В своё удовольствие

Что именно дёрнуло Франкенштейна сунуться сюда? Да чёрт — то есть, Мордред — его знает. Просто ему показалось, что здесь может найтись что-то интересное, что-то, что натолкнёт его на след одной весьма примечательной пропажи, которой не было ни слышно, ни видно уже почти восемь сотен лет. Где его могло носить столько времени, да ещё и в состоянии полнейшего молчания — сложно даже представить, но короткий прощальный ментальный спич в духе «Живи в своё удовольствие, но веди себя хорошо, Франкенштейн» явственно намекал на некоторый мировой непорядок. Как и то, что после этого его собеседник каким-то хитрым образом закуклился и исчез, хотя и был жив, о чём явно свидетельствовала сохранившаяся связь контракта. Впрочем, это тогда Франкенштейна слегка принакрыло паникой, но довольно быстро отпустило: что бы кто ни думал, а Ноблесс — создание достаточно живучее, раз уж не окочурился напоследок, значит, где-то там он ещё есть, и его можно откуда-то оттуда выудить… а ещё человек не преминул по-быстрому сметнуться на поиски в том направлении, куда ускакал в последний раз его Мастер, и застать там следы эпического махача. Изучив оные, удалось установить, что за силы тут погарцевали, слегка изменив окружающий рельеф и устроив на месте горы медленно, но верно наполняющееся водой озерцо. — Музака, — констатировал Франкенштейн, стряхивая пыль с рукава безупречно полосатого пиджака, и глубоко оскорбился: знал ведь, знал! И не пустил бы такого «друга» и на порог, вот только тот, собака хитрая, через окно влез! — Дело дрянь. «Надо было прибить его сразу, как первый раз из дому ушёл», — заметило Копьё. — Мастер бы этого не одобрил. «Да-да, конечно. Ты и без того слишком с ним возишься постоянно. Не понимаю я этого». — Дорогая, ты просто дуешься на него за то, что он единственный, кто способен угомонить тебя, даже когда я уже не в состоянии. «А теперь он свалил. Танцуем!» Мужчина только фыркнул в ответ на это. «Киданул тебя, между прочим. Мы с тобой оба это слышали». — Он вернётся. Ну, в крайнем случае — найдём. Хватит. Чисто по-человечески было обидно за Мастера. Вдобавок ещё это звучало как неплохой повод пересчитать всех блох шерстяным засранцам, о чём он известил при случае глав кланов Ландегре и Кертье: пусть побегают, им полезно. А то проворонили свою честь и силу нации, и даже не заметили! Впрочем, как и подозревал Франкенштейн, даже несмотря на массовую истерию в высших кругах и встряску, дело с мёртвой точки не сдвинулось, а чернявая пропажа так и осталась ненайденной. К концу первого столетия такого положения дел человек даже заподозрил, что Мастер это нарочно (хотя раньше и не замечал за ним подобного чувства юмора) и вообще свалил куда подальше из этой страны под ручку со своим дорогим другом, чего и ему пожелал. То бишь, чисто теоретически, их может носить где угодно и сколько угодно — так чего на месте сидеть? С этими прекрасными мыслями Франкенштейн, позубоскалив напоследок над Ландегре, покинул Лукедонию. Пожить, как завещал Мастер, в своё удовольствие. И вот сейчас, почти восемь сотен лет спустя мужчина стоял на пороге другого мира в мире — так он это называл — и раздумывал о своей новой роли в нём. Франкенштейн уже довольно давно не посещал магическую сторону — просто незачем было. А ещё его просто невероятно смешило то обстоятельство, что волшебники и благородные настолько замечательно шифруются ото всех, что понятия не имеют друг о друге, оставаясь там только в качестве вымерших существ, в то время как самым обычным людям (пусть и не всем, а исключительно тем, что занимают какие-либо посты в правительстве), которых презрительно называют то «магглами», то «смертными», прекрасно известно и о тех, и о других, и даже немного о Союзе. А ведь, на минуточку, у красноглазых есть даже целый клан магов, Элеонор, а у волшебников — это жалкое подобие, вампиры, и ликантропы, которых те называют оборотнями — помнится, в своё время это ужасно бесило блохастых, но те сейчас тоже попрятались и не отсвечивают. Ну, не идиоты ли? Франкенштейн считал, что они однозначно не правы. В конце концов, из того, что он знал, выходило, что в далёкие времена, ещё когда предки Мастера топтали землю, а люди начинали активно развиваться, благородные с оборотнями попрятались от истинных магов — тех, кто получил свою силу от природы, а не из-за контракта. Время тогда было дикое, как и магия, так что даже не особо опытные людишки могли колдануть так, что мало никому не покажется, а уж когда они объединялись для того, чтобы защитить себя и своих от произвола более сильных рас, действующих, как правило, поодиночке… Со временем магическая сила, конечно, стала более упорядоченной, но получившие по носу народы не особо-то рисковали высовывать их обратно: привыкли, подзабыли об истинных причинах всего и стали следовать традициям… а потом у людей начались свои проблемы: Союз, инквизиция, охота на ведьм и, как следствие всего этого безобразия, принятие Статута, которое словно один большой Фиделиус накрыло весь мир, отсекая память о волшебниках у всех прочих. Долго, разумеется, и он не продержался, но за эти годы массовая истерия поутихла, а потом для борьбы с нарушениями Статута были организованы специальные команды, которые отслеживали и отлавливали нарушителей, а случайным свидетелям стирали память. И примерно так оно всё работало до сих пор. И не претерпевало практически никаких изменений. Как было во времена его жизни под именем Фламеля, так и осталось. Разве что прибавилось в плане науки, но образ жизни качественно застрял в средних веках с редкими вкраплениями современности. Вот только тогда это всё было на острие прогресса, а сейчас… н-да. — Я-то уж надеялся, они что-то потрясающее за это время изобретут, — жаловался потом мужчина Копью, засев в гостиной с книгой и чаем. — Думал, дикарём буду выглядеть… а что получил? Пару сотен новых заклинаний и зелий… ну и скукота! Симбионт утешающе предлагал устроить кровавую революцию и установить всюду свои порядки, но раздосадованный Франкенштейн только отмахнулся от этого. «И что ты собираешься с этим делать в таком случае?» — поинтересовались у него. — Да ничего, — буркнул он. — Если сами не захотели что-нибудь изобрести или улучшить кроме мётел — флаг им в… зад. «О-о-о, что я вижу! Старый добрый кровожадный Франкенштейн!» Тот фыркнул, но, кажется, слегка приободрился. — По крайней мере, этот их экспериментальный станок работает, и у меня есть пара мыслей относительно того, как с ним можно усовершенствовать оборудование для лаборатории. Копьё скуксилось. Оборудование для лаборатории означало бесконечное и беспросветное торчание в замкнутом помещении, что было делом чрезвычайно бесперспективным — с точки зрения разумного оружия, по крайней мере. И вообще, оно создано для битв! А Франкенштейн даже какого-нибудь самого завалящего дракона за хвост здесь дёрнуть не хочет! «Может, лучше с гоблинами повоевать? Кентавров подразнить?» — Ты ещё предложи русалок за груди хватать… так, стоп, я пошутил! «Давай прокрадёмся ночью в это их почтовое отделение и ощипаем всех сов!» — Ну, дорогая, это уже совсем извращение, знаешь ли. А ещё птичек жалко. «Меня тебе не жалко! А я ведь так от бездействия совсем с ума сойти могу!» — Куда ещё дальше-то? Копьё оскорблённо молчало до глубокой ночи, а когда мужчина собрался ложиться в кровать, начало вопить на разные голоса и скакать по сознанию, как оголтелое. — Угомонись, я что-нибудь придумаю… потом… может быть… обещаю… только дай уже поспать, а? «Ну-ну. Я сделаю вид, что верю тебе на этот раз». Так перед Франкенштейном встала необходимость поиска приключений, которая, впрочем, не отменяла того, что для начала надо сдать экзамены, которые позволят ему окончательно влиться в магический мир и стать для него своим… по крайней мере, на сей раз. А художка тут, кстати, была препоганейшего качества. И стилем своего написания помнила, кажется, ещё самого короля Артура вместе с Мерлином. Неудивительно, что Аткинс в него так вцепился, но… нет. Однозначно нет. Он не станет этим заниматься! Никаких бульварных романишек! Не в его смену! Ни-ког-да!