Утрата

      Бледный палермский утренний свет заглядывает в окно квартиры Ганнибала Лектера и освещает сквозь неплотно задернутые занавеси оставленный в беспорядке стол. Хрупкий фарфор, поникшие Scarlet Carson в вазе, остатки еды, свезенная скатерть, опрокинутая бутылка вина, уже потерявшая всю свою ароматную кровь…       Свет проникает дальше, по клавишам клавесина, словно наигрывая беззвучный реквием, по огаркам свеч, потухших еще ночью, истратив весь свой воск…       По фигурам двух мужчин, раскинувшихся на полу среди крови и белоснежных осколков, которым не собраться вновь.       Свет касается закрытых глаз доктора Лектера и пробуждает его от неспокойного сна. На губах его кровь, волосы спадают на глаза, одежда в беспорядке — о, как он не любит беспорядка — но волнует его сейчас нечто иное. Тот, что рядом. Тот, которого не разбудит солнечный свет.       …Уилл лежит, раскинув руки, бледный и прекрасный в своем ослепительном совершенстве. Лицо его спокойно и умиротворено, и никакая тьма не касается его — это то, что хотел для него Ганнибал. Чтобы никакая тьма…       Не в силах подняться, Лектер подползает ближе, чтобы коснуться своего ученика. Холодный, Господи, какой холодный… Какой совершенный. Это не раскаяние, не сожаление… Это боль. И бесконечное одиночество, на которое обречен Ганнибал, обречен самой своей природой.       Он касается губами ледяных губ Уилла, в последний раз касается, больше не будет поцелуев — поцелуи для живых, он же сгорел, как бабочка, подлетевшая слишком близко к костру.       Никто больше не поймет Ганнибала так, как это сделал Уилл Грэм. Никто. Только бесконечное, беспросветное одиночество.       Доктор Лектер обнимает бездыханного возлюбленного и кричит, не в силах сдержать скорби. Страшный, бесслезный крик утраты. Необходимой и горькой утраты.       Этой чашке не собраться никогда.       Сегодня его ждет роскошный ужин.