***
Чем дальше, тем в большее отчаяние приходил Дженсен. Он зубрил, зубрил, зубрил, но чем дальше он зубрил, тем больше начинало казаться, что все формулы только плотнее склеиваются в один бесформенный ком. А ведь это последняя - третья - пересдача, четвертой просто не бывает – никогда. А тут еще и Коллинз сбросил и-мейл, что прилетит ночью. Дженсен так надеялся, что он не появится раньше восьмого января, когда в России закончатся рождественские каникулы. Какого черта он решил вернуться третьего? И билеты как-то достал – хрен его знает как. Хоть бы рейсы отменили, что ли, из-за снегопада… Дженсен вздохнул – терять время он не может себе позволить. Надо учить. А иначе он никогда не сдаст эту гребаную физику! И уже через пять дней поедет домой…***
Рейс задержали, но не отменили – Дженсен даже расстроился, когда Коллинз позвонил ему в час ночи из Пулково, сообщив, что начинается посадка, а это значит, что Дженсен может его не ждать и спокойно спать до самого утра. Дженсен поблагодарил патрона, пожелал ему счастливого пути и лег… снова за конспекты. На них и уснул.***
– Я соскучился, – Коллинз обнял Дженсена. Улыбался. Как хотелось бы ему услышать в ответ «я тоже»! Но нет, он слишком многого хочет от мальчишки. Уже хорошо, что тот не стоит столбом, как стоял бы четыре месяца назад, а хотя бы поднял руки и сомкнул их на спине Коллинза. Не сжал, а прикоснулся ладонями, почти невесомо, но все же это уже огромнейшее достижение для его скромного протеже! Может быть, и Мише не следовало такого говорить, но слово не воробей и оно уже вылетело. Не хотелось его отпускать – такой теплый спросонья. Коллинз отстранился: а еще всклоченный и щека помята. Хороший такой… Как подлетел флайер и как Коллинз открывал дверь, Дженсен не слышал. Спал, свернувшись на своих тетрадках… Стоп! Тетрадках? Коллинз наклонил голову к плечу, прищурился: – Ты учишься, хотя начались каникулы? Почему? Дженсен отвел взгляд.***
– Я никогда не сдам эту гребаную физику! – Дженсен почти плакал, сидя на краю кровати и тупо уставившись на ворох конспектов, распечаток, книг и вырванных откуда-то листочков. Как ребенок, честное слово! Коллинз провел ладонью по небритому подбородку, выдохнул: – Аммм… так, давай только без паники и сцен из плохих пьес! Ты не дурак, мистер «почти что лучший ученик школы» и призер разных-всяких олимпиад. А это значит, что ты должен справиться. Есть и потупее тебя, но они уже получили свои законные тройки и уже сажают печень на каникулах. Что не получается у тебя? – Я не знаю, – Дженсен беспомощно развел руками, – я учу-учу, день и ночь учу, а знаю все хуже. Доктор Хейердал меня на таком элементарном подлавливает, что самому стыдно… А еще и задачи… я же решаю большинство из них, но именно на экзамене мне достаются самые сложные! Мне просто тотально не везет и… мне конец… – выдохнул мальчик трагически. – Конец – это когда гроб в яму опускают, – нахмурился Коллинз, – а ты молодой, здоровый и неглупый. Везение тоже здесь ни при чем – везение и невезение лишь вопрос веры в них и позитивного восприятия жизни. И вообще, если будешь думать о провале, действительно проиграешь. И не надо и день, и ночь учить, так ты только переутомляешь свой мозг и перегружаешь память. Тут не зубрежка нужна, а правильная система. Сколько у нас времени? – Пять дней. – Это же дохрена! – Коллинз улыбнулся. – Мы все успеем, ясно? И третьей пересдачи не понадобится… – Это и есть третья… Если бы Дженсен был сыном Миши или хотя бы его племянником, Миша дал бы ему сейчас смачный подзатыльник и крикнул: – А какого хрена ты раньше молчал, долбоёб?! Но Дженсен не его сын. – Почему не признался раньше, что у тебя проблемы с физикой? – спросил Коллинз как можно бесстрастнее. – Я спрашивал тебя, ты помнишь? Дженсен покраснел: – Потому что Вы говорили еще тогда, на собеседовании, что если у меня будут проблемы с учебой, помогать не станете… – Я имел в виду, что не буду вступаться за тебя перед деканом, «замолвлять словечко» и тому подобное. Но если бы ты попросил помочь с предметом… Дай мне свою программу, – Коллинз рухнул рядом, почти что спихнув Дженсена на пол, подтянул к себе его конспекты и распечатку тем, вынесенных на экзамен, – и дай мне два часа времени – я тоже, между прочим, весь курс уже не помню… – А я? – Дженсен поднялся. – А ты пойди пока… поплавай. И закажи, пожалуйста, обед – на твой вкус. Дженсен помялся еще немного, но, казалось, Коллинз уже забыл о его присутствии, всецело погруженный в записи. Дженсену ничего не оставалось, как выйти из спальни вон.***
Легко сказать – система! Если в голове полный сумбур, а от страха поднимаются волосы на затылке. Да и дело не только в знаниях и везении, но профессору не скажешь, что его коллега, доктор Хейердал, придирается. Нет, правда – другим студентам он не задавал такого количества дополнительных вопросов и с такими закавыками, как Эклзу. А тут ну просто задалбывал: затюкивал, как дятел, да еще и навалом, вперемешку – из разных тем, из разных областей физики… И после каждого сразу в лоб: «Не знаете! Следующий вопрос….» И так весь экзамен, даже вдыхать не давал… козел! Он и похож на козла – бороденка такая же жидкая… Дженсену хотелось плакать – ну как он мог срезаться на первой же сессии? Да еще и на предмете, который он неплохо знал в школе и который ему нахрен не нужен будет в дальнейшей работе? Это какой-то подлый рок прямо! Не на поступлении вылететь, так сейчас. А сейчас вылететь еще хуже, потому что теперь выходит, что он зря целые полгода подставлял под профессорский член свою дырку… – Ёбаная мать! – пробурчал Дженсен на чистом русском. Ёбаная мать! Такая каша в голове… Из определений, обиды за свой зад, законов физики, матов, формул и картинок с противной рожей Хейердала… Дженсен никогда не сдаст эту гребаную физику. Ему конец…***
Дженсен не привык спорить со старшими – его не так воспитывали, но тут смолчать не мог: – Профессор, у Вас тут в формуле коэффициент «два», а у доктора Хейердала была четверка. – Ты уверен? – Коллинз прищурился. – Уверен. Эту тему я знаю наизусть, – Дженсен быстро листал свой конспект. Нашел нужное место, ткнул в него пальцем, – вот! – Гм, – Коллинз вздохнул, – понимаешь, мой мальчик, в чем дело? У доктора Хейердала такая манера подачи материала: он специально делает на доске ошибку, когда выводит формулу, в надежде, что кто-нибудь из отличников его исправит. Если это происходит, доктор мысленно ставит такому студенту плюсик – к предстоящему экзамену. А можешь мне поверить, память у него очень хорошая. – А если не происходит? – Дженсен нахмурил темные брови. – Если не происходит, то на этой формуле на экзамене можно будет заваливать таких, как ты, что тоже для доктора хорошо. Если, конечно, студент в процессе подготовки не догадывается самостоятельно, что на доске была ошибка. Но, как я понимаю, это не твой случай: ты зазубриваешь формулы, не понимая сути физических явлений, а это в корне неправильно. – Мне просто нужно сдать этот чертов экзамен! – упрямился Дженсен. – И ты обязательно его сдашь. Если будешь понимать предмет. И только при этом условии начнешь видеть такие элементарные ошибки у других и не допускать их у себя. – Но, – Дженсен был расстроен, – как я мог сомневаться? Это же писал преподаватель! – Мистер Эклз! – Коллинз оторвался от бумаг. – Вы собираетесь заниматься наукой, а это значит, что Вы обязаны сомневаться! Только подвергая сомнению даже прописные истины, можно совершить великие открытия. Только так! И у тебя, как у ученого, не должно быть авторитетов. – Даже если это доктор наук? – Даже если это профессор с мировым именем! – улыбнулся Коллинз. – Пусть у тебя будут примеры, но не авторитеты, ясно? Да, материал знать надо, но даже основы не всегда незыблемы – это доказал Альберт Эйнштейн больше двухсот лет назад. Сомневайся, ищи, проверяй каждый постулат… Ладно, это пока сложно, – смягчился Коллинз, поправляя Дженсену локон, упавший на лоб. – Вспомни лучше, какие задачи тебе давал на экзамене доктор Хейердал. Дженсен снова нахмурил брови, поправил очки, потянул к себе чистый листок бумаги, сосредоточился. – Это правильно, – кивнул Коллинз, – на экзамене у доктора тоже быстро начинай писать – так проще доказать, что ты знаешь тему. На любой его вопрос, даже дополнительный, сразу пиши. Дженсен вздохнул: – Где вы раньше были… Он меня так и подлавливал – я только начинаю отвечать, а он сразу «не знаете». Коллинз улыбнулся снова: – Вот видишь! А ответ, записанный на бумаге, отрицать бы не смог. Ты пока вспомни задачи, а я закажу нам что-нибудь поесть… Кстати, – профессор заглянул в листочек, – ты тут не ошибся? Не смешал две задачи в одну? – Нет, – Дженсен кивнул уверенно. – У Эклзов тоже, между прочим, хорошая память. Коллинз взял карандаш, подчеркнул: – Это условие здесь лишнее, эта цифра никак не может повлиять на конечный результат. – Точно? – Точно. – А я все думал: и куда это приткнуть? В какую формулу? Коллинз улыбался: – Все подвергай сомнению. И не создавай себе авторитеты… А доктора Хейердала мы победим, ясно? – Ясно, – кивнул Дженсен не слишком уверенно. Проф нахмурился строго: – И вообще, что за настроение? «Жизнь – это творческий задачник, условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник – и тут же проиграешь бой…»* Не помню, откуда это… У нас достаточно времени, а у тебя достаточный потенциал. Мы все успеем. Занимаемся еще полчаса, потом перерыв. А пока не отвлекайся.***
Дженсен не мог кончить. Не то, чтобы это было странно, особенно если проф не разрешал прикоснуться к члену. Но сейчас этого слишком уж хотелось – до крика. Хоть на несколько секунд отвлечься, забыться, чтобы голова стала пустой и легкой-легкой. И проф, как назло, не кончал – все трахал и трахал его – ритмично и сильно. Двужильный он, что ли, так долго держать амплитуду и темп? Даже не запыхался, только вспотел и все… – Второй закон термодинамики? – Что?! – выдохнул Дженсен. Да он издевается! Тут и так голова пухнет и анус, кажется, растянулся так, что профессорский член хлюпает внутри него в смазке, почти не касаясь стенок. А Коллинз еще и… что? Решил начать блиц-опрос посреди полового акта? Просто вот так вот, между фрикциями? Мальчик попытался сосредоточиться: – Второй закон связан с энтропией… он гласит… что количество энергии остается неизменным… при любых процессах остается… Кажется, профессор смеялся. Обхватил Дженсена сзади за грудь, приподнял над простынями, поставил на колени: – Я пошутил, Дженсен, расслабься… Пошутил он. Вот гад! Расслабься, говорит. Как будто от этого легче. Это как во время минета – Дженсен даже в интернете уже читал, что обычно освоение искусства глубокого минета занимает от нескольких дней до нескольких недель, а у него уже скоро будет полгода, как ничего не получается. Пишут, это потому, что не получается полностью расслабиться. И тут команды мозга не помогают – как бы Дженсен себя ни уговаривал, у него ничего не выходит – как только головка члена касается определенных рецепторов на корне языка, проявляется мощный рвотный рефлекс, подавить который не удается. Рефлекс, в свою очередь, вызывает спазмы в желудке, которые, если не вытащить член изо рта, приводят к спазмам горловых мышц, что в свою очередь вызывает неконтролируемое глотание и усиливает спазмы. Это как снежный ком, катящийся с крутой горы, и когда это происходит, им приходится на пару минут вообще прекращать заниматься сексом, пока желудок Дженсена не успокоится, потому что для протеже наблевать на член патрона – непозволительно дурной тон. И никакое «расслабься» еще ни разу не помогло. Не поможет и сейчас. Но все же стало немного смешно – надо же, «второй закон термодинамики» с членом, долбящим зад… Вот же, шутник хренов! Дженсен выдохнул облегченно, нервно хохотнул, расслабился на какой-то миг и… – А-а-а, м-м, – Дженсен схватил Коллинза за руки, вздрогнул, когда головка профессорского члена надавила внутри на простату. Все было не так, как всегда: то ли Дженсен действительно впервые расслабился полностью, то ли невольно поменял угол проникновения, когда чуть сильнее, чем обычно, оттопырил задницу, – было неясно. Но это и неважно. Собственно, Дженсену было наплевать – он зажмурился и стонал приоткрытым ртом, не в силах сдерживаться. Вцепился что есть силы в предплечье Коллинза, обнимающее его поперек груди, пошло отставил пятую точку еще сильнее и толкнулся бедрами навстречу движению профа. Не смотрел – ему казалось, что если открыть глаза, искры их них упадут на постель и подожгут дом. Дженсен читал про крыс, которым вживляли в центр удовольствия мозга электроды, и животное само могло активировать их, нажав на рычажок. Участь подопытных животных оказалась печальной: крысы так увлекались процессом получения приятных ощущений, что переставали есть и пить, и умирали. Если бы член профессора можно было вживить в прямую кишку Дженсена, он бы тоже мог умереть от голода и жажды и тоже нажимал бы и нажимал на заветный рычажок. Как хорошо, что это невозможно! Если бы Дженсен мог в этот момент полноценно думать, он бы удивился сам себе и сам бы за себя краснел – стонущий, неестественно выгнутый в пояснице, в руках малознакомого пожилого мужика, трахающийся ради денег да еще получающий от этого удовольствие… Нет, не так его воспитывали. Родители, если бы увидели, как он призывно выставляет зад, как сильно старается, чтобы член случающегося с ним мужчины проник еще глубже и еще жестче и ритмичнее задевал бы бугорок простаты и как истерично покрикивает при этом… да они сгорели бы со стыда! И вообще, он приехал сюда учиться, а не трахаться, тратить время и силы на плотские удовольствия, да еще и вне брака – это грех… но грех такой сладкий! Хотелось еще и еще нажимать на рычажок внутри, как тем крысам, которым между оргазмами некогда было есть и пить. Еще глубже и сильнее, еще дольше продлить эти фееричные ощущения. О морали и стыде Дженсен подумает потом, когда мозг перестанет быть инертной массой, когда восстановятся связи между расплавленными нейронами. А сейчас он – теплое и чувственное тело, а телу наплевать на грех и нет никакого дела, кто и ради чего его трахает – главное, чтобы было приятно. Мозг на секунду включился лишь тогда, когда Дженсен почувствовал, что срывается: открыл глаза, хотел дотянуться до полотенца – Коллинз не дал, еще сильнее сцепил руки, не дал наклониться, втиснулся в спину, дышал в шею открытым ртом. Дженсен рефлекторно сжал сфинктер, будто это могло задержать оргазм, услышал, как застонал проф. Внутри стало жарко, член профессора толчками выбрасывал сперму, пока Дженсен кончал на подушку. Ноги больше не держали его – Дженсен обмяк, удовлетворенный. По телу разлилась приятная слабость. В голове зияла опустошенность и полный вакуум – как он и хотел. Коллинз перевернул подушку чистой стороной вверх, бережно уложил мальчика на бок, укрыл, поцеловал в приоткрытые губы: – Если хочешь, поспи. Я сам разбужу тебя. Дженсен не шевелился – не хотелось. Да, у них все меньше времени, но позанимаются они потом. Не сейчас. Они успеют. Мальчик соскользнул в сон прежде, чем Коллинз успел закрыть за собой дверь спальни. Сноски: * "...Жизнь – это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник – и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в бревне, что на пути твоем; я в общем-то не верю в фатум – его мы сами создаем; как мыслишь – помните Декарта? – так и живешь; твой атлас – чист; судьба есть контурная карта – ты сам себе геодезист." Вера Полозкова