***
До автовокзала Ксюша чуть ли не бежит — хотя маршрутки в ближайшие города ходят раз в час, она не хочет рисковать упустить свою, промедлив лишнюю минуту. Запрыгивает на последнее свободное место. Дребезжащая газелька выруливает на шоссе и берёт направление по заявленному маршруту. — До Новороссийска едем без остановок, — выкрикивает водила. "Что надо", — думает Ксю. В Геленджик за шмотками она выберется в другой раз. Предвкушение встречи с родным городом, за лето ставшим почти чужим, неприятно щекочет грудную клетку изнутри. Время в пути убивается соцсетями. Вспомнить пароль от фейкового аккаунта — та ещё задачка. Когда-то ей пришлось удалить все личные странички, что не помешало продолжить следить за ним через фальшивый профиль. Однако вместе с летом пришло и отрезвление — растворившись в работе, в круговерти странных событий и новых знакомств, она и думать забыла про вконтактик... Ах, вот он — пароль отыскивается на задворках памяти, изрядно подъеденный ржавчиной, обваленный в пыли: LoveForever54321. Нужно будет обязательно его сменить. А лучше — удалить сам профиль. И как она только до такого додумалась — создать призрака, чтобы следить за врагом? Баграмян никогда не прятался. Его жизнь — как на ладони: идеальная, выхолощенная, ничем не напоминающая его настоящую жизнь. Вот он слепит белизной улыбки с забрюленной аватарки. В его руках — букет лилий, в подписи к картинке: "С юбилеем, любимая бабуля!". О, да — Артурчик, идеальный сын и внук, это Ксения хорошо помнит. Настолько идеальный, что не счёл нужным познакомить своих идеальных родственников с девушкой, которая несколько месяцев жила в его квартире... взаперти. А вот он же репостит какие-то сверхпафосные цитатки из "мужских" пабликов. "Волк никогда не предаст свою волчицу — сколько бы собак у него ни было". Ксюша с трудом проталкивает собравшийся в горле комок вниз по пищеводу. В графе "Отношения" указано "В поиске". Немного отлегает — если б там значилось чьё-то имя, её бы точно стошнило. Фоточки со всяких сходок: вот он впахивает в зале, и плотно обтянутые влажной кожей тугие мышцы на вид тверды, как железо, их накачавшее. А вот сажает деревья на каком-то показушном субботнике возле здания районной администрации — позирует, поставив ногу на лопату, а рукой любовно оглаживая вялые листочки кривовато запихнутого в землю саженца. И вот же он в домашней обстановке — в мягком кресле, с небрежно накинутым на колени клетчатым пледом, прижимает к себе угрюмого белого кота. Ксения знает, что кот — не его. У него аллергия на котов — но чего не сделаешь ради няшного кадра? Листание ленты вверх-вниз и картинок в альбомах вправо-влево неминуемо приводит Ксению к одному значимому наблюдению: фото с лилиями и поздравления в адрес любимой бабули выложены утром, и это не единственный пост на сегодня. "Нет ничего ценнее времени, проведённого с семьёй". И фотка его дачи — вот самый свежий пост из имеющихся. Ксюха была на той даче — она помнит её хорошо. На картинке с общим видом зелёного участка отмечена целая куча народу — пробежавшись по ссылкам, Ксю безошибочно распознаёт в слабознакомых именах родственников Баграмяна. На странице одного из них, подписанного как "Братишка", находит очередную публикацию: "Сегодня нашей бабуле исполняется восемьдесят. Всей семьёй собрались её поздравить". Братишка, по-видимому — двоюродный, раскрывает перед Ксюхой все карты. За минуту до того, как автобус въезжает на платформу, она прячет телефон в карман брюк. Дачу эту она конечно помнит — изнутри, но не дорогу туда. Ей, домоседке, Артур когда-то открыл целый мир... Так он сам говорил, а может быть и думал. Как быть, куда податься? Прогулявшись до банкомата, она снимает неплохую сумму наличкой — пригодится. Затем снова лезет во вконтактик и уже целенаправленно, профиль за профилем, перебирает участников семейного торжества: все они объединены похожими фамилиями и абсолютным благорастворением своих виртуальных образов. Листая альбом чьей-то жены — очередной жены очередного братишки — она находит, что искала. Вид на дачу издалека. Ворота садового товарищества с припаркованными возле внедорожниками. На воротах — ржаво-голубая табличка с едва угадываемой надписью: "Садоводческое товарищество "Садовод". Ксения невольно ухмыляется нелепице. Уже что-то. Стрелки часов над входом в здание автовокзала неминуемо близятся ко встрече — ещё немного, и в своём вертикальном соитии они укажут прямо на застывшее в зените солнце. Торопиться некуда, но это не значит, что нужно бездействовать. Окинув взглядом автовокзальную площадь, Ксю цепляется за нечто привлекательное и тут же берёт путь на заманчивый ориентир. "Хозтовары. Всё для дома и огорода. Вход с улицы" гласит самопальная кислотная вывеска над громадным амбароподобным павильоном.***
Жаль, что у неё нет машины. Жаль, что нет друзей с машиной — таких друзей, которых она могла бы попросить о помощи. Хотя... Это же испытание. Сегодняшний день — трамплин в другую жизнь, в другую себя. Когда делаешь то, чего никогда не делала, любая патетика оправдана. Тем временем площадь заполняется людьми, и Ксения силится не представлять себе, что будет, случись средь сотен лиц ей встретить хоть одно знакомое... Отбросив сомнения, она потуже затягивает на груди лямку новенького походного рюкзака и через площадь, сквозь толпу, не поднимая глаз, чешет обратно к автовокзалу. Там, в стороне от платформ, проводя время в праздном ожидании клиента, дежурят разбившиеся на группки наглые таксисты. — Дачи "Садовод", — оглашает она, подойдя к одной из компашек. Ей искренне хочется верить, что с этим рюкзаком да в болотного цвета панаме она и впрямь похожа на дачницу. — Дорогу покажешь? — вызывается первый. Пожилой, но поджарый — в одной руке он держит картонный стаканчик с кофе, в другой — ядовитую сигарету. — Нет. — Что — сама не знаешь, куда едешь? — выплёвывает он вместе с несвежим выдохом. — Сама не знаю, за что плачу, если вам ещё и дорогу показывать надо. Тот мешкает, сплёвывает, тянет губы — видимо, готовя рот к ответу. Но его опережает коллега помоложе: — Я знаю "Садовод". Далековато, да и дороги там убитые. Меньше, чем за восемьсот — не поеду. — Больше чем за пятьсот — не поеду я, — парирует Ксюха и в подтверждение серьёзности своих намерений разворачивается и отступает. — Шестьсот. И все довольны, — слышит вдогонку. — Пятьсот, но если доедем быстро и без происшествий, то возможны чаевые. — Да ты кто, — в перебранку снова встревает вонючка. В его пальцах — вонючая сигарета: всё та же, или уже новая? Неизменная. — Оставь. Это мой клиент, — молодой его пододвигает, жестом приглашая пассажирку проследовать до своей "Лады".***
— Подождите в машине, пока я ворота открою. Ксюха с замиранием сердца наблюдает ржаво-голубую табличку — вживую она почти такая же, как и на фото. Вместе с осознанием реалистичности происходящего, Ксю теряется: она на месте, есть только один шанс отступить, а потом... И пока страх не подкатил к горлу так близко, чтобы заставить её ухватиться за тот самый шанс, она хватает с сидения рюкзак и тянет водиле две купюры — пятисотку и двухсотку. — Не надо, дальше я пешком. Дождавшись, пока машина развернётся и скроется за поворотом ведущей от трассы в дачному кооперативу грунтовой дороги, Ксения самостоятельно раскрывает кованые створки, тяжесть которых сдерживается тугим засовом, переступает черту и, просунув свободную руку меж прутьев, задвигает засов на место. Перед ней развилка сразу на четыре линии. Она не уверена наверняка, но ей помнится, что когда она "гостила" здесь в прошлый раз — гостила именно в кавычках, ибо пребывание в заточении на загородной даче лишь с виду лучше пребывания в заточении в городской квартире — прямо за участком отчётливо виднелся лес. Воспоминания яркие, осязаемые: она почти чувствует, как стояла на балконе второго этажа, ожидая — приедут ли за ней хотя бы сегодня, или ей придётся ещё одну ночь провести одной в поставленном на сигнализацию доме, за чертой города, без мобильника и интернета, зато с целым холодильником продуктов? Артур никогда заранее не предупреждал, во сколько вернётся, зато всегда требовал горячего и свежего обеда на столе к своему появлению. Именно свежего — разогретый вариант его не устраивал. За разогретый вариант Ксюха расплачивалась целостностью кожного покрова. Чувствует до болезненного ясно, как стояла на балконе, глядя вдаль, на такие близкие и такие недосягаемые верхушки елей — синие ночью и зелёные днём, то и дело переводя взгляд вниз — на вымощенную плиткой стоянку и козырёк веранды. И она до сих пор не может с уверенностью сказать, почему тогда не прыгнула — потому что побоялась разбиться или потому что побоялась, что второй этаж — недостаточная высота для того, чтобы разбиться наверняка. Она задирает голову и осматривается кругом. Ели — ориентир — торчат неровным строем за крышами домов первой линии. Значит, ей — влево. Но там наверняка людно — в сети уже появились фотки самого торжества: крупные, украшенные луковыми кольцами куски шашлыка, разлитое по бокалам вино, длинные столы, ломящиеся от закусок. Зелёная лужайка, истоптанная десятками ног. И принимающая поздравления бабуля — дай ей бог здоровья. Поэтому, чтобы схорониться до поры до времени в том самом лесочке, Ксения сворачивает на вторую линию, решая не испытывать судьбу и не мелькать под носом у возможных знакомых (после суда они наконец-то узнали о существовании такой девушки — Ксюши). Прогулка до леса выходит не то чтобы приятной — сразу с четырёх участков её облаяли цепные псы, а с одного пёс чуть не вырвался: одичавший, рванул к забору, волоча за собой тяжеленную цепь, заканчивающуюся выдранным из земли колышком, да забор оказался прочен. Людей на дачах мало — сказывается будний день и лютая жара. Встретился велосипедист — бодрый старикан, с виду даже трезвый, но Ксения, завидев его издали, так глубоко натянула панамку на голову, что, утеряв полный обзор, чуть сама же не бросилась ему под колёса. — Осторожнее, девушка, — послышалось вслед. — Извините... — вряд ли он услышал. В лесу комаров — как комаров в лесу. Приблизительно чего-то такого она и ожидала, взяв путь за город, поэтому едва шагнув на опушку и присев за ближайшим кустом так, чтобы с объездной грунтовки её не было видно, девушка скидывает с плеч тяжеленный рюкзак, с наслаждением разминает мышцы и тут же, не теряя времени, натирается средством от комаров. В том ангаре, что у автовокзала, действительно нашлось всё для дома и огорода — всё, что ей было нужно. Даже протеиновые батончики и минералка. Обед проходит в относительном спокойствии — вопреки опасениям, ни диких зверей, ни бродячих собак, ни бомжей, ни гопников в посадках она не встретила. Даже грибников или прогуливающихся дачников здесь, похоже, не рыщет. Какое тихое место. Жаркий воздух стынет меж шершавых стволов, как многослойное желе в запотевшем стакане. Полное безветрие наделяет лес, что казался когда-то таким мрачным и таинственным, неестественной, убаюкивающей тишиной. Ещё немного — и сморит, а Ксюха здесь не затем, чтобы кормить комаров и муравьёв своими спящими телесами. Тем временем через вконтактик ведётся почти прямое включение с места событий — с баграмяновкой дачи. Судя по фоткам, гости, изрядно захмелевшие, потихоньку засобирались домой. Бабулю уже куда-то сплавили — вон пустует её стул, а вон и она сама — дремлет на заднем сидении чьего-то "Порше". Очередная жена очередного братишки постит фото с трассы — значит, они уже уехали. Сам же Баграмян предстаёт перед многочисленными подписчиками в роли ответственного хозяина — убирает со столов, пакует мусор по пакетам. Может, он ещё и посуду вздумает мыть на камеру? Нет, до такого он не опустится даже ради самого жирного куска славы. Ксюха теряется в изобилии картинок чужой безбедной жизни — эти люди выглядят так, будто ничего и не было... Хотя — для них-то ничего и не было. А ведь когда-то Ксюха на полном серьёзе планировала стать частью этой большой и дружной семьи. Впервые за долгое время, возможно — впервые в жизни, она ощущает что-то вроде благодарности судьбе. Это чувство так неожиданно, что она не выдерживает и шепчет вполне отчётливо, разрезая лесную тишину своим подхриповатым выдохом: "Спасибо". Спасибо судьбе за то, что иногда мечты не сбываются. Удача... На этом всё: Ксюше и так помогли, дальше — зона её персональной ответственности. Страха не осталось — от долгого ожидания он крепнет, но от слишком долгого — умирает. Солнце провалилось за ёлки — исчезло в брюхе сказочной рептилии. Ёлки, всем своим нестройным коллективом — зелёные, зубастые — как вселенский крокодил, который солнце проглотил. По мере того как воздух густеет, комары наглеют, а спрей от укусов уже перестаёт выручать, Ксения начинает собираться на вылазку. Удача сегодня и впрямь на её стороне: Артурчик вновь напоминает о себе очередным постом. "Гости разъехались. Остаюсь с ночёвкой — нужно убраться. Люблю порядок". О том, как он любит порядок, Ксения помнит хорошо: швабры — для лентяек, нормальные женщины моют полы руками. А если не слишком стараются, то полы моют уже ими. Ксения сомневается, что на даче он один — скорее всего, остался с дружками ради продолжения банкета, а может быть и не только с дружками. Плана как такового нет, но тянуть уже некуда: неопределённость — плохой советчик. Вооружившись фонариком, она закидывает поклажу за спину и, осторожно ступая по сухому подлеску, выходит с опушки. Впереди — пустующая объездная, за ней — ограда дачного анклава, несколько участков и — её цель.***
Удача, удача... Всё это так непривычно — на её пути одно сплошное везение. Четыре участка до нужного пустуют: судя по отсутствию грядок и наличию давно не стриженых газонов, они используются владельцами лишь по праздникам. Даже собак нет. У Артура тоже нет собаки — Ксения в этом уверена, она помнит, что у него не только на кошек аллергия. Между соседним и нужным ей участком — преграда из сетки-рабицы: в паре мест мотки не скреплены с вбитыми в землю жердями и свободно отгибаются уголком, образуя дыры, достаточные для того, чтобы протиснуться. Из дома, что в спустившихся на участок коротких сумерках горит уютным жёлтым электричеством, доносится музыка — точнее лишь тень её, различимая ритмичными всплесками глухих басов в мерном стрекотании вечерних цикад. Ксюха оставляет поклажу у забора и проскальзывает на участок. Наследить не боится — за сегодняшний день здесь и так уже всё истоптано вдоль и поперёк. До дома добегает на полусогнутых. Обходит его по периметру, заглядывая в каждое светлое окно — а они в доме сейчас все светлые, праздник у людей. Второй этаж только в тени — значит, до спальни ещё не добрались. О том, что на ночь у Баграмяна запланирована вовсе не пьянка с друзьями и уж точно не мытьё посуды, сваленной ворохом прямо на полу веранды, а именно спальня, догадаться несложно: в усилившихся танцевальных ритмах, купаясь в тёплом матовом свете, по гладкому паркету гостиной скользят два силуэта. Один — женский, тонкий, изящный — стройные ноги, короткая юбка-колокольчик, рукава-фонарики. Не хватает туфель-лодочек, но им там не место — хозяин хором вряд ли позволит царапать свой паркет жёсткими набойками. Второй силуэт — хорошо знакомый. Кажется, за те полгода, что они не виделись, он ещё прибавил в массе. Но он гостью волнует менее: сейчас главное — избавиться от вертлявого одуванчика на ножках. Озираясь в поисках идеи, Ксения обнаруживает на стоянке два автомобиля — Артурову "бэху", которую он отчего-то до сих пор не сменил, а ведь она бита и не раз: гонять пьяным, с визжащей на пассажирском сидении спутницей, для него — своего рода традиция. Только вот визжать приходилось беззвучно, зажёвывая ладонь — Артур терпеть не может крики, он любит, когда на него смотрят с трепетом, распахнув глаза в немом ужасе, а рот при этом держа на замке. Вторая тачка — салатовый "Матиз". Ксюха скользит по полу веранды, петляя меж грязной посуды и облепленных мошкарой объедков. На низком пластиковом столе, возле входа в дом ею сразу примечена красная лаковая сумка, а красные лаковые лодочки — под столом. Видно, барышня серьёзно готовилась к свиданию, подбирала аксессуары тон-в-тон, не предполагая, что хозяин рандеву её стараний не оценит — для него сохранность паркета важнее завершённости образа. О том, что девчонка новенькая, догадаться не сложно. В соцсетях Артур всё ещё "в поиске", да и на семейном торжестве её не было — такую примечательную мадемуазель уж кто-нибудь из гостей да и запостил бы на свою стену. При этом дверь в дом приоткрыта, а сумка со всем содержимым — брошена как зря. Значит, девушка — не пленница. То есть у них пока конфетно-букетный. И она точно не проститутка — те не носят рукава-фонарики, не водят "Матиз" и не зажигают с клиентами под Кетти Перри. Ксения осторожно тянется к сумке — внутри мобильный, ключи от машины, кошелёк, косметичка, пачка презервативов. Точно новенькая: Артур не пользуется кондомами — это ж как целоваться в противогазе. И снова удача — блокировка на телефоне снимается без всяких кодов, и Ксения наскоро набирает свой номер, жмёт на вызов, сбрасывает. Теперь осталось только ждать момента. Пока те двое отплясывают, периодически отхлёбывая шампанского прямо из горла, она возвращается к изгороди — к своему тайнику, чтобы привести себя в полную боевую готовность и вернуться к дому уже во всеоружии.***
Может показаться, что в задницах у них — перпетуум-мобиле, ибо они уж битый час отплясывают, ни на шаг не приблизившись к спальне. Это порядком утомляет, но вот наконец-то Артур делает музыку погромче, а сам, пробурчав что-то — слов Ксения из-под окна террасы не слышит — исчезает в глубине дома. Видно, шампанское дало о себе знать. Это ненадолго, а значит у Ксении считанные мгновения. Она достаёт из кармана поставленный на беззвучный телефон и набирает номер. Она боится, что из-за музыки звонок будет неслышен, но рингтон грохочет так, что перебивает даже заглушённые стеклом басы. — Артурчик, я на минуту! — пищит дева в пустоту и выходит на террасу. — Не кричи. — Слышит она у своего уха, обнаруживая на своих губах чужую ладонь, а у своего бока — холод заточенной стали. — Кивни, если поняла. Дождавшись кивка, Ксения на свой страх и риск отнимает руку от дрожащего влажного рта, при этом ещё твёрже прижимая перочинный ножик к изгибу тонкой талии. — Не убивайте. У меня немного денег, но мой парень, он заплатит, — лепечет деваха, и Ксению накрывает расслабляющей волной облегчения. Не заплатит, дорогая, не заплатит. — Бери сумку, забирай туфли и мигом в машину. Чтоб через секунду тебя здесь не было. И помни — я знаю всё о тебе, и если ты кому-нибудь заикнёшься о том, что вообще была здесь... — Я поняла! — Деваха подбирает сумку, опасливо косясь на всё ещё мельтешащий в поле её зрения ножичек, прыгает в авто и достаёт ключи. Пока копошится с зажиганием, Ксения забирает у неё мобильник, стирает свой номер из истории звонков, вынимает аккумулятор и бросает в заросли отцветших пионов. Она даже любезно отворяет прикрытые ворота, освобождая беглянке путь, и молится лишь о том, чтобы та без происшествий добралась до дома — из-за выпитого шампанского и пережитого стресса рука её не тверда. — Света, ты куда? — Хозяин выскакивает на веранду раздетый по пояс и тут же принимается набирать чей-то номер на мобильнике. — Ай, сука, найду — выебу, — сплёвывает он, услышав в трубке закономерное "Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети". Ксения наблюдает за этим из тени дома. Тошнота снова подступает, обволакивая гортань, язык, грудину фантомной, дурно пахнущей слизью. С ножичком на такого борова не пойдёшь, и в глубоком кармане олимпийки она нащупывает кое-что поинтереснее. — Кто здесь? Света, это ты? Слышит звон, да не знает, где он. Артур опасливо озирается, его корпус звенит напряжением, а руки сами собой собираются в стойку. Но он не знает, откуда ждать подвоха — обходит дом с крыла, заводя себя в ту самую тень, где его уже ждут. — Уехала твоя Света. А вот я никуда не тороплюсь. — Удержаться от пафосной реплики Ксюше не удаётся. Прежде чем повреждённая временем и возлияниями память выдаёт Артуру ответ, откуда ему вообще знаком этот женский голос, он падает на земь, сражённый нехилым зарядом новенького электрошокера.***
Пацан — на вид цыган, лет не больше шестнадцати — пристал к ней на выходе из хозяйственного и изначально спросил сигарету. Потом попросил денег, затем предложил купить ворованный айфон — заблокированный и бесполезный, а под конец, завидев торчащую из полупрозрачного пакета с покупками коробку с ножом, чуть помялся да и выставил на продажу самое дорогое, что у него было. Электрошокер — в заводской упаковке, всего за тыщу. Тоже ворованный, и поди знай откуда, да только его происхождение никого из участников сделки не волновало. Кому какая разница, если работает? А он работает — цыган при потенциальной покупательнице его распечатал и собирался было опробовать на блуждавшей неподалёку кошке, но в итоге, поддавшись чарам Ксюхиного негодования, опробовал на себе. Совсем чуть-чуть. Если переборщить — можно не откачать потом. Так он сказал. Так Ксюха и запомнила, и потому могучую тушу Артура тащит до гостиной едва дыша, боясь упустить момент, когда тот очухается, и при этом не решаясь применять орудие повторно. В романах, которые она читала, пленников обычно вяжут по рукам и ногам верёвками — или как попало, дабы пленники вовремя, в угоду сюжету, смогли высвободиться, или напротив — намертво, какими-нибудь изысканными морскими узлами с труднопроизносимыми английскими названиями. В жизни всё проще. Пока она бродила по хозяйственному магазину вдоль стеллажей с верёвками, услужливая продавщица вдруг подскочила к ней, да не с пустыми руками, бросив ничего не значащее: "Вот, возьмите, это удобнее". "Удобнее для чего?" — поинтересовалась Ксения, повертев в руках упаковку двухстороннего строительного скотча, а у самой поджилки затряслись — неужели она настолько очевидна? "Для хозяйства", — было ей ответом. Продавщица не соврала, разве что самую малость: Ксения фиксирует руки пленника, а сама чуть к нему же не липнет — клей на скотче столь хваток, что с ним стоит быть аккуратнее... Ноги решает не связывать — пусть брыкается, пусть вертится, как жук на панцире... Бетонная колонна в углу гостиной выполняет функцию несущей конструкции. Вдоль неё ползут лианы — пластиковые конечно. Артур рассказывал, что такую хрень посоветовал им дизайнер, а будь его воля, он бы лучше установил посреди комнаты шест. Для танцев — так он выразился. — Сегодня потанцуешь, — шипит Ксенька, сдувая опавшую чёлку с мокрого лба. Вслед за волосами в сторону улетают воспоминания. Она связывает запястья между собой, а через образовавшийся "замок" крест-накрест пропускает клейкую ленту, зафиксировав пленника ею в несколько оборотов вокруг колонны. Теоретически, он сможет освободиться. Но практически она такой возможности давать ему не собирается. Лента закреплена почти у пола, и вот уже пленник сидит, откинувшись на колонну, а Ксюха сидит напротив. Свет в доме погашен — весь, кроме маленькой точечной подсветки вдоль карнизов. Шторы плотно задёрнуты. Двери, вслед за воротами — надёжно заперты. Музыка выключена, и гудящая тишина охлаждает ум, как нырок в прохладное море: чёртова Кетти Перри — явно не тот саундтрек, которого требует момент. Со стороны дом выглядит спящим, нет — необитаемым. Случайным прохожим, которых, скорее всего, здесь не бывает, ничего не должно показаться подозрительным. В ожидании Ксюхе очень хочется дрябнуть для храбрости, но она не решается. Брезгует пить его выпивку или же просто не хочет терять голову? Смурное мычание разрезает пустоту сознания, мигом сводя на нет остатки волнения. Чего мычит — на губах-то скотч. У Ксюхи было время подумать, хочет ли она говорить или разговаривать — и она решила, что не хочет ни того, ни другого. О чём она не подумала, так это о том, как будет его бить. Ей казалось — чего проще, берёшь витой железный прут, что в хозяйственном магазине продавался поштучно под наименованием "Подпорка живой изгороди". Берёшь и лупишь. Куда там. Взять — взяла, а рука не поднимается. Чуть лупастые чёрные глаза таращатся на неё ошарашенно — его понять можно: его застали врасплох. Ксения подходит ближе, помахивая прутом из стороны в сторону. Тот туго рассекает пропитанный спиртовыми парами, запахом пота и пластика густой воздух. Звучит страшно. Дальше — никак. Она бы ещё долго стояла в полушаге от раскорячившейся у колонны дюжей фигуры, загипнотизированная созерцанием чужого испуга, если бы Артур не попытался пихнуть её ногой. Почти достал. И Ксения замахивается было, чтоб стегануть по обтянутой тёртой джинсой упругой ляжке — но никак. Его глаза смеются. Она понимает, что проигрывает и ловит панику, услужливо подкатывающую к лёгким. Она вдруг осознаёт, что не ударила бы его даже если б он дотянулся и пнул её первым. Как никогда не могла дать сдачи, сейчас, имея полное моральное право — по своим канонам, выписав себе индульгенцию, и, в кои-то веки имея полное физическое преимущество... Она снова не может. Она проигрывает — а он чует это в каждом зажатом микродвижении её исхудалой фигурки; уверенность берёт вверх над страхом — она чует это по запаху, источаемому его горячей смуглой кожей. Не рискуя приближаться спереди, она обходит колонну и, сутуло склонившись, дрожащей рукой тянется к его лицу. Подцепить скотч ногтем не сложно, но оторвать рывком, да ещё и в столь неудобном положении — практически невозможно. Несколько неуклюжих потуг — и вот уже скотч висит на правой щеке пленника, а сама она обтирает чужие слюни со своих пальцев о замызганную штанину. — Ты чё-то попутала, сучка? Жить надоело? Ты хоть понимаешь, на что подписалась? Да я тебя здесь же и зарою — в компостной яме, гнида. Нет — слышать всё же недостаточно, нужно видеть при этом его лицо. Опасливо сторонясь, Ксения обходит колонну снова, чтобы наконец иметь возможность заглянуть своему ночному собеседнику не только в глаза, но и в рот. — Давно не виделись. — Развяжи меня, дрянь, сейчас же, потому что когда я сам развяжусь — ты сдохнешь. — Не страшно, Артур. Уже нет. — Правда что ли? С каких это пор? — С недавних? Они смеются — оба. Это так странно... Ксении нравится. — Это твои дружки-менты деревенские тебя науськали? Или кто-то конкретный из них? Я тебя знаю — тебе в уши надуй, ты на всё готова. Ты бы сама до такой афёры не додумалась. Трахаря нового нашла что ли? Где он? На улице? Зови, пускай заходит. Посмотреть хочу. А Ксюше обидно: Баграмян просто не верит, что она здесь одна. Что они здесь одни. Она заносит повыше руку с прутом и обводит им воздух, описывая пустоту — метафорически демонстрируя, что рядом никого нет. — Ты же всё равно никогда не ударишь. Ты ж амёба. В суд тебя подружка потащила, в деревню эту сраную — она же. Сто пудов, и здесь без неё не обошлось. Ну, выходите, лошары. Хочу видеть каждого, кого лично потом урою. — Я здесь одна, Артур. — Ага. — Ага. — Попиздела и хватит. Развязывай уже, и мы договоримся. — Мы не будем договариваться, Артур. — Мы будем делать всё, что я скажу. Ну же, Ксюшенька, будь хорошей девочкой. Принимать решения — это не твоё. Твоё — это слушать и исполнять. Ничего не происходит. Ксения зла до невозможности — на саму себя. Даже слышать его ей недостаточно. Похоже, она всё-таки переоценила свои силы. Неужели, на этом всё? — А если сейчас же не развяжешь, то за твоей шлюховатой подругой снова приедут. Только вот домой она уже не попадёт. И к предкам твоим приедут — думаешь, я забыл, где они живут? Я всех достану — а тебя оставлю на потом. Что таращишься? Страшно? Вот видишь — тебе всё-таки страшно. Зря храбрилась, не твоё это. Развязывай, давай. Оказывается, трудно только в первый раз. И как она могла забыть правило первого раза? Прут опускается ему на ноги, удар отзывается в ладонях ядовитым жёстким трением. Ей кажется, что это было совсем как-то никак, да только он вопит. Вопит, чёрт возьми — она такого не ждала. — Сууука! Она заносит и опускает прут, пока хватает сил, не отвлекаясь ни на вопли, ни на угрозы, ни на мольбы, и прекращает лишь когда тот выскальзывает из ладони. Следом на пол падают несколько алых капель. Артур уже не вопит — только тяжело дышит, нелепо раскорячившись у подножия колонны. Она долго смотрит в его лицо, в раздувающиеся ноздри и распухшие губы, частично прикрытые намокшим скотчем. Ей вдруг думается, что нельзя оставлять его здесь, вот так... С таким лицом. Ксения поднимает прут и заносит его уже прицельно. Щека и губы рассекаются разом, глаза спасены прочностью лицевой кости. Кожа на скуле лопается, как корка на клубничном пироге — лицо заливается алой влагой. Наверняка, шрамы останутся нестираемые... А ведь уже глухая ночь, до Алиевки километров с полста, и домой надо как-то добираться — к завтраку она должна быть на кухне и в форме. Ей страшно бросать его одного. Ещё страшнее — подходить ближе, чтобы проверить, как он там. Завтра за ним приедут менты. Или родственники вернутся разгребать постпраздничный срач. Ну или кто-то из дружков заподозрит неладное, не сумев дозвониться... Наверняка уже утром его найдут. Так что не стоит паниковать. Не стоит предаваться обману жалостливых сожалений. Сейчас ей лучше подумать о том, как она попадёт домой.***
Оказывается, это не так и сложно. Скажи ей кто ещё пару месяцев назад, что она одна, среди ночи, в незнакомой местности будет стоять у трассы и ловить попутку, и она бы лишь пальцем у виска покрутила. Нонсенс. Только вот сейчас Ксю именно этим и занята — отбежав метра на полтора от обочины, тянет правую руку вверх и почти сразу же ловит серую замызганную "девятку". — Девушка, Вам куда? — В Алиевку. — Садитесь, мне всё равно рядом проезжать — подкину. — Я заплачу, — отвечает она, устроившись поудобнее на сидении рядом с водителем. По отчётливому запаху копчёностей в салоне и налепленному на дверцу логотипу понять не трудно: парень — торговый представитель довольно известной в регионе колбасной фабрики. Прут, скотч и мобильник Баграмяна она бросила в попавшийся по дороге до трассы заросший кувшинками пруд. Туда же её и вырвало — рвало долго, на износ, пока желудок не скукожился до состояния сдутого шарика. И даже тогда ей всё ещё хотелось блевать. В себя приходила долго — не глядя на часы, глядя на звёзды, лежала на траве, время от времени отпивая по глоточку оставшейся минералки. Ей казалось, она не сможет встать. Оцепенение не спадёт, слабость не отступит. Ей казалось, она сделала больше, чем могла себе позволить — и организм ей этого не простит. Но вот она уже в машине. На дне рюкзака валяются электрошокер и нож — выбрасывать было жалко, да и пригодятся они ещё — жизнь-то долгая. А фонарь она, даже сев в машину, не выпустила из рук. — Не надо денег, я так довезу, — бурчит парень, косясь на ладони ночной пассажирки. Одна из них — в кровь разодрана. — Девушка, с Вами всё в порядке? — Интересуется на всякий случай — сам-то он уверен, что девушке ничего не угрожает. А вот в своей безопасности — уже не уверен. — Да. В полном. На мобильнике несколько сообщений от Розы и Женьки. Ничего особенного. Ни одного звонка. Кажется, на ночёвку в гостинице её и впрямь никто не ждал. Парень подбрасывает её до самого посёлка, только от главной дороги до гостиницы пару минут ей всё же приходится пешком пройтись — в частный сектор он завернуть всё же не рискует. Уже вызубренным до оскомины путём Ксюха перемахивает через забор и, крадучись, добирается до своего этажа. Остаётся лишь через террасу пройти, никого из жильцов соседних номеров не потревожив. Поклажа на дне рюкзака бьётся друг о друга, и Ксюха поддерживает дно ладонью, чтоб не тряслось. Уже у своей двери немного расслабляется — свет не горит, дверь заперта снаружи: Женьки снова нет дома. Сегодня это Ксении на руку, как никогда. Нащупав в кармашке брюк свою копию ключа, она делает пару поворотов и, оказавшись в комнате, наконец с облегчением выдыхает. Дома — она дома. Она в безопасности, и теперь это уже точно. Хочется рухнуть поперёк кровати и проспать до обеда, но на часах хорошо за полночь, а подъём — в пять. На её руках — глубокие ссадины, на одежде — грязь и капельки крови (своей? чужой?). Преодолевая внезапно напавшую лень, Ксения стягивает шмотки, запихивает их в пакет для стирки и тащится в ванную. Уже там, стоя под прохладными пунктирными струями и дрожа всем телом, она слышит странное — будто бы кто-то говорит, совсем рядом... Через стенку. Кажется, Ольга снова заселилась в тот же люкс, что и в прошлый раз? Но с кем она разговаривает? Преодолев смущение, Ксюха выключает воду, притаскивает из комнаты стул, пододвигает его к стене, карабкается вверх и, затаив дыхание, будто движение воздуха по трахеям способно ей помешать, льнёт ухом к подёрнутой пылью и паутиной решётке вентиляционного отверстия.***
— Ну, и чего ты добилась? Вот, теперь даже искупаться самостоятельно не можешь. Не трогай — бинты намочишь. — Мам, ну прости, я не специально. Я просто хотела напугать вас, чтоб вы от меня отстали. — Можешь считать, у тебя получилось. Когда твой дядя позвонил мне в четвёртом часу утра, я чуть сердечный приступ не схватила — причём ещё до того, как он объяснил, в чём дело. Просто я такого голоса у него никогда не слышала. Я даже не подозревала, что он так умеет... Разговаривать. Таким голосом в смысле. — Ну ничего же не случилось, мам! — Ничего? Я думала ты взрослая, а оказывается, у тебя мозгов не больше, чем у детсадовки! Ты хоть подумала, что просто могла не рассчитать, нажать чуть сильнее, да хотя бы поскользнуться в ванной и напороться на нож? Подумала? — Мам, ну... — А о шрамах ты подумала? Ты пока только растёшь, на тебе всё заживает, как на собаке — а что если до конца не заживёт? Так и будешь с этим уродством на руках всю жизнь ходить? — Шрамы можно прикрыть татуировками, я в одном сериале видела... — Видела она. На долгих полторы минуты разговор прерывается — голосов не слыхать, зато шум воды кажется усилился. Когда же диалог возобновляется, Ксения уже держит ухо востро. Смысл беседы Ольги с дочерью для неё непонятен, так же как не понятно ей то, что они в принципе ночуют вместе — ведь она знает, что Алиса должна была остаться у Яна. Ей до трясучки стыдно подслушивать, но она находит себе извинение, и стыд потихоньку сходит на нет — она убеждает себя, что невольное вторжение в чужую жизнь, сиюминутное и ничего не значащее — это такой способ отвлечься от кошмаров жизни собственной. Kак посмотреть серию "Дома-2" или стрим любимого блогера. В общем, ничего такого — терапия, безобидная и почти не аморальная. — Мам, ну не злись... Ничего же не случилось. — Алиса. Прекрати повторять одно и то же. Ты даже не представляешь, как меня бесит эта твоя дурацкая фразочка. — Мам... Почему? — Потому что случилось очень даже много чего. И да — я злюсь и буду злиться. На тебя и... на себя. — Мам? Ты что — опять плачешь? Шум воды затихает, уступая место невнятному хлюпанью. — Иди высуши голову и ложись спать. А я попробую забронировать билеты. Вылетаем первым же рейсом. Наконец отлипнув от вентиляционного отверстия, Ксения снимает полотенце с крючка и обтирает уже и так почти сухое тело. Протирает правую ладонь перекисью водорода и обвязывает бинтом из аптечки — нетуго, как умеет. Промакивает волосы бумажной салфеткой, накидывает растянутую домашнюю футболку и прямо так, без белья, возвращается в комнату. Усталость валит с ног, стрелки часов опасно приближаются к рубежу, за которым прячется новый рабочий день, ноги гудят от долгой ходьбы, а плечи — от ноши, что была сегодня на них взвалена. В голове — пустота. Ксения пытается забить слово "осознание" в мозг, как в строку поиска. Мозг изъеден чёрными дырами — результатов не найдено. Есть хочется неимоверно, а пить — ещё больше. Но сил подняться и взять бутылку воды с Женькиной тумбочки уже нет. Ксю лежит на кровати, неподвижная, как имитация самой себя — как вяленая мумия из Эрмитажа. Вакуум в сознании. И лишь на дне грудной клетки — аккурат между сжимающимся в голодных спазмах желудком и едва сокращающимися полусонными лёгкими — трепыхается хорошо знакомое: "Ксюшенька, девочка моя, ты уже закрыла свой гештальт?". Ксюхе хорошо и спокойно — она будто гоняет по небу верхом на облаке под любимую музыку. Да, милый, закрыла. Спокойной ночи.