Тёмные поленья

У окна стояли двое. Мужчина и женщина. За окном дотлевал закат — солнце на минуту прорвалось сквозь завесу низких февральских туч. Дорожки сада были пустынны — ни дворника, ни часового. Все словно притаились и до поры спрятались от глаз. Женщина мягко коснулась пальцами рукава мужчины. — Мне кажется, или тебя что-то тяготит? Он качнул головой и ответил: — В наше время поводов для тревог искать не нужно. В комнате было сумрачно, но зажигать электричество не торопились. Только неяркое пламя камина бросало отблески на лепнину потолка. — И всё же? Он досадливо повёл плечом, словно пытаясь скинуть паутину неприятного разговора. Но всё же заставил себя ответить: — Как всегда настаиваешь? Хорошо. Я. Вот что меня тяготит. Я сам и моя абсолютная неспособность ответить вызовам века. Женщина облегчённо выдохнула и улыбнулась. Теперь, когда напряжение прорвалось, она уже понимала, что делать. — И это говорит человек, — начала она, — который прошёл уже через такое количество вызовов, какое не доставалось еще никому! Даже Марк Аврелий на твоём месте взроптал бы. Даже Пётр Великий! Мужчина резко выставил вперёд ладони. — Стоп. Опять. Ты сравниваешь меня с людьми другого масштаба. Завоеватели, реформаторы, философы! А я кто? — Кто ты? — Да, кто? Если отбросить все павлиньи перья? — Он принялся загибать пальцы на руке. — Давай. Верный муж — раз. Любящий отец — два. Фотограф-любитель? Ну, сойдёт, три. Кто ещё? — Военачальник? — Ха! Уволь. Давай будем честны. Мой настоящий потолок — это полковник. «Рождён был хватом…» Отец солдатам. Слуга Царю. Слуга! Чёрт побери! — Тихо, тихо, успокойся… — Она взяла его за руку и стала поглаживать кончики пальцев.Потом встала на цыпочки и горячо зашептала на ухо: — Никакие завоеватели, никакие философы не справились бы с твоей работой. Ты как сапёр, идущий по минному полю, и только твоя осторожность и деликатность могут спасти положение! Никто, кроме тебя, не приведёт нас к победе в этой несносной бесконечной войне... Да что я говорю? Ты сам всё знаешь. Он покивал головой: — Может, ты и права. Но всё же, я не из породы героев. — Ну и что? Мало ли героев канули в неизвестности? Зато в благодарной памяти остались те, кто героями вовсе не были! Например… — Например, Герострат. Или Нерон. Каково?! Не можешь возвеличить свой дом, так сожги его — и тебя запомнят! Может, вместо того, чтобы склеивать без конца рассыпающиеся куски мозаики, стоит взять и сжечь безжалостно этот Рим? Третий, четвёртый, сто двадцатый? Вот тогда останешься в памяти потомков! — В запале он не заметил, что принялся неистово кромсать воздух свободной рукой. Но, поймав взгляд женщины, опамятовался и остановился, понурив голову. Женщина стояла рядом и долго смотрела на него с печальной улыбкой. — Слава Богу, ты не Нерон, — сказала она наконец. — Да. Слава Богу… Слава богу. Суровые тучи за окном разошлись, но солнце уже опускалось за край горизонта. Они долго стояли, обнявшись. Комната переходила во власть теней. Темнело необыкновенно быстро. Он первый решился разорвать объятья. Глянул за окно. Вздохнул. Перевёл взгляд на пламя камина. — Завтра я еду в Могилёв, — сказал он, наконец. — В ставку. Пора начинать. — Да, Никки. Я в курсе, разумеется. Начинать наступление? Он усмехнулся в усы: — Да. Можно сказать и так. — Тогда… пойдём? Тебе надо хорошенько отдохнуть. — Иди. Я скоро приду. Побуду один. Хочу немного посидеть у камина. Женщина кивнула и пошла к двери. Прежде, чем выйти, обернулась. В темноте, озарённой багровыми сполохами огня, ей показалось, что он улыбнулся. Оставшись один, мужчина подошёл к резному столику и наполнил бокал драгоценным коньяком из рельефной бутылки. Потом сел в кресло и долго смотрел на огонь. Сделал первый глоток из бокала. Второй. И заговорил, глухо и почти неслышно: — Глупая, глупая Алекс… Ничего-то ты не понимаешь. И НИКТО не понимает. Уже очень, очень давно я не играю на победу. Нет. Я делаю нечто совершенно иное. Все эти годы… я собираю поленья для погребального костра, в котором сгорят сотни Римов. Сгорим и я, и ты, и все наши близкие с дальними и вся эта проклятая шестая часть суши. И поделом! И резким движением он плеснул коньяк в огонь.