Юкхей [00:34]: это всё твоя ебучая вина
«Чё блять?»
— Сынок, ты проснулся? — В комнату заходит мать как всегда в приподнятом настроении. — Мы с твоим другом пьём чай. Приводи себя в порядок и присоединяйся. Женщина закрывает дверь, а Марк забывает про сообщение Юкхея.«Каким ещё нахуй другом?»
Он не успел проснуться, а уже столько вопросов. Марк решает не тянуть и сразу же пойти на кухню, посмотреть на «друга». Его мать слишком дружелюбная, беззаботная и легкомысленная, поэтому она способна любого бомжа принять за приятеля сына. Парень решает даже не переодеваться в домашнюю одежду и не идти в ванную, совершенно не смущаясь, что он разгуливает сейчас в тех шмотках, в которых вчера бухал. Он выходит из комнаты, проходит по коридору, с серьёзной миной заваливается на кухню и видит перед собой странную картину: мать сидит за столом с каким-то парнем, которого Марк действительно видит впервые, они пьют чай с печеньем и смеются. — О, наконец-то ты встал, — восторженно говорит этот незнакомый парень так, будто они уже лет сто прожили вместе. — Дурачина опять напился вчера, — смеётся мама и достаёт ещё одну печеньку из пачки. Марк настолько в шоке, что он даже не знает как себя вести. Его мама довольно-таки дружелюбная женщина, и она хочет дружить со всеми друзьями любимого сынули. Её несильно смущают пьянки и курение, она не видит в этом ничего страшного до тех пор, пока сын не лезет в петлю, как её муж много лет назад. Возможно, после его смерти она стала такой дурочкой (как многие её называли). Но только Марк знал, что это всего лишь маска для отвода глаз. Она давно уже замкнулась в себе настолько, что до неё настоящей никто больше никогда не достучится. Чтобы не устраивать при ней скандал и не тревожить её, Марк решает подыграть этому непонятному типу. — Да, привет, — Марк даёт ему пять, и его актёрской игрой был бы восхищён сам Станиславский. — Не так уж и много я выпил. — Мне Донхёк уже всё рассказал, — с хитринкой улыбается мама, продолжая пить чай. Каждый раз когда она улыбается в Марке что-то ломается, потому что он знает, что каждая её улыбка — это ложь. Так и хочется схватить её за плечи, потрясти и спросить: «Почему ты улыбаешься, мама?». — Э.. что он рассказал? — Ли начинает жалеть о своём решении сделать вид, что они с этим парнем закадычные кореша. — Ты ничего не помнишь что ли? Ну ты даёшь, сына. А ты весь в меня! Я тоже ничегошеньки не помню, если выпью хоть бокал вина. Да и вырубает меня быстро. Может, купить вина, кстати? — Женщина уже отвлеклась от темы и как обычно ушла в свой собственный непонятный мир. — Слушай, дружище, пойдём-ка ко мне в комнату, я забыл тебе кое-что показать вчера, — Марк пользуется тем, что мать сейчас не в этой вселенной, хватает этого Донхёка за руку и тащит в свою комнату. Ли, кажется, смутно вспоминает его лицо, но эти смазанные образы в голове ничего не дают. Они заходят в комнату, Марк отпускает руку парня, садится на кровать и несколько секунд молчит, глядя на него. Первое слово, которое пришло в голову Ли, когда он увидел Донхёка, это «изящество». Сам не зная почему, Марк увидел в этом парне какую-то невообразимую грацию, присущую членам какой-нибудь королевской семьи. Отточенные аккуратные движения, красивые костлявые пальцы, идеальная осанка. Этот парень, будто танцует, даже если просто протягивает руку к чашке с чаем. Дело даже не в его внешности. А в его подаче, энергетике, ауре – Марк не знает. На него приятно смотреть. Но это не Юкхей. — Ну, и что ты хотел мне показать? — Донхёк, кажется, не понял предлога, под которым его сюда привели. Похож на дитё, которое легко обвести вокруг пальца. — Ты блять кто? — наконец, Марк задаёт интересующий его с самого начала вопрос. — Я Донхёк. Ты что, забыл? Твоя мама называла уже моё имя недавно, — либо из вредности, либо от нежелания говорить правду, Донхёк прикидывается идиотом. — Это уже установлено. Какого хуя ты делаешь у меня дома и пьёшь чай с моей матерью? — Ли понимает, что этот подозрительный тип юлит. — Когда ты спал, ты казался мне дружелюбнее... — Хёк опускает голову и, кажется, он... разочарован? — Ты будешь отвечать на мои вопросы или нет? — Марк продолжает стоять на своём. Его пугает, что он не помнит этого непонятного парня. Вдруг он забыл что-то важное? — Ладно, пока, — обиженно проговаривает Донхёк и направляется в сторону двери. Марк смотрит на него и ничего не понимает. Почему он обиделся? Ему же задали вполне нормальные вопросы. Как девчонка, ей богу. — Да погодь ты, — Ли почувствовал себя виноватым, поэтому подскочил и схватил парня за запястье, но сразу же отпустил его, как только Донхёк остановился. Он сам не понимает почему, но ему стало за себя стыдно. — Я правда ничего не помню. — Да я знаю, — отвечает Донхёк с тупой улыбочкой, немного приободрившийся от того, что Марк всё-таки остановил его. — Что? Э... Тогда на что ты обиделся? — Марк не понимает что с этим парнем не так. Он не узнаёт сам себя сейчас. Брюнет пытается оправдать такой интерес к этому типу тем, что он нашёл общий язык с его мамой. Ведь даже Юкхей не смог так с ней разговориться за все эти годы. Поэтому ему не хочется выгонять Донхёка, при этом покрыв его трёхэтажным матом, как он и планировал сделать. — Я забыл, — спокойно отвечает Ли, садясь на кровать своего нового знакомого. — Ладно. Начнём заново. Что ты тут делаешь? — Марк старается быть терпеливым и даже не матерится. — Сижу, ты слепошара что ли? — Отвечает Донхёк вопросом на вопрос. И, судя по его выражению лица, он говорит всерьёз. Он правда неправильно понял вопрос. Марк в шоке. Он никогда не встречал такого человека. И в самом деле он не может найти даже подходящее слово для его описания. Если внешность – это изящество, то характер – это ???. — Мне восемнадцать лет, я сводный брат Чону. Ну, его папаша типа мой отчим, и я в рот не ебу почему моя мать живёт с ним, ведь он алкаш да ещё и неадекватный. Ну, в общем, я проснулся утром от их ругани, не успел даже жопу почесать, как сразу влетает в мою комнату сестра в слезах, и... — Донхёк увлечённо рассказывает то, чего Марк совсем не понимает. Сам он стоит и смотрит на старшего с лицом «что-ты-дебил-блять-несёшь». — Ты псих? — прерывает его Ли. — Я нихуя не понимаю что ты несёшь, — единственное, что он понял, — Донхёк — сын новой жены отца Чону. — Что? Нет. Да почему вы блять все так думаете? — кажется, он опять обиделся. Второй раз за день. Притом, что обижаться он совсем не умеет. Его немного пугает это чувство, но он старается подавить его и не обращать внимания. — Я просто рассказываю как я тут оказался, а ты уже орёшь на меня как мать моего бывшего друга на него за терабайт порнухи на её рабочей флешке. Кстати, забавная история, он ещё тогда... — Донхёк теперь начал рассказывать про своего друга, с которым он дружил пять лет назад, отклонившись от темы. Марку после этого всего стало понятно почему Ли нашёл общий язык с его матерью. Да потому что он ведёт себя так же как она. Отвлекается от темы, начинает нести какую-то дичь, да и вообще в принципе всё, что он говорит – это дичь. Парень не знает можно ли назвать это каким-то психическим отклонением, но за все эти годы он не смог найти общий язык с мамой. Она не навязывается, а он сам практически не говорит с ней. Не спрашивает как у неё дела на работе, как у неё здоровье. Даже не знает есть ли у неё подруги. Но скорее всего нет, потому что все считают её чудной. Но конкретно в этой ситуации нужно позволить Донхёку договорить. Скорее всего он пережил что-то очень плохое, как и мама, раз он вот такой. Из-за схожести с матерью Марк начал испытывать к нему чувство, доселе ему неизвестное. Сочувствие. Нет, стоп, с чего бы ему испытывать сочувствие к какому-то психу? — ..ну потом я выгнал его к хуям, и мы не общались больше. Вот такая ерунда, — закончил Донхёк свою ахуительную историю, которую Марк совсем прослушал. — Клёво. Но ты до этого там что-то рассказывал, — Ли понял, что не готов слушать ещё один поток бреда, поэтому немного перестроил свою просьбу. — Только перейди уже к части, где мы встретились. — А, точно. Ну ты подъехал на такси без сознания, водитель тебя вытащил и усадил на скамейку, пока я звонил Чону и просил его спуститься, чтобы он сказал в какой ты квартире живёшь. Ну, он спустился, повыёбывался, но в итоге сказал. И я отвёл тебя домой. И остался на ночь, — честно и чётко ответил на вопрос Донхёк. Спустя минут пятнадцать с тех пор, как его спросили. — Так бы сразу и сказал. Нахуя было устраивать эту тягомотину хуй знает на сколько часов? — Марку стало даже как-то противно от того, что он потратил столько времени на то, что Ли мог рассказать ему сразу. — Может, вопросы надо задавать корректнее? Или, может, я хочу поговорить с тобой подольше? — Донхёку действительно неприятно слышать хамство от Марка. Он не понимает что это за чувство у него внутри. Такое противное. Как будто под кожей тараканы бегают, Марку в глаза смотреть не хочется, большое желание выйти. В окно. Провалиться сквозь землю. Неужели он правда назвал такую интересную историю тягомотиной? — Я попросил тебя блять рассказать как ты тут оказался, а ты начал нести хуйню. Короче, проехали. Давай вали уже, — Ли уже успел устать от общества этого парня, поэтому он подходит к двери в свою комнату и открывает её, показывая, что Донхёку пора бы уже свалить. Тот смотрит на младшего и чувствует горечь. Он только что рассказал ему, что привёл его домой, а вместо спасибо он получил на голову ведро с дерьмом. Не то что бы он ожидал благодарности, но точно не этого. Почему-то, действительно неизвестно каким образом, Марк делает ему больно. Донхёку казалось, что уже никто и ничто не сможет его ранить, что ему всё равно что про него подумают и кто. Но этот парень зацепил. Вызвал в Ли такие чувства, какие не вызывал никто, а он считал, что это что-то значит. Многое значит. Если человек вызывает в нём чувства, которые он не испытывал раньше, значит он особенный. Марк действительно за один день успел поразить его несколько раз. Его красота. Донхёка не волновало, что от этого парня воняло блевотиной и алкоголем. Его умиротворённое лицо показалось ему самой идеальной вещью из всех, что он когда-либо видел. Из-за чего ему пришлось нарушить свой принцип: «искусство нужно созерцать, а не трогать». Тогда он прикоснулся к его бледной тёплой щеке и понял, что хочет большего. Ему стало интересно насколько нежная у него шея, есть ли россыпи родинок на плечах, сколько у него ресничек на глазах. Донхёка стали интересовать все подробности маркова тела. Его нежность. Когда старший с трудом притащил Ли домой, снял с него куртку и обувь и уложил на кровать, улёгшись рядом с ним. Марк придвинулся к нему, от чего Донхёк почти потерял способность дышать. И, почувствовав тепло чужого тела рядом с собой, младший начал тянуть к нему руки, чтобы прижаться. — Ю-юкхей... — шёпотом проговорил Ли, утыкаясь парню в шею. Донхёк понял весь масштаб трагедии, когда почувствовал язык Марка на своих ключицах. От этой неожиданной близости старший начал слегка постанывать. Он не отказал себе в удовольствии положить руку на талию Ли. Тот начал целовать шею, а рукой уже успел залезть под футболку. С такой нежностью и любовью никто и никогда не прикасался к Донхёку. И он никого бы не подпустил. Дыхание чужого человека на шее, его томные вздохи, мягкие руки на горячей коже, ласковые дорожки поцелуев, проходящие к уху — всё это заставило Ли думать, что Марк замечательный человек, который умеет любить. Люди, не умеющие любить, не могут быть такими нежными. — Юк-кхей, я так... люблю тебя, — с этими словами Марк отрубается. Чувства, которые он вызывает. С того самого первого взгляда, он заставил Донхёка чувствовать чувства. Ранее неизвестные, приятные, заставляющие трястись. Вызвал желание целовать его изящные руки, водить руками по шёлковым угольным волосам, сжечь всех его врагов синим пламенем. Марк помог ему узнать что такое обида. Ведь Донхёк ещё в детстве сказал себе, что обида – это мерзкое чувство, которое совсем не нужно в жизни. Он научился ничего не чувствовать. Но чёрт, Марк пробуждает в нём то, что годами было закупорено настолько плотно, что ни свет, ни воздух, ни другие люди не могли проникнуть внутрь. — Ну, чё встал? — Марк вырывает парня из рук думы и показывает ему на выход. — Не надо так. Мне.. не нравится это чувство, — у Донхёка дрожит голос. Младший не видит, но чувствует, что этот парень, кажется, сейчас готов разреветься. — О чём ты? — спрашивает Марк, зная, что обидел его. Но с каких пор его это должно волновать? — Не важно. Пока, — Донхёк направился к выходу. Впервые в жизни он ушёл от ответа на вопрос.* * *
Чону не спал всю ночь, думая о том, что Юкхей та ещё гниль. Ему всё равно добрался ли этот придурок ночью до дома, переживает ли его мать, живой ли он вообще. Ким полностью опустошён. Покурив на балконе с утра, он в очередной раз заглядывает в экран телефона и видит пару уведомлений.Доён [9:32]: пойдёшь гулять в 11?
Блять, ну тебя ещё не хватало. Да, Чону горит желанием ходить по городу и слушать беспрерывных трёхчасовой пиздёж Доёна о том, что его заебали бабушка с дедом, что он хочет трахаться, что его друзья в новой школе недавно опять пьянку устроили. Мало того, что он нудно рассказывает, он действительно не даёт и слова вставить. Когда пройдёт ровно три часа его монолога, он спросит Чону: «а как у тебя дела?», но у младшего не будет никакого уже желания отвечать. Да и что он может сказать? «Я влюблён в Юкхея, но он трахает Марка, а ещё у меня родители алкаши, и отец вешает на меня проблемы своей новой семьи, и это немного напрягает, знаешь», так что ли? Да даже если Ким расскажет это другу, он просто скажет: «ну.. понятно. А вот у меня хуже». Доён всегда считает, что у него проблемы проблемнее, как будто есть какая-то мера измерения проблемности проблем. Ким пугается от резкого стука в дверь. Он решает не открывать, думая, что это Юкхей. Но стук в дверь продолжается и с каждой минутой становится всё настойчивее. Чону никогда не мог отказать Вону как бы сам того ни хотел, поэтому он поднимается и идёт открывать, по пути готовя пламенную речь, почему его друг паршивая скотина. Он подходит к двери, смотрит в глазок и видит темноту. — Кто там? — Спрашивает Чону, опасаясь открывать дверь человеку, который закрыл глазок ладонью. — А Минён дома? — Отвечает человек за дверью. Его голос Чону не знаком. — Нету, — Чону думает, что это очередной любовник матери, поэтому уже готовится отходить от двери. Неинтересно. — Открой, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты ей кое-что передал, — говорит мужчина, не намереваясь уходить. Чону всё-таки открывает дверь. И через несколько минут он об этом пожалеет. Незнакомец настойчиво отталкивает парня и влетает в квартиру. — Минён, сука, я знаю, что ты где-то здесь! И не прячься за своим сынком, он тебя не спасёт! — шастает по квартире мужик, который, судя по всему, гопник. На нём плотная кожаная куртка, сползшие поношенные джинсы, но на удивление неплохие кроссовки. Лицо у него пугающее: довольно-таки крупное лицо с большими щеками, хмурый лоб, густые брови, близко расположенные друг к другу, нос европейской формы и глаза, горящие чем-то точно недоброжелательным. Он не кореец. Напоминает либо иммигранта из юго-восточной Азии, либо какого-то китайца-полукровку. — Её нет. Выйдите, пожалуйста, — Чону страшится вида этого человека. Ему кажется, что он не просто гопник или очередной любовничек. Ни один мужик до него не осмеливался так влетать в квартиру и рыскать по ней в поиске матери Кима. — Так, пиздюк, слушай внимательно. Если эта сволочь не вернёт бабло, то проблемы потом будут конкретно у тебя. Так ей и передай, — мужик подходит очень близко к Чону и проговаривает это чуть ли не по слогам, глядя в глаза этому напуганному ребёнку, коим Ким сейчас себя и чувствует. — Либо товар, либо деньги. Два с половиной миллиона вон. Наличными. Через неделю. Понял? — Ким ничего не может ответить от страха. Он не понимает что происходит. — Кивни блять, если понял! — Да-да, я.. понял, — Чону передёрнуло от крика этого мужика. — Умный парень, молодец, — незнакомец похлопал парня по щеке и удалился, даже не закрыв за собой дверь. Чону стоит ещё несколько минут в прихожей, сдерживая слёзы, заставляя себя не разрыдаться. Два с половиной миллиона вон. Да он таких денег не видел никогда. И он знает, что мать их никому не вернёт. Ему даже представить сложно как она будет выбираться из этого дерьма. Единственное, о чём он сейчас думает, о том, что через неделю в квартиру заявится дюжина таких же молодцов, как этот, и расстреляют нахуй его вместе с матерью. Потому что люди, с которыми связывается его мать, уж точно не настроены на ламповые посиделки с ромашковым чаем на кухне.«Ёбаный хер в какой же мы жопе»
Чону закрывает дверь и бежит к телефону. Ему нужно кому-то об этом рассказать. Матери звонить смысла нет, потому что она наверняка валяется где-нибудь упоротая или бухая. Отцу? Нет, точно нет. Юкхею? Пошёл он нахуй.Доён [9:49]: может ты блять ответишь ? я же вижу что ты прочитал
«Заебал уже»
Доёну он даже отвечать не хочет, а рассказывать что-либо тем более. Остаётся только Донхёк. Но что он может? Он ничем не сможет помочь. Никто не поможет. Никто не поможет. Совсем. Именно в такие моменты Чону чувствует себя беспомощным. Ему снова пять, он снова слышит ругань родителей за стенкой, он снова закрывает уши, чтобы не слышать треск разбитой посуды. Но в этот раз к нему не придёт бабушка, не обнимет его и не скажет, что всё будет хорошо. В этот раз не зайдёт Юкхей с машинками и конфетами и не заберёт Чону к себе домой, где тихо, спокойно и пахнет пирогами, которые мама Вон любила печь в выходные. В этот раз не солнечное знойное лето, заставляющее всё вокруг цвести и жить, нет ярких лучиков, пробивающихся сквозь парящие от ветра из окна шторы и нежно ласкающих растрёпанные волосы и пухлые детские щёчки. Сейчас лютая зима, не приносящая абсолютно ничего, кроме проблем, страданий, слёз и бесконечного одиночества. Чону один. Совсем. Мать была права: «мы рождаемся одни и умираем тоже одни». Никуда не деться от этого всеобъемлющего страха, который наполняет лёгкие, словно солёная морская вода. Это мерзко, больно, неприятно, тяжело. И всё, что может делать человек в такой ситуации, просто тихо плакать в своей комнате в надежде на спасение. И спасение у Чону лишь одно. Вон Юкхей. Но ему остаётся лишь сидеть на полу в комнате и захлёбываться в слезах в надежде, что друг всё-таки спасёт его в очередной раз.