Раба чужих страстей

Спустя девять долгих насыщенных месяцев Лора вернулась домой, но возвращение было не совсем таким, каким ей представлялось изначально, когда она впервые поговорила с профессором Квирреллом. Ввязавшись в авантюру с Волан-де-Мортом, она надеялась на победу, а в итоге оказалась не только побежденной, но что еще хуже — униженной. Впрочем, будучи крайне приземленным человеком, не склонным к мечтам и прочно стоящим на бренной земле, Лора оставила свои смешанные, спутанные чувства и размышления о справедливости, долге и иных абстрактных материях еще в Хогвартсе, в общей спальне для девочек. У нее сейчас не было права зацикливаться на своих обидах, — нужно как-то жить дальше, вот что твердо знала Лора, и если не ради себя, то ради годовалой малышки, которая без помощи старшей сестры была обречена на мучительную смерть. Хотя еще ночью, ворочаясь в постели, заливая подушку горькими слезами, тихо скуля от беспомощности, Лора была уверена в обратном. В какие-то мгновения неосязаемые силы подталкивали ее, буквально стаскивали с кровати, и она думала пробраться на Астрономическую башню, чтобы раз и навсегда оборвать свои страдания. И всё же молодость взяла своё: Лора, поплакав вволю, переборола глупое рвение окончить только начатый путь и в конце концов уснула. Солнечное утро, освеженное грозой, она встретила уже с гордым взором, с непоколебимым намерением доказать неблагосклонной судьбе, что одну из лучших учениц Слизерина так просто не согнуть. И вот — Бристоль. Когда тем же днем Лора поднялась по двум покосившимся ступенькам к голубой облезлой двери маленького двухэтажного дома, уверенность ее, однако, дрогнула. Из открытого окна доносились пьяные голоса, и в воздух, огибая ржавые карнизы, поднимался легкий дымок с терпким запахом. Слышно было шуршание старенького радио в гостиной, прерываемое взрывами полубезумного смеха. Около минуты Лора стояла, прислонившись ладонями и лбом к двери, и глубоко размеренно дышала. Страшно. А все-таки страшно, мерзко и противно, как будто через одно открытое окно с табачным дымом гниль в душу лезет. Лора не решилась. Откинув волосы, она развернулась и спрыгнула с невысокого порожка. Изворотливый ум подсказал ей благовидный предлог для того, чтобы оттянуть пугающий и сложный момент — как она могла забыть и не подумала раньше! Лора непременно должна купить еды для малышки Трэйси, ведь, без сомнения, о ней там опять все забыли. А Дамблдор, к чести своей, перед отъездом дал отчисленной ученице небольшую сумму денег. Так что поход в ближайший магазин был, в общем-то, предрешен и вдвойне полезен: он позволил бы Лоре настроиться на встречу с родственниками. Пока наша героиня сосредоточенно выбирает продукты, мы с позволения читателей воспользуемся удобным моментом и расскажем поподробнее о ее семье. Мать Лоры, в девичестве Стефания Тэтлсби, происходила из бедной рабочей семьи. Питер Тэтлсби, человек невыдающийся, лишенный честолюбия, служил мелким чиновником в юридической конторе при крупной портовой компании «Факел», занимающейся торговлей со Штатами. Он довольствовался теми крохами, что получал от начальства, и мечтал только о том, чтобы его как можно дольше не уволили, ибо работа была непыльная, не влекущая серьезной отвественности и в меру оплачиваемая. Супруга мистера Тэтлсби, волшебница, окончив Хогвартс и инженерную академию, устроилась на волшебный часовой завод и собирала на конвейере механизмы. Стефания была единственным ребенком у четы Тэтлсби, так как большее количество ртов они бы попросту не смогли прокормить, и, к величайшей досаде, не унаследовала волшебных способностей от матери. С детства Стефа не отличалась высокой нравственностью, характер у нее был буйный, бунтарский, что неудивительно: и мать, и отец с утра до вечера проводили на работе, и для воспитания дочки у них не оставалось ни времени, ни сил. Стефу предоставили самой себе — она была свободна, точно ветер в поле, и вскоре ощутила вседозволенность. Это привело к тому, что распущенная девочка, ища лучшей доли неправедными средствами, связывалась с дурными людьми и часто попадала в крупные неприятности. Однажды Стефанию едва не выгнали из школы за соблазнение молодого учителя, но она сумела выкрутиться, обернув случившееся в свою пользу и выставив себя невинной жертвой. Разумеется, все в школе, прекрасно зная ее лихой нрав, не поверили, что она ни при чем, однако подложные доказательства были неоспоримы. Виноватым местное следствие признало математика, который отделался от тюрьмы заявлением об увольнении по собственному желанию и письменной распиской, что он никогда больше не будет работать в школах. Окончив школу, Стефания отказалась от продолжения обучения в высших образовательных заведениях. Она никогда не чувствовала особой тяги к знаниям и не видела смысла тратить на них лучшие годы своей жизни. По просьбе Питера Тэтлсби, который зарекомендовал себя как честнейший служащий, никогда не просивший ни о повышении в чине, ни об увеличении зарплаты, его дочку отправили на полугодичные курсы, а затем предоставили вакантное место машинистки в той же юридической конторе. Спустя два года добросовестную машинистку перевели на более престижную должность в банк, обслуживающий счета торговой компании. Произошло это не без личного посредничества Нейла Дарта, одного из опытнейших юристов, специализировавшихся на морском торговом праве. Он в течение одиннадцати лет возглавлял сию юридическую контору и ни об одном сотруднике никогда не отзывался столь же восторженно, как о новенькой покладистой машинистке. Однако вскоре его мнению суждено было кардинально измениться: Стефа недвусмысленно намекнула мистеру Дарту, что его жене может очень не понравится то, что он три раза в неделю вечером наедине диктует прелестной машинистке тексты всевозможных договоров. Мистер Дарт, как порядочный человек, согласился и тотчас удалил от себя мисс Тэтлсби, пристроив ее в банк. С тех пор, обзаведясь некоторым положением в обществе, Стефания вдруг преобразилась. Она отвергла прежних знакомцев, завязала с выпивкой и кутежами на выходных, занялась искусством, музыкой, чтением художественных книг. Стареющие родители только и успевали поражаться и хвалить дочку, взявшуюся наконец за ум. Однако поражаться было нечему, ибо Стефания не из праздного желания стала саморазвиваться: попав в среду банковских служащих, она увидела для себя возможность обзавестись если не состоятельным мужем, то хотя бы щедрым любовником. Ждать пришлось долго, однако не напрасно. Стефания не была лишена поклонников, однако гнала их от себя одного за другим, благодаря чему снискала репутацию чистой девственницы и зависть коллег-женщин. И в один зимний морозный день в банк приехал отучившийся в Америке младший сын владельца торговой компании «Факел», чтобы ознакомиться с состоянием дел и принять на себя часть управленческих обязанностей. Стефании, которая вот уже третий год — настоящая гордость банка, было поручено встретить Роджера Миддлтона. Он был наслышан о добродетелях скромной машинистки и, когда увидел ее возле дубовых дверей, кутающуюся в дешёвенькое холодное пальтишко, но улыбающуюся приветливо и нежно, влюбился без памяти. Стефания снисходительно приняла его любовь и позволила покорить себя. Род Миддлтонов брал свое начало еще в блистательном для Англии шестнадцатом веке. Оливер Миддлтон, основатель рода, принимал участие в дерзких походах капитана Дрейка и под его командованием держал бой против Непобедимой армады. При поддержке Миддлтона, который был капитаном вооруженного двадцатью пушками «Факела Небесного», в жестоком сражении Дрейку удалось захватить испанскую «Богоматерь Розарию». За эти подвиги королева в поместье Уайтхолл торжественно произвела Оливера Миддлтона в рыцари вместе с другими отличившимися. Восстановив «Факел Небесный», побитый в августе 1558 года, сэр Оливер еще несколько лет подряд трепал испанский кошелек, а потом вернулся в родной Бристоль, где и основал торговую компанию, назвав ее «Факелом» в честь верного друга, без которого он не стяжал бы лавров победителя. Впоследствии потомки сэра Оливера только приумножали славу и богатство рода. Миддлтоны одними из первых учуяли в Северной Америке неразработанную золотую жилу и наладили с далеким континентом прочную торговлю, которая процветала на протяжении веков, не поколебленная даже Войной за независимость. После тяжёлых событий конца восемнадцатого века младшая ветвь Миддлтонов перебралась в новоявленные независимые Штаты, где заняла не менее выгодные позиции, а представители старшей остались в колыбели рода, в Бристоле. Разумеется, когда вдовствующий отец Роджера Миддлтона узнал о его связи с бедной машинисткой, он был, прямо скажем, ошарашен. Сперва он вознегодовал, но поразмыслив, вспомнил мудрое изречение: женятся не на деньгах, а на человеке, к тому же род Миддлтонов не обеднел бы от такого мезальянса. Тогда достойный сэр Патрик вызвал на ковер сына и убедился, что тот ни при каких условиях не покинет возлюбленную. Ну, что было делать? Сэр Патрик смирился, но, прежде чем дать свое благословение, решил узнать поподробнее о прошлом потенциальной невестки. И тут его ждало ужасное разочарование: в тихом омуте-то черти водятся. Сэр Патрик снова призвал Роджера и без малейшего сожаления поведал ему о всех грехах «девственницы». Но сын, как ни в чем не бывало, спокойно признался: «Мне всё известно». На этом терпение достойного джентельмена кончилось. Как он ни кричал, как ни угрожал, как ни топал ногами, Роджер с истинно аристократическим упрямством твердил на все разумные доводы: — Люблю. Коса нашла на камень. Роджер по-настоящему любил, а потому слепо верил в то, что нежная Стефания действительно изменилась в лучшую сторону. Он не слушал умудрённого сэра Патрика, когда тот говорил ему, что добродетельность и влюбленность девушки напускные, что она все такая же распутная и бессовестная. В конце концов отец, не добившись толку, с бранью прогнал сына из дому, запретив ему возвращаться, пока не одумается и не бросит свою Стефанию. Но Стефания была не лыком шита: она не отдала бы так запросто своего возлюбленного. Как паук, она опутала его сетями нежности, преданности, любви. В это трудное для Роджера время она была романтичной, бесконечно верной, вечно ждущей возлюбленной и не вмешивалась в отношения отца и сына, но все же пристально следила за их развитием, ибо от этого напрямую зависела ее судьба. Вскоре гнев сэр Патрика поутих, и он одумался первым. Он примирился с сыном-слепцом в надежде на то, что безумная любовь его быстро окончится и освободит юношеское сердце. Но прошел год, а Роджер пылал не меньшей страстью, чем при первой встрече со Стефанией. Сэр Патрик снова стал роптать. Его опыт подсказывал, что за очаровательной маской скрывается гадюшная сущность, которая рано или поздно проявится, как было это в бурной молодости. Стефания уловила опасные для нее изменения в настроении главы семейства Миддлтонов и решилась действовать ва-банк. В мае она отяжелела. Когда ушей сэр Патрика достигла ужасная новость, с ним случился инфаркт. Следующие две недели он провел в больнице и пускал к себе только старшего сына, Уильяма. От него он узнал, что Роджер теперь намерен жениться на Стефании, несмотря на недовольство отца, которое раньше сдерживало его. Тогда сэр Патрик пригрозил лишить непослушного сына и наследства, и имени. Через Уильяма Роджер ответил, что он как младший из детей и так рассчитывает на немногое, что он не гонится ни за особыми почестями, ни за привилегированным положением в свете, и на следующий же день вступил в брак. К несчастью, Стефания приносила священную клятву, не зная еще, что ее супруг ныне беднее, чем она сама. Сэр Патрик был безутешен: он рвал и метал уже не столько из-за выбора сына, сколько из-за его непокорности — да как он смел перечить отцу, как он смел жениться без его священного благословения?! Роджера вслед за Стефанией уволили из компании, тем не менее, хороший специалист, он скоро нашел новую работу. Но сэр Патрик во что бы ни стало желал вернуть заблудшего сына в родовое гнездо и для исполнения своих планов использовал самые гнусные методы: он где подкупом, где хитростью, где своим влиянием заставлял работодателей прогонять Роджера со всех должностей. Ни на одном месте он не мог задержаться дольше чем на пару месяцев. Отец надеялся, что Роджер, оказавшись за чертой бедности, не имея возможности найти себе источник дохода, покается наконец и поймёт, что совершил глупую ошибку. Но у Роджера оставались вклады в банках, накопленные за десять с лишним лет, которые в первое время существенно помогали его гонимой семье сносно существовать. Потому-то он, вопреки надеждам отца, только больше упрямился из-за его козней, и пропасть между ними, разверстая Стефанией, с каждым месяцем становилась всё глубже и непреодолимей. А что же сама Стефания? Как только Роджер потерял и имя, и положение, и состояние, он перестал интересовать свою супругу. Она пошла ва-банк и крупно проиграла. Конечно, ей хватило ума не показать своей досады. Стефа не только на людях, но и дома, когда они были вдвоем, продолжала крепко любить мужа. В конце концов она не теряла надежду, что рождение внука смягчит гнев сэра Патрика. Однако этого, к сожалению или к счастью, так и не случилось; напротив, когда родилась крошка Лора, сэр Патрик, пожалуй, только больше осерчал, потому что он понимал: одно дело — оторвать мужчину от любимой женщины, и совсем другое — от долгожданного ребенка. Восстановившись после достаточно легкой беременности, Стефания тотчас забыла о дочери и с горя пустилась во все тяжкие. Ее, как и мужа, стараниями сэра Патрика и в Бристоле, и в его округе выдворяли с любой работы, будь то даже работа официанта или уборщика в самой неприметной забегаловке. И Стефа, уже горько раскаиваясь за свою затянувшуюся проделку, вдруг оказалась в полной зависимости от Роджера, не способная попросту выжить без него. Будь ее воля, она бы сразу подала на развод, сбросив ставшие ненужными супружеские оковы, и уехала куда-нибудь далеко, где начала бы жизнь с чистого листа. Но все деньги были у мужа, а Стефа не имела ни гроша в кармане. В течение нескольких лет совсем загулявшую Стефанию носило, как лодочку в открытом море: она встречалась со старыми друзьями, частенько запивала с ними свою беду, иногда проводила ночи с людьми авторитетными, отыскивая того, кто купился бы на нее. Но в Бристоле она была никому не нужна, ибо молва растрезвонила по всему городу о ее многочисленных приключениях. А Роджер все еще любил свою Стефанию. Он прощал ей измены, терпел постоянные капризы, покорно сносил непристойные выходки, отчасти считая себя виноватым в том, что сказка о любви обернулась в сплошную непрекращающуюся муку. Он, как знать, и отпустил бы Стефанию, ведь она так рвалась на свободу, к новой жизни как можно дальше от проклятого Бристоля, но — любовь! Любовь! Роджер не мог представить себя без Стефы. К тому же, он считал, что маленькой девочке нужна какая-никакая мать. Из-за попустительства, малодушия и слабохарактерности Роджера дело дошло до того, что Стефания однажды потихоньку украла где-то приличную сумму (вероятно, напоила невнимательного любовника) и через семь дней была в Бирмингеме, а по прошествии месяца добралась и до Лондона. Лоре тогда только исполнилось шесть. Побег жены в одночасье подорвал и без того истощенное здоровье Роджера. Он сильно занемог. И от этой болезни ему уже не суждено было оправиться. Сэр Патрик внешне оставался равнодушен. Он обругал Уильяма, когда тот скорбно сообщил о несчастье, постигшем брата, и запретил под страхом жестокой расправы даже заикаться о неблагодарном, самонадеянном предателе рода. В душе же старик молился, чтобы сын, переборов гордыню и обиду, обратился к нему с кратким призывом, хотя бы с одним словом... Но как мог он требовать этого от Роджера — кровинки от крови своей, — если сам не хотел переступить через выдуманные бессмысленные принципы? Стефания же как в воду канула и не подавала о себе ни единой весточки. Казалось, будто она навсегда исчезла из этого мира, растворившись, как страшное видение. Но нет. Вездесущий Патрик Миддлтон не мог простить Стефанию и ненавидел ее всем своим черствым сердцем. Он был всегда начеку и использовал власть, обретенную веками, для того, что вызволить преступницу из болота, в котором она скрылась, обратно на белый свет. Наказания сэра Патрика Стефания все-таки не избежала. Нельзя точно сказать, что именно случилось во время ее скитаний, однако спустя три года Роджер, выходя на временную работу, нежданно-негаданно столкнулся с беглянкой-женой на узкой улочке прямо возле дома. Она упала перед ним на колени, вымаливая прощения. Роджер простил. Стефания слегка поостыла, однако не перестала сумасбродничать. Просто эти сумасбродства проходили не с таким размахом, как прежде. Кроме того, она, уже немолодая, стала значительно чаще прикладываться к бутылке, забывая о реальности. С течением времени Роджер испытывал всё более серьезные финансовые проблемы. В итоге он был вынужден продать просторную квартиру, которая долго служила Миддлтонам пристанищем, а заместо нее купил целый дом, но, правда, в самом грязном и бедном районе города. Он уже давно подумывал о такой необходимой мере, но привел ее в исполнение, лишь когда Лора поступила в Хогвартс и стала жить там почти на протяжении всего года, за исключением летних месяцев да пары недель каникул. Это решение, направленное на то, чтобы продержаться как можно дольше на плаву, обернулось ужасными последствиями. Ядовитые испарения, многочисленные отходы, источающие вонь нечистоты возымели губительное действие на слабое здоровье Роджера. Он беспокоился за дочку, которой ничего-то не грозило, а о себе толком не позаботился. Роджер умер, сожранный болезнью всего-то за месяц. Ему было тридцать семь, Лоре — тринадцать. После смерти мужа Стефания впала в отчаяние, сменившиеся потом затяжной депрессией. Дважды она пыталась покончить с собой, но и в первый, и во второй раз ей недостало смелости. Она продолжила жить. Тоску и боль скрасили, конечно, былые дружки (те из них, что еще чудом не попали в исправительные колонии) и выпивка, и врачи не ошиблись бы, поставив Стефании диагноз «алкоголизм». В этот период каждодневных пьянок в доме вдовы объявился некий Трэвор Перкинс. Мы не зря говорим «некий», ибо нельзя утверждать, что он был «кем-то». Эта темная, невнятная личность была столь же текуча, как вода, он просачивался во все щели, не умея ничего, не владея особыми навыками. Возможно, ему подошло бы слово «аферист». Но аферист — это тот, чьим промыслом является обман людей. Трэвор же такими вещами не занимался, потому что для этого нужны определенные умения, а он всегда считал, что учение — это самое большое зло, какое только выдумало за тысячелетия своего существования человечество. Трэвор сравним, пожалуй, лишь с паразитами, которые наживаются на слабостях других: он беспощаден, эгоистичен, туповат, но находчив и внимателен. Со Стефанией Трэвор был знаком по молодости и, как другие мужчины в компании, увлекался ее страстной красотой, пьянящей посильнее рома или виски. Трэвор очень хотел заполучить такую женщину себе и, вероятно, добился бы успеха, но тут, как некстати, Стефу перевели в банк, и она, встречая его на улице, больше не только не здоровалась, но и даже головы не поворачивала. Трэвор бы обиделся, не понимай он мотивов ее поведения. А он понимал, одобрял и даже немножко гордился, ведь таких хитростей Стефания наверняка у него нахваталась. Трэвор оставил Стефанию в своей заскорузлой душе как забавное воспоминание, которое, увы, не переросло в нечто большее. Он не расстраивался. Других девок было полно вокруг, и Трэвор никогда не скучал, однако волей-неволей он да следил за судьбой подружки. Так что как только место мужа при ней освободилось, он вознамерился занять его. Трэвор явился в дом Миддлтонов, чтобы выразить свои соболезнования и утешить вдовушку. А заодно он напомнил Стефании ее усохшую молодость с пьяными кутежами и, став частым гостем, быстро обрел над ней достаточное влияние. Трэвор вполне устраивал Стефанию как друг и любовник, так как с ним, не в пример покойному Роджеру, она могла не притворяться той, кем никогда не была, — интеллигентной воспитанной женщиной. Поэтому она после первого же предложения согласилась выйти за Трэвора, тем более что он всегда оплачивал ее небольшие расходы, в основном на алкоголь. А значит, брак не только приятен для души, но и весьма выгоден. Но Трэвор не уступал Стефании в меркантильности. Он тоже подумал, что брак с бывшей мисс Миддлтон принесет ему сплошную пользу. Когда-то он слышал, что по какой-то статистике пьющие женщины живут меньше пьющих мужчин. То есть перед Трэвором маячил шанс стать обладателем пусть старого, но вполне приличного дома в Бристоле, который, если повести дело с умом, можно удачно продать. Спустя несколько недель Стефания, которой шел четвертый десяток, тем не менее во второй раз зачла дитя. И Трэвор уговорил ее отказаться от аборта: ребенок, как он полагал, еще посильнее привяжет к нему жену, и он сможет чувствовать себя намного увереннее и, соответственно, спокойнее. Так, Стефания не заметила того (овдовев, она вообще мало сообразовалась с реальностью и была как будто в тумане), как попала в то же положение, в какое десяток лет назад сама поставила беднягу Роджера Миддлтона. В то время как разворачивались описанные выше события, Лоры не было рядом с матерью — она сдавала экзамены в Хогвартсе. При ее присутствии Трэвор ни за что такую подлость не провернул бы. Когда Лора возвратилась из Хогвартса, ее поставили перед уже свершившимся фактом: мать беременна и теперь зовется Стефанией Перкинс, а управителем при ней — некий Трэвор, которого Лора видела лишь несколько раз и мельком. По вполне понятным причинам внезапно появившийся отчим и падчерица сразу же взаимно невзлюбили друг друга, ибо каждый из них пытался настроить Стефанию против соперника. Они, как звери, делили между собой территорию, так как интересы их были прямо противоположны: Лора хотела спасти мать и сохранить отцовскую память, Трэвор — незаметно погубить Стефанию и как можно скорее выручить прибыль из ее имущества. Лоре, оставшейся в доме единственной Миддлтон, категорически не нравилось разнузданное поведение Трэвора и попойки, ставшие с его приходом чересчур бурными. Трэвор же боялся, что Стефания прислушается к увещеваниям дочери, и тогда ему несдобровать. Он, действительно, точил на бойкую девчонку зуб, но, предупрежденный Стефанией о необычных ее способностях, все же на рожон не лез. Мало ли что там этой психованной в голову взбредет... хотя проучить девку хотелось, очень хотелось. Поэтому Трэвор не помнил себя от радости, когда утром прочел письмо из Хогвартса об отчислении мисс Миддлтон и, что важнее, о лишении ее магии. Казалось, на него свалилась манна небесная — Лора полностью в его власти, в его руках. И он такого случая не упустит. Теперь читатель знает, как обстояли дела в семье Лоры на момент неприятных событий, которые мы описали в предыдущей главе.

***

Лора тихонько, стараясь не шуршать пакетами, вошла в дом. — Да уж... — хмыкнула она, когда увидела, что обстановка здесь если и изменилась, то только в худшую сторону. Бутылок стало больше. Черная плесень, как паутинка, переползла со стен и на потолок. Всюду валялись коробки, какие-то обертки. Пьяная компания в количестве пяти человек сидела в гостиной. Среди них Стефания была единственной женщиной. Гортанного, как будто хлебающего воду голоса Трэвора вроде не слышно. Лора аккуратно заглянула в щелочку и убедилась, что Трэвора там действительно нет. Она, никем не замеченная, прокралась на кухню и выложила часть продуктов в холодильник, поставила на плиту кашу для Трэйси и покривленную кастрюльку, чтобы вскипятить в ней воду и потом подогреть молоко. Приготовляя все эти мелочи, Лора то хмурилась, то улыбалась. Хмурилась, когда думала о будущем; улыбалась, когда представляла Трэйси. Смерть отца образовала пустоту в сердце Лоры, которую заполнило собой маленькое, только что родившееся существо. Когда мать отяжелела, Лора, сначала ужаснувшись, после долгих бессонных ночей все же приняла для себя непростое решение: несмотря на то что будущий малыш не приходится ей даже родней, ибо Стефания выступала в роли матери только де-юре, а не де-факто, он не должен начать жизнь так же, как ее начала Лора. Для Лоры детство было полно тревог, ссор, грубых упреков, обид и трудностей. Она не хотела, чтобы из-за характера матери страдал еще один ребенок, явившийся плодом не любви, а меркантильных интересов. Поэтому, когда Трэйси родилась, Лора взяла ее полностью под свою опеку: она добилась у Дамблдора разрешения по выходным возвращаться домой, чтобы следить за сестренкой. Если бы не эта мера, вряд ли бы Трэйси прожила и несколько месяцев. Лора всем сердцем привязалась к слабенькому щекастому олицетворению первозданной невинности и чистоты всего человечества. И поэтому, проплакав всю ночь в Хогвартсе, теперь, смешивая молоко, она улыбалась самой себе. Лора повесила на плечо опустевшую сумку (все учебники и магические атрибуты ее попросили сдать), взяла бутылочку и несколько пакетов с купленным добром и поднялась на второй этаж, где располагались спальни и крошечная гардеробная, где наспех оборудовали детскую. Она включила слабо светившую лампочку, что повисла, как луковичка, на одном проводке под потолком и быстро огляделась: всё по-прежнему. Еще год назад на какой-то помойке Лора отыскала подломанную детскую кроватку, отмыла ее, починила как сумела, натаскала сюда игрушек, для удобства превратила тумбочку в пеленальный столик, и детская приобрела хоть немного подобающий вид. В накренившейся кроватке что-то, потревоженное зажегшимся светом, тихо зашевелилось. Лора, отложив вещи, на мысочках подошла и осторожно подняла на руки крошечное, тощее тельце. У нее выступили слезы, и губы чуть дрогнули, исказив боль, которой кольнуло куда-то повыше груди. — Ну, привет, чудо ты мелкое, — шепнула Лора. — А щеки-то... Щечки у Трэйси, действительно, были пухлые-препухлые, несмотря на общую худобу. Она уставила свои выпученные, как у рыбки, и сонные глазенки на сестру. Ей понадобилось немного времени, чтобы сообразить, что происходит. — Ну, вот. Я вернулась. Лора вернулась, Трэйси. Лора. Ло-ра. Трэйси замахала ручками, пытаясь поймать блестящий маленький кулончик на шее. — Сглупила я... глупая у тебя сестра, Трэйси. Ну... и ладно с Хогвартсом... не судьба... — как будто сама с собой говорила Лора. — Зато теперь уж я тебя совсем-совсем не оставлю, всегда рядом буду. Как будто пытаясь понять, Трэйси посуровела, прошлепала что-то губами, а потом улыбнулась — и стала такая довольная, смешная. — Ты ж мое чудо, — умилилась Лора, и одна слезинка все-таки капнула на кофту. — Как бы я без тебя?.. Сейчас... Смотри, что я принесла. Лора переложила Трэйси на одну руку, а другой потянулась к пакету. При виде сестры развеселившись, кроха стала громко о чем-то своем лепетать, наверное, она на самом загадочном языке рассказывала, что здесь в Бристоле происходило, пока Лора училась. — Ну-ну... А есть будешь? Скоро кашка готова будет. Пять минуточек. Или молоко? А-а-а, молоко! Ай ты, хитрюга, — улыбнулась Лора, когда Трэйси потянула ручонки к бутылочке. Она припала к резиновой соске и принялась с удовольствием сосать теплое молоко, вместе с тем слушая всякие истории о Хогвартсе. Вдруг Лора услышала шаги на лестнице. Она прервалась на полуслове. Шли двое, и, судя по всему, мать с каким-то мужчиной. «Лишь бы в спальню», — подумала Лора, но в следующий миг открылась дверь детской. — А, явилась, недоучка? Рано или поздно это должно было случиться, и все же дух на миг перехватило. Лора, уняв волнение, отняла у Трэйси бутылочку, из-за чего малышка захныкала, и уложила ее обратно в кроватку. Вдохнув поглубже, девушка с невозмутимым выражением на лице повернулась к матери, чьи глаза были подведены синюшными мешками, а губы ссохлись, как лист бумаги. Сердце защемило, когда позади нее она увидела фигуру Трэвора. — Явилась, маменька, — хладнокровно ответила Лора. Трэвор, крупный, коренастый, с опухшим лицом, оттолкнул Стефанию и, размахивая письмом из Хогвартса, зашел внутрь тесной комнатки. Он сунул письмо прямо под нос девушки и громко спросил: — И не стыдно тебе, нахалка? — Стыдно, дяденька, — хмыкнула с преувеличенно виноватым видом она. — Я потому вам на глаза и показываться не хотела. Стыдно. Своей вежливостью она отрезала для Трэвора линию для наступления. Он замешкался. Однако в итоге, не блеща умом, решил продолжить заранее заученную наизусть речь. — Мать тебя, что ль, для того растила, чтоб ты преступницей сделалась? — Мать меня вообще не растила. Родила и забыла. — Ах ты тварь! Дрянь! Стефания кинулась с кулаками, но Лора схватила протянутые к ней руки и с силой отбросила мать. Она, не твердо держась на ногах, повалилась на Трэвора, попутно сбив с полочки книжку. Трэйси заревела в кроватке. — Уймись! Ты не в себе! — сказала Лора, когда мать снова бросилась на нее и тотчас упала. — Я за тебя плачу... — поднимаясь, цепляясь за Трэвора, она продолжала нести пьяную ахинею. — Ты у меня задарма... я тебе лучшие годы... — Лучшие годы ты пробухала, — отрезала Лора. — А, а... — Стефанию пробрало гневом, так что даже слов, видимо, не хватало. — Трэвор! Ты глянь на эту тварь! Мужчина же, почти трезвый, стоял и гнилостно усмехался. — Вот, Стефа, — протянул он, — говорил я тебе, что крепче девку надо было воспитывать... А ты все «отстань, Трэвор, не твоего ума дело». — Ну так и воспитай! — рявкнула мать. — Воспитай! — Хочешь, чтобы воспитал? — Да... не то... — Ну так возьми дитя и ступай. А я тут... воспитаю. Не переживай, Стефа. Воспитаю так, что... Лора, испугавшись этой ухмылки, попятилась назад. Глаза ее неистово загорелись. Она машинально попыталась загородить кроватку, но Трэвор схватил ее, и тут девушка уже оказалась значительно слабее, хотя и сопротивлялась дико. Мать с заплывшим взором забрала из кроватки надрывающуюся Трэйси, которая, очевидно, боялась за сестру, и даже не взяла при том бутылочки для нее. Лора же, протестуя, вырывалась, шипела, искала оружия или защиты, но ни того, ни другого в детской комнатушке не было. Трэвор отбросил Лору в угол, так что она приложилась головой о стену, затем вытолкал Стефу с ребенком и плотно закрыл за ними дверь.