этим заняться.