Days

      Когда слова "я болен тобой" — не романтическая шелуха, а настоящий диагноз, жить как-то становится сложнее. И страшнее.       Что есть любовь для человека?       Выброс целого комплекса гормонов, воздействующих на мозг. Вырабатывающихся из-за определенных триггеров — запах, внешний вид, голос — и звуки в целом. Суждения, которые тесно связаны именно с человеком, объектом любви который стал. В особенно тяжелых случаях — одни воспоминания могут вызвать выработку этих самых гормонов. И сотни, сотни тысяч ежесекундных сигналов, проходящих от нейрона к нейрону — головной мозг прекрасно справляется с самоугнетением. А острая, безысходная любовь — сродни наркомании.       Можно ли вылечить любовь?       Раньше — было нельзя. Раньше единственный совет, который мог дать врач, если прийти к нему с мешком выплюнутых цветов и листьев, это банальное "ну, попробуйте перестать любить". В помощь проводились операции — только когда цветок был операбелен, разумеется. Не так уж и часто — главные органы, поражаемые всегда цветами и были — легкие да сердце. Из легких цветок выскоблить можно было. Пораженное сердце — это приговор. Да, заболевал не каждый первый — даже не каждый десятый. Но один случай на тысячу, когда на планете живет почти девять миллиардов человек* — это больше, чем просто много.       Рак влюбленных. Болезнь невзаимности. Одно слово — ханахаки.       Сейчас можно было пропить целый комплекс подавителей. Общее состояние ухудшалось в разы, но препарат выборочно гасил гормоны, которыми питался цветок, и растение погибало — хотя до сих пор так и не было понятно, почему цветок пропадал, как только человеку отвечали взаимностью, но принято было считать, что виноват комплекс своих и чужих гормонов, синтезирующийся в момент первой физической близости — кажется одного объятия было достаточно.       К 2038 году ханахаки достигла своего пика, а в 2039 — количество заболевших и заболевающих медленно поползло вниз. Люди влюблялись в своих андроидов. А потом те начали отвечать взаимностью. Теория про совместный комплекс гормонов потерпела сокрушительный крах.       Гэвин не видел в этом ничего хорошего. Ни в первом, ни во втором. Он перенес всего один курс — и то неполный. Горячая подростковая кровь — а Гэвин был весьма экспрессивен и так же щедр на разного рода чувства. Как влюбился, так и разлюбил — а подавители в него впихнула сестра насильно.       Сейчас сестры поблизости не было. Ее вообще больше не было — но это была совсем другая история, и с этим Гэвин смирился почти пятнадцать лет уже как. Жизнь продолжается и без своих родных — и у Гэвина Рида она продолжается весьма... насыщенно.       Ты не можешь не любить просто потому, что тебе так сказали. Спонтанный процесс, и в большинстве случаев ты даже не сразу даешь себе ответ в том, что влюбился. Гэвин видел смерть от ханахаки вживую. На родном человеке. Никто не может обвинить его в том, что он закрылся так быстро, как только смог осознать все произошедшее.       Так что Гэвин Рид легко может послать кого угодно к черту. Особенно если этот кто угодно хотя бы немного ему понравился. Потому что, как далеко ученые не зашли в своих исследованиях — отключить любовь невозможно. А прожить на гормоносупрессорах можно едва ли дольше, чем с цветами в груди. И еще неизвестно, что будет лучше — в последние дни боль невозможно погасить даже опиатами, а человек находится практически в агонии, даже если ввести его в искусственную кому.       Просто... даже если закрываться всеми правдами и неправдами, даже если убеждать себя, что неприятен каждый человек, кто-нибудь — да пробъется. Работа в полиции не способствует удачному отшельничеству. Это была не жертва. И не преступник.       Как чуть позже узнал Гэвин — это был даже не человек.       Собственно — это и было самым страшным. Не эта реакция — бунтующие гормоны, сходящие с ума клетки мозга и сотни тысяч сигналов, переходящих от одной нервной клетки до другой. Не осознание, что Гэвин Рид влюбился так сильно, что кажется в последний раз. В холодные серые глаза, в надменный взгляд и в выверенную идеально-ровную осанку. В высокие скулы и спокойный прохладный голос.       "Гэвин, у тебя теперь напарник".       Одетый в гражданское, немного покачивающийся с пятки на носок, живо рассматривающий обстановку. И что с того, что лицом похож на песика Андерсона. Ничего общего этот человек с андроидами не имел — подвижное лицо, подвижное тело, достаточно милая улыбка — пусть и адресованна она была не ему. Кто вообще мог подумать? Ничего в нем не говорило о том, что он андроид.       Гэвин думает, что это была идеально продуманная атака, прекрасно спланированное убийство. Андроид буквально сам в этом признается — мол, мне передали, что в форме андроида вы не признали бы меня за равного. На следующий же день он переодевается в свои андроидские тряпки — но Гэвину Риду было достаточно одного дня.       И ничего больше нельзя сделать. Когда запираешь себя за десятки замков, баррикадируешься своими моральными установками, когда пытаешься закрыться весь, целиком, от жизни как таковой — не замечаешь самого банального. Осознание — оно не врывается чем-то большим и объемным. Осознание — едкий густой дым, просачивается через все двери, минует все баррикады.       Осознание бьет по голове алкогольным напитком:       Ну-ка, Гэвин, а он хорош и в андроидской одежде, не так ли?       У осознания удивительно тяжелая рука — к горлу подступает тошнота, в глазах все качается, а голова раскалывается — словно настоящее похмелье, а не леденящее предположение: он все-таки кого-то впустил. Он позволил себе кого-то оценить. И настолько ли далеко это чувство заинтересованности — пусть даже и густо смешанное с раздражением и кисловатой обидой, — от гибельной влюбленности? Гэвин прекрасно знал, что он "в списке" риска — цветы уже бывали в его легких. Ничто не помешает им появиться вновь.       Так что, динь-динь-динь, Гэвин Рид, жить осталось недолго.       Ненавидь его, если хочешь урвать лишний месяц-другой. Презирай, если хочешь мучиться на пару недель дольше. Ты знаешь, что это не сработает. Сам знаешь, вся эта ненависть, все это презрение — ровно до первой опасности.       Потому что вместе со страхом за его жизнь, парадоксальным и бессмысленным страхом за андроида — появляется первое фантомное ощущение боли где-то в грудной клетке. Так хорошо знакомое, но еще не соответствующее действительности — просто мозг помнит. Помнит и пугает, подкидывая эти призрачные воспоминания боли и страха.       Гэвин знает, что глупо бояться за жестянку — так же глупо, как переживать, дожидаясь, пока она вернется из центра техобслуживания. Так же глупо, как вспоминать холодный липкий ужас, который буквально обволакивал сердце, пока преступник топором разрубал его андроида.       "Его андроида."       "Его андроида" — это начало конца. Гэвин знает это.       Ничего нельзя изменить, когда из просто андроида Ричард превратился в "его андроида".       Гэвину страшно. Не так, как было в первый раз. И, безусловно, он выстраивал отношения после первого провала — но ничего похожего на то, что он ощущает сейчас не было. Выстраивать отношения можно и без любви — Рид опирался на банальное удобство. Любовь, думал он, придет позже. И эта любовь будет стабильной и безопасной. Это не сработало. Ни разу, вообще-то.       Возможно, думает Гэвин, именно сходство Ричарда с Коннором послужило спусковым крючком. Возможно — именно их различия. Коннор не прошел мимо сознания, оставил свой несмываемый отпечаток — но этот отпечаток не вызывал тянущего чувства где-то в груди. А Ричард — вызывал.       Даже после возвращения. Даже более спокойный, более отстраненный, чем поначалу. Рид послал андроида подальше — и удивительно, но тот послушался. И Гэвин знает, что не будет страдать по этому поводу. Не Ричарда ему за это ругать.       Но Гэвин ждет. Ждет, когда чувствует острую боль под сердцем, ждет, когда движущиеся корни оплетают легкие, ждет, когда дыхание начинает сбиваться и трепыхаться. Ждет, когда во рту с каждым выдохом оседает привкус крови.       Ждать, когда белые листья* начинают с хрипами вылетать из глотки — намного труднее. Ричард смотрит на его ежедневную пытку с каким-то исследовательский интересом. Но молчит. Не спрашивает. И не улыбается, как улыбался раньше. В глазах андроида нет ни единого чувства — на то он и андроид. Рид даже приблизительно предположить не может, что именно тот думает — потому что сам запретил ему "играть в человека". Ричард — машина. Никакой человечности.       Только ждать больше нельзя.       Это кажется Гэвину унижением. Должно казаться — но слова вылетают из глотки так легко, будто Рид смирился про себя, будто он морально был готов к этим словам. Гэвин внимательно смотрит на андроида — Ричард кажется спокойным и невозмутимым.       — Мне нужна твоя помощь, — наступив на собственную гордостью говорит Рид.       — Я знаю, — спокойно отвечает Ричард.       Это все — грубая хирургия любви. Ричард точечно выжигает цветы собственными прикосновениями к чужой коже. Водит по ребрам над легкими — над эпицентрами. Гэвин знает, что цветы пропадают медленно и бесследно — иначе он и многие другие умирали бы от множественных внутренних кровотечений. Механизм практически моментальной регенерации — если учёные раскроют секрет, как это происходит — человечество станет бессмертным.        Пальцы чуть щекочут. Ричард нависает сверху — чуть прищурив глаза, улыбаясь самым краешком губ.       Это не должно быть приятно. Гэвин не понимает, как это вообще работает — не должно оно так работать. Растения не исчезают с одним только прикосновением. Гэвин просто оправдывает это тем, что цветы еще не зацвели — он даже не стал пытаться по листьям определить, какие именно растения поразили его на этот раз. В прошлый раз — это были нарциссы. В этот — маленькие круглые листья, словно конфетти липли к языку и зубам.       — Спасибо, — вынужден сказать Гэвин.       Растения исчезли — но вряд ли надолго. Ричард продолжает смотреть с любопытством и каким-то исследовательским восторгом. Гэвин знает, что это значит. Мозг уже заранее подкидывает это чувство оседающих корней на легких — хотя Рид знает, что цветы так быстро не возвращаются. Ричард доброжелательно кивает и подает Риду его майку. Будто не вылечивал того от смертельного заболевания, а просто сделал расслабляющий массаж.       У Гэвина только один вопрос сейчас.       Ричард не подавал никаких поводов думать, что цветы были убраны взаимностью. Как только Рид оделся и умылся, он снова превратился в того самого андроида, как обычно — с каменной маской вместо лица и машинными движениями. Будто бы ему все равно — и он просто сделал то, что должен был. Тогда почему же цветы — исчезли?