Days

      Холод. Ползет по коже змеей, поднимается вверх, оплетает руки и шею словно удавками. Один. Он один — и, боги, это страшно. Руки ноют — металлические наручники стирают кожу и оставляют красные подтеки, но холод почти убирает болевой эффект. Хотя бы какая-то польза от холода. Гэвин перестал уже вырываться — понятно же, что бесполезно.       Это была чертовски плохая идея — пытаться загнать преступника в угол, не зная территории. То, что его оглушили ударом по голове из-за угла — даже намного лучше. Могли и просто убить на месте.       Но вместо этого ему сковали руки и запихнули в продовольственный холодильник. Гэвин уже пробовал снять наручники, уже пробовал вскрыть камеру. Но кто будет делать ручку с обратной стороны холодильника? Оттуда ничего не должно выходить.       Рядом в ряд висели свиные туши. На потолке тихо потрескивала лампочка. Пожалуй, еще одна вещь, которой можно было бы порадоваться, но спустя двадцать минут на лампочку было уже как-то плевать.       Его должны были искать. Конечно же должны были. Но через стенки холодильника не было слышно почти ничего, Гэвин мог обкричаться — если никто не подойдет вплотную, то слышно его не будет. Ни дверь, ни стены нужного грохота не издавали. Гэвин мог только порадоваться, что его не подвесили — тогда шуметь было бы еще сложнее, чем просто со скованными руками.       Холод пробирался по животу. Вся носоглотка была уже ледяная — в легких поселился колючий мороз.       Гэвин думал, что умрет в перестрелке. Или что-то вроде того — во время движения, во время прямого исполнения своих обязанностей. Он надеялся на это — долгой жизни не хотелось, детей Рид не планировал — это ответственность, которую полицейский нести не хотел.       Умирать в морозильной камере было просто-таки обидно. Он облажался — и платил за это своей жизнью. Ничего хуже Гэвин придумать не мог — это почти как умереть, вкручивая лампочку и упав со стремянки.       Пальцев Гэвин уже почти не чувствовал. Почти не чувствовал и носа и ушей — но за пальцы было страшнее, чем за все остальное.       Перед глазами начинало темнеть — Рид предпочел закрывать глаза и решать в голове простые математические примеры. Складывать. Вычитать и умножать. Знал, что мозг использует на это столь нужное тепло, но так же знал, что отключаться нельзя ни в коем случае. Пока у него есть надежда — он может бороться хоть так.       Но даже это надолго не помогло.       Мозг не желал ничего — мысли замедлялись. Гэвин запнулся на вычитании двадцати восьми из ста тридцати трех — и больше не смог себя заставить сделать ничего.       Звук открывающейся двери и механический голос Ричарда показались уже игрой разума.

***

      Над ухом пиликало. Противно и с надрывом — зато очень ритмично. Впрочем, когда Гэвин обратил внимание на ровный ритм — ритм тут же сбился.       Сердцебиение. Гэвин не впервые сталкивался с медицинскими аппаратами. Звук был ему знаком.       Гэвин захрипел и попытался открыть глаза. Тело было будто бы свинцовое. Не болело, но было таким тяжелым, что Гэвин не мог пошевелить даже пальцем. Но он явно был жив, он был в тепле, он был там, где ему могли помочь.       Значит, Ричард его все-таки нашел. Вытащил. Спас.       — Гэвин?       Гэвин осторожно и медленно повернул голову вбок. Зрение все еще расплывалось, сконцентрироваться ни на чем не получалось, но Гэвин узнал голос Ричарда. Еще б не узнать голос андроида, с которым проработал уже почти три года.       Где-то впереди мазками виднелось красное пятно мигающего диода. Руки что-то коснулось — Гэвин сразу же вспомнил, что именно руки пострадали сильнее всего. Поднять кисти наверх удалось не с первого раза, и Рид не сразу понял, что руки он все-таки поднял не сам. Ричард удерживал его руки в своих ладонях, так, что Рид видел их целиком. Каждый палец — все перемотанные, но все на месте.       В глаза Ричарду Гэвин смотреть не хотел. Сожаление и пережитый страх — эмоции, которые пережил сам Гэвин, и все эмоции, которые так легко читались в мимике девианта. У него все было "гипер", у Ричарда. И переживания за Гэвина — особенно. Ричард находил его всегда. Спасал везде. Ричард боялся за него.       А Гэвину было стыдно.       Не за Ричарда. За себя. За свою слабость. Недальновидность. За хрупкость своего тела. За то, что Ричарду приходится его спасать из раза в раз.       Ричард поднес ладони к лицу и по очереди их поцеловал. Гэвин непроизвольно поднял глаза на андроида, сидящего рядом и поглаживающего его руки большими пальцами — и тут же отвел взгляд куда-то вбок. Как Ричард вообще это терпел? В который раз Гэвин уже в больнице за один только этот год?       — Спасибо, что вытащил, — свистяще и тихо прошептал Рид, когда не говорить ничего стало совсем невыносимо.       — Просто будь осторожнее, Гэвин, — попросил Ричард так же негромко.       Гэвин кивнул — говорить было больно. Он знал, что это значит — в первый раз, когда Гэвин необдуманно полез в заварушку и получил серьезный огнестрел — Ричард просидел рядом с ним в буквальном смысле не отходя больше недели. А когда Рид смог свободно встать на ноги, спокойно сообщил, что в тот день, когда Гэвина не станет, Ричард запустит протокол самоуничтожения. Ричард назвал это верностью.       Гэвин назвал это шантажом, но тогда это было весело. Сейчас эта фраза висела над Гэвином каждый раз, когда он попадал в опасные ситуации.       Ричард погладил его руки снова. В этот раз все обошлось — но это было близко. Гэвин попытался прочистить горло, Ричард тут же подскочил.       — Я позову медсестру, — сообщил Ричард.       В этот раз обошлось. Только... обойдется ли в следующий?