***
Боже. Боже. Боже. Если закрыть глаза, ничего этого больше не будет. Будет темно, просто темно… — Ну, что скажешь, Тото, мы больше не в Канзасе? …но Голос найдёт его и там. — Ау-у! Тук-тук! Ку-кусики!.. Ох, и дорого я бы дал, чтобы узнать, что ты там видишь, Бэтс! Клянусь, я так не смеялся, даже когда хомяка своего бутиратом накачал… Кто только такой этот Альфред, над которым ты так убивался, м? Я тут, между прочим, даже ревновать начал!.. Это не было правдой. Джокер про Альфреда ничего не знает. Альфреда не могло здесь быть, его здесь не было, не было и нет. уверен? Брюс делает вдох, открывая глаза. То, что он принял в своём бреду за Бэт-компьютер, оказывается нагромождением старых кинескопных телевизоров, составленных один на другой. На каждом из них качаются в креслах Джокеры — разнокалиберные, разноцветные и синхронные до ряби в глазах. В комнате, походящей на операторскую видеонаблюдения разве только количеством экранов, с ним вместе находится лишь видавшая виды медицинская каталка под тощим, рыжим от времени мастрасом и изрядно потасканный стул. Жуткое, декоративное место — и неотступное чувство театральной картонности этих стен, едва сдерживающих текучую Тьму, что при малейшей трещине проломит их и хлынет внутрь голографически густым, смоляным потоком. — Держу пари, тебе интересно, как дела там, снаружи, а, Бэтс? — укладывая острый подбородок на сплетённые пальцы, щерится многократно умноженный Джокер. Словно в продолжение этой мысли Брюс краем зрения замечает вдруг на стене позади телевизоров десяток вязких, напоминающих острые зубы потёков, медленно сочащихся из-под потолка. Которых — он готов поклясться — не было там минуту назад. — Давай я дам тебе подглядеть немножко, это тебя подбодрит… Кисть вновь касается клавиш невидимой челесты, и на экраны вразнобой выводятся трансляции с городских уличных камер, новостные каналы, безжизненно-бледные лица членов его семьи, магазин на диване (распродажа садового инструмента!) и мультсериал про Битлджуса. Брюс на пределе концентрации бегает по изображениям глазами, пытаясь получить как можно больше информации: часы на здании ратуши показывают без пяти минут десять, в новостях никаких сообщений о катастрофах или взрывах, в пух и прах разряженный Готэм, лучась огнями, притих в ожидании праздничного салюта и рождественского гала-концерта. Бегущая строка на одном из каналов упоминает о необычном шоу, которое, похоже, намечается сегодня на крыше здания «Айсберг Лаудж», и улыбающиеся ведущие гадают, что за сюрприз подготовил на этот раз горожанам крёстный Дросельмейер Освальд Кобблпот. В кадре появляется знакомый шпиль в лучах прожекторов с парой зависших над ним вертолётов, камера приближается, и Брюс видит то, от чего адреналин лижет живот горячо и шершаво — к гигантскому белому «Н» вертолётной посадочной площадки криво приписано в половину величины такое же белое «а». Неужели они ничего не замечают?! Как они могли не догадаться, это же очевидно?! Почему все улыбаются и болтают так спокойно? Где спецназ, полиция, в конце концов? Или в полиции все, кроме Гордона, слепы и без него никогда сами и пальцем не пошевелят?.. Альфред. Альфред мог заметить и понять — знает ли он о том, что вся семья в западне? И если да, то кого он сможет позвать на помощь, не рискуя раскрыть бэт-инкогнито? Что, если от такой новости накануне Рождества его действительно хватит удар? Кто поможет ему?.. Остановить, нужно найти способ остановить всё это, пока ещё не стало слишком поздно. — Как видишь, я своё слово держу, — Джокер, мигнув, распадается на три экрана сразу. — Никто пока не умер — ну, разве что кроме вот этого упрямого парня, хих… — четвёртый угол телеквадрата перекрывает под помехами чёрно-белый Джейсон. — Но учти, если ты не поторопишься, в полночь твой город превратится в тыкву, и запылает она на зависть любому Джеку-фонарю. Моя маленькая фея Харлинда лично об этом позаботится, правда, Харлинда? «Та-даа!» — машет пальчиками арлекинша в уехавший налево объектив. Контраст между её широкой жизнерадостной улыбкой и глазами избитой собаки режет взгляд — влажно осыпавшаяся тушь под ними проложила по тальку тёмные тени. Странное чувство вызывает она у Брюса, будто они с этой давно поехавшей докторшей находятся сейчас по одну и ту же сторону баррикад, в одной и той же страшной ловушке. Девчонка явно и рада была бы не участвовать во всё этом, но ни остановиться, ни повернуть уже не может, обречённая дойти до конца, каким бы он ни был, навеки связанная с клоуном-психопатом нерасторжимыми узами, что крепче и сильнее всякого здравого смысла. Точно так же, как сам Брюс. — Где они? — хрипло отрезает он, глядя на лицо Селины — впервые за последние месяцы настолько близко. Она спит так безмятежно: тёмные кудри разметались по лбу, ресницы бросают на скулы тени-полумесяцы, крохотные клыки виднеются за приоткрытыми губами, которые столько раз его целовали… Он никогда, никогда не сможет простить себя, если с ней что-то случится. — Кто? — пожалуй, чересчур наигранно уточняет Джокер. — Птенчики-мышатки твои? Да ты видел, который час, Бэтс?! — все уже давным-давно в кроватке! Дядюшка Джонти дал им по стакану макового молока, а тётушка Харли — бойком по затылку. Сам посуди, что это за гвозди программы такие, если по ним даже молотком не постучать… — Где? — не отступает Брюс — он знает, что с Джокером нужно разговаривать, как с ребёнком, не способным сосредоточиться на вопросе. — Говори. Я должен знать. — Хих. — Хихих. — Хи-хи-хи-хахааа ха хах ха-ха!.. Две дюжины смеющихся челюстей плывут гексагональными ячейками по кругу, каждая рассеивая вокруг себя радужное гало — каскад калейдоскопа, легчайшая фракция нефти, ядовитые пары. — Ну конеччно же ты должжен, Бэтсс! — скрежещет Джокер голосом Пугала откуда-то извне его коммуникатора, и люминесцентный свет мерцает, как во время землетрясения, грозя с минуты на минуту стереть с доски и эту картонную реальность. — Ведь прямо ссейччасс ты сспишшь в одной кроватке с ними! Большой телевизор по центру кратко моргает — щёлк — и недостающей деталью паззла на экране возникает — вне всяких сомнений — он сам: Бэтмен, недвижно лежащий в алом плаще. На голове его покоится всё тот же двурогий венец, рот и нос спрятаны под прозрачной наркозной маской, отключённые линзы маски серы, как сомкнутые веки — ни клочка живой кожи, запаянный кокон из пластика и кевлара. Но, даже беспомощный и обезвреженный с виду, он ужасающе грозен в своём полном покое, словно каменный истукан божества, ждущего пробуждения. Брюс касается своего лица, не понимая; берётся быстрым жестом за виски, впервые едва не поддавшись желанию сорвать чёртов обруч. Стальной шип справа больно колет обнажённые пальцы, как острие веретена. а вместе с ней заснули и фрейлины, и горничные, и дворецкие, пажи и поварята, и камер-ла… — Ты лжёшь. Это неправда. и вся королевская Тьма наверху стены вскипает, словно нефть, льющаяся через край переполненного бака. я не боюсь, не боюсь, я не должен Джокер на экранах пожимает плечами и бровями одновременно: — Неправда? Ну-у, это как посмотре-еть… Щёлк — его изображение послушно исчезает, сменяясь рисованным видеорядом — Битлджус и Лидия готовятся к свадьбе. Визгливые голоса мультяшек перебивают один другой, смешиваясь с новостными сводками в искорёженный гул, собственное дыхание эхом заполняет поверх барабанные перепонки. Брюс пытается найти опору, шатаясь, как отравленный — движется он или пол? — и припадает плечом к тонкой офисной двери. Виски под металлом жжёт болью так, что он почти перестаёт что-либо видеть. Имеет ли вообще смысл скрывать своё настоящее «я» в этом шизофреническом бреду, если — впервые приходит Брюсу на ум — именно этим спаянным с маской венцом он, быть может, и вызван? Вдруг, если снять его — всё закончится?.. — Видишь ли — и безумец, и спящий переживают абсолютно реальные ощущения, — не замолкает в наушнике Джокер, пока Тьма продолжает и продолжает литься, с шипением поглощая пластик. — Их миры считаются иллюзорными только потому, что они отличаются от того, что видит большинство людей. Но что нам с тобой всегда было до мира этого унылого серого большинства, Би-мэ-эн, а?.. Большинство — вот где настоящее безумие. Ум есть лишь у меньшинства. Из-за двери за его спиной всё слышнее доносятся детские голоса — одни горько плачут, другие поют — похоже, «Тихую ночь» — третьи смеются и что-то вопросительно лепечут. И первой его мыслью, его, героя в плаще, должна быть мысль о спасении: ворваться, выяснить, откуда они здесь взялись, вытащить малышей из этого страшного места, не допустить невинных жертв, но — эта тонкоголосая, полная слишком взрослых интонаций какофония звучит так неописуемо жутко, что Брюсу хочется никогда, ни за что, ни под каким предлогом не открывать эту дверь и уж тем более не входить в неё. Однако комната сужается всё сильнее, и стены под напором извне буквально трещат по швам, словно они и есть его череп они и есть его череп Ячейки экранов бесконечны и радужно огранены — сотни шестиугольных сот, каждую из которых он видит отдельно — фасеточное зрение, зрение насекомого. однажды Чжуан Чжоу увидел себя во сне бабочкой однажды утром после беспокойного сна Грегор Замза обнаружил, что он и проснувшись, он не знал точно ли линзы, что-то не так с его линзами, наверняка это в них всё дело — когда всё это закончится, он сможет наконец-то снять, стянуть, сорвать всё это со своей головы, и вновь станет Брюсом Уэйном, а не этим… Этим… — Когда вы превратитесь сначала в куколку — вы ведь знаете, что это должно однажды случиться, — а потом в бабочку, вы уж точно почувствуете себя слегка ошалевшей.Би-мэном?
— И не подумаю, — сказала Гусеница.Буги-мэном?
— Ну, возможно, ВЫ отнесётесь к этому по-другому. Я говорю только, что для МЕНЯ всё это очень странно.Битл-мэном
— Для тебя? — с высокомерием проговорила Гусеница. –— А ТЫ, СОБСТВЕННО, КТО?
— Тут, кстати, Джонти тебе подсказку оставил, — возвращает его в чувство вездесущий голос, — на случай, если ты вдруг заблудишься. Не против, если я зачитаю…? Ну, я так и думал. Слушай: «Один из верных путей в истинное будущее (а то ведь есть и ложное!) — это идти в том направлении, в котором растет твой страх». И ты знаешь, я считаю, что он чертовски прав! По-моему, настало самое время нам перейти к Старшим Тараканам!.. — Ты хотел сказать «Арканам», кексик? — звонко встревает Квин, наваливаясь ему на плечо, и Джокер треплет её за щёку снисходительным щипком. — О нет, милая, я всё правильно сказал. Безумцы смеются, довольно-влюблённо глядя друг на друга. Потусторонний дёготь покрывает собой уже всю дальнюю стену и пол под ней, вовсю льётся из телевизоров лаковым чёрным глянцем, разбиваясь вдоль края на ртутные, ощетинившиеся лапками капли, бегущие прямо к нему, и Брюс спиной толкает дверь, выпадая наружу — за секунду до того, как затопленная ужасом комната навсегда перестаёт существовать.***
Дыши. Просто дыши. Ещё. Продолжай дышать. Вдох. Выдох. Вдох. За дверью темно и почти тихо — странное чувство, что новое помещение слушает Брюса так же внимательно, как Брюс прислушивается к нему. Что, если всё это и в самом деле лишь грандиозная симуляция, которая каждый раз просто заново выстраивает декорации, взятые из его собственной головы? И весь «Айсберг» — вся эта Башня — действительно существует только в его голове? Тогда кто он, здесь и сейчас — Брюс Уэйн или всего лишь проекция, заблудившаяся в лабиринте страхов Брюса Уэйна? Где действительно находится спящий — в своём сне или в кровати?.. Брюс медленно раскрывает и сгибает ладони на уровне глаз. Левая — чёрная, потёртая, звериная лапа в перчатке, его страшное оружие мести. Правая — человеческая, белая, с удивительно тонкими на контрасте пальцами, дрожащими едва заметно. Как у Пугала, только наоборот. Сплю ли я? Будь он Брюсом Уэйном, бизнесменом Брюсом Уэйном, существующим в однозначном, деловом мире небоскрёбов, офисов, яхт и поместий, он бы без колебаний сказал «да», это абсурд, ничего этого не может быть, я сплю. Но человек в костюме гигантской летучей мыши, умеющий парить по воздуху, регулярно подвергающийся нападениям мутантов и действию неизвестных науке токсинов, а также имеющий дело с плодами фантазии первостатейных психопатов, с выводами торопиться бы не стал. Куда исчезает Брюс Уэйн, когда пятно света занимает Бэтмен?А и Б сидели на трубе
А если Бэтмен тоже заснётА упала, Б пропала
КТО останется? Голова от этой мысли начинает болеть так, словно обруч стал ещё на размер меньше, и это почти насильно возвращает его в тело — пожалуй, даже слишком убедительно. Бред. Ерунда. Это элементарное внушение, его разум ослаблен токсином и легко поддался на провокацию. Он реален, он находится в здании «Айсберг Лаундж», и Джокер с его общественно опасными погремушками, к сожалению, реален тоже. Да, он видит галлюцинации, ищет во всём тайные смыслы и периодически теряет сознание — но это неизбежная реакция на «Фобос», рано или поздно она закончится, его тело справится, и станет легче. А на экране была кукла, просто кукла, восковая фигура в натуральную величину, он должен был догадаться сразу. Наверняка все остальные — тоже только манекены, ненастоящие, фальшивые, как и всё в этой игре. Потому-то они все и неподвижны, потому-то и «спят», потому среди них мог оказаться кто угодно — и Джейсон, и Кеннеди, и Мэрилин Монро. Страх убивает разум. Но — где тогда все они на самом деле?.. Вновь очевидно. Рождество — время хлопот и для полиции, и для вигилантов. Пока все вокруг празднуют, растеряв всякую бдительность, его близкие и напарники в усиленном режиме патрулируют город. Коммуникатор Бэтмена уже несколько часов отключён, трансляция жизненных показателей и навигация по маячку явно не работают тоже — Джокер гарантированно озаботился глушением сигнала. Его должны хватиться с минуты на минуту, если уже не хватились. Нужно просто продержаться ещё немного, и они непременно его найдут. Его семья его не оставит. Не снова. Шорох за спиной заставляет его обернуться. Глаза привыкают к театральной полутьме (линзы в норме, никаких больше фасеток) и различают контуры неширокого коридора, стены которого выкрашены в вертикальную красно-белую полосу. Винтажный цирк, всё ясно. Джокер и не придумал бы ничего другого. Коридор плавно закругляется вправо и вверх — спираль, вспоминает Брюс, эта Башня построена по спирали. Значит, он на правильном пути. Когда он идёт, шаги почти не отдаются в пространстве, словно оно обёрнуто мягкой ватой, и сочащийся из-за поворота свет ложится в нём странно неравномерно. Что-то с этими стенами не то. Брюс приближается к одной из них, прищурившись, протягивает руку. Белые полосы подозрительно матовы и грязны, а красные блестят влажно и… Плоть. Это обнажённая плоть и кожа. Он отдёргивает пальцы, не коснувшись. Боль. Боль. Тело, травмы и боль. Страх непоправимого увечья, которое не даст выполнять долг, играть свою роль героя. То, с чем он сталкивается ежедневно. То, к чему с малолетства готовил своих… — …хэ-эй? Слабый, хриплый стон впереди, человеческий голос. Брюс сперва замирает, а потом переходит почти на бег, огибая стену — и чудом успевает остановить свой порыв броситься Найтвингу на помощь. Ярко освещённый, тот висит вниз головой над цирковым помостом, запутавшись в белых воздушных полотнах. Полотен невероятно, удушающе много — они спускаются из-под теряющегося в темноте потолка, врастают в многослойные драпировки занавесов, охватывают щиколотку вытянутой вверх ноги, обвивают вторую ногу, согнутую в колене, и при ближайшем рассмотрении оказываются не первой свежести больничными простынями. Поверх трико он затянут в ярко-синюю смирительную рубашку — один её длинный рукав плотно примотан к торсу и пристёгнут ремнями, второй тянется куда-то назад, за откинутую голову, и уходит вглубь сатиновой паутины. Линии распятого тела под облегающей одеждой выглядят совершенно противоестественно — словно в нём втрое больше суставов, чем нужно, и половина из них согнуты не туда. Брюс холодеет изнутри, понимая с одного взгляда — множественные закрытые переломы. Однако Найтвинг ничем не выказывает дискомфорта; его лицо, небрежно прикрытое чёрной с белыми линзами полумаской — один в один то самое безмятежно спящее лицо с экрана, разве что очень бледное; Брюс даже оглядывается в поисках камеры, но его ослепляют сценические прожектора. Только титаническая доза анальгетика могла держать человека с такими травмами в сознании. — О, ты жив! Слава богу, — челюсть Дика движется как-то механически-осторожно, вполсилы, из-за чего речь звучит замедленно и слегка невнятно, хоть и удивительно связно. Похоже, даже здесь у него двусторонний вывих. — Я потерял твой сигнал и сразу решил проверить клоуна… взял след, но… он что-то сделал с… в общем, прости, похоже, мне придётся сегодня… взять отгул. Ха… кха… — Тише. Брюс лихорадочно изучает витки и узлы, ничего не касаясь, почти забыв о собственной боли. Парня надо срочно фиксировать и снимать, но при таком количестве сломанных костей… Едва откатившая паника беспомощности рядом с Альфредом подступает второй, куда более сильной волной — нет никакой гарантии, что он не искалечит и его своей медвежьей заботой ещё больше. — Дай мне пару минут. Я подумаю, как опустить тебя. А потом решим, чем… — Не надо. Послушай, Брю… Бэтмен вздрагивает — тс! — и едва не зажимает ему рот ладонью. — М? Всё боишься, что он узнает твоё имя? — Дик чуть приподнимает брови. — Брось, он уже давно знает, кто мы. Знает, что у нас под масками. Теперь он хочет показать это остальным. Не бойся, ты тоже её сегодня снимешь. — Немигающие глаза напротив сплошь молочно-белы, и лишь кольцо радужки проступает голубой акварелью — Брюс никогда не замечал, насколько жутко деактивированные линзы выглядят вблизи. — Сопротивлением ты оттягиваешь момент, но это не может длиться вечно. Смирись, Брюс. Мы все здесь просто жертвы. Связанные по рукам и ногам. — Перестань. Не говори так. Я вытащу тебя. Мы побеждали его прежде, победим и теперь… — Лгать больше необязательно, — кротко улыбается Дик. — Меня тебе уже не спасти — мы оба это понимаем. Помоги лучше им. Надежда ещё есть. Он кивком головы указывает куда-то вправо, вдоль полотна, прихватившего рукав его рубахи — туда, где из-под ткани выглядывает маленькая детская ручка. В которую вложена другая детская ручка. А за ней — ещё одна. И ещё. Целая гирлянда перевёрнутых, висящих рядком младенчиков в красно-зелёных костюмчиках эльфов и аккуратненьких масочках — стайка малиновок, рассевшаяся на цирковом канате. Все — совершенно однозначно мертвы уже около суток. Все — отравлены токсином смеха. Полумесяцы их неестественно широких улыбок, опущенные кончиками вниз, выглядят, как беспросветно грустные гримасы. Брюс сжимает переносицу, до фракталов стискивая веки. Дженга его нерушимой логики снова угрожающе кренится, потеряв модуль в самой основе. Такого в реальности точно не может быть. Но если это породил его собственный разум, то всё намного хуже, чем он думал. — Дай им имена, — ласково просит Дик. — Ни у кого из этих сирот нет имён. Ты можешь освободить всех нас, просто сказав, кто мы такие. — Брюс вновь встречает этот прямой акварельный взгляд, обжигаясь под ним изнутри чувством пронзительной, неискупимой вины. — Хватит скрывать эту тайну… Пожалуйста. Назови хотя бы меня. Начни с меня. Назови моё имя. Найтвинг почти заклинает, глядя на него доверчиво и открыто, и Брюс жестоко борется с табу, глотая под маской запретное, горько-солёное горе. Сам виноват, сам виновен, сам готовил своих сыновей в жертву Готэму, сам же научил их безропотно мириться с этим. Этот талантливый, одарённый мальчишка должен был стать новым Бэтменом, его лучшей версией, настоящим героем — а теперь, даже если чудом выживет, станет лишь безнадёжным инвалидом. Джейсон мёртв — Брюс ещё помнит, с каким хрустом двигались под его руками позвонки и осколки сломанных рёбер, когда он выносил его тело из-под завала. Если даже эти двое оказались настолько хрупки, вынесет ли Тим, тонкокостный тинейджер, весь груз отныне возложенной на него надежды?.. было у царя три сына Если он хочет двигаться дальше, ему придётся бросить Найтвинга здесь — это единственный шанс максимально быстро привести ему адекватную помощь. А впрочем… Лгать больше необязательно. Они оба прекрасно понимают, что новой встречи, скорее всего, не случится. Брюс невесомо поднимает правую, обнажённую руку — всё ещё не касаясь, — пытается подарить воспитаннику ободряющую улыбку, но чувствует лишь, как губы насильно сводит в уголках обратной дугой. И наконец произносит тихо, но твёрдо, словно исполняя последнюю волю: — Ричард. Тебя зовут Ричард. Он осторожно снимает пальцами полумаску, желая ещё раз увидеть родное лицо. Кожа легко и без сопротивления отстаёт вместе с ней, оставляя по контуру блестящую жжёную рану. Что... за... Брюс роняет маску, как скорпиона, спотыкаясь на обратном шаге. Эти бельма — не линзы. И никогда ими не были. глаза, это и есть его глаза — Ричард? — кривится перевёртыш разочарованно-брезгливо. — Я думал, хоть ты догадаешься сразу, детектив. Вообще-то моё имя Питер. Одно из. Питер? Какой ещё Питер? В их семье никогда… Одно из. Одно из имён. Джейсон Питер Тодд. Мальчик, которому не суждено было Пэн. Оборотень резко дёргается в своих путах, и Брюс вдруг видит по движению ткани, что правой руки у него нет — протянутый в сторону малышей рукав всё это время был пуст. — Ну давай, говори! Теперь ты знаешь! — нетерпеливо требует оно, стремительно теряя всякое сходство с Найтвингом — чёрные волосы выцветают на глазах, очертания тела, съёживаясь и перекатываясь под одеждой, меняются совсем уж невообразимо. Чудовищная куколка, жаждущая покинуть кокон. — Назови моё имя! Ну же! Не тяни!!! Бэтмен пятится, на месте выхода спиной встречая стену. Щёлк — хлопает дверь за цирковым зверем. Плевать. Что бы ни случилось — он знает совершенно точно, — ни в коем случае, ни при каких условиях, ни за что на свете нельзя называть имя. Если оно вырвется, оно его убьёт. — Боишшшьсся... — втягивая носом воздух, блаженно шипит перевёртыш. И вдруг принимается распевать — всё громче и громче, — по-обезьяньи раскачиваясь в полотнах: — Как хорошо, что никто не знает, что Брюсом Уэйном тебя называют! Как хорошо, что никто не знает, что Брюсом Уэйном… Дети хохочут, принимая качку за игру, и от тряски звенят вразнобой колокольчики на их одежде. — Как хорошо, что... — В день последний Рождества, — мультяшно-тонким голоском врывается Квин в его правое ухо, — мне любовь поднесла… — Хватит!— тридцать шесть малышей
— Брюсом Уэйном тебя... — Остановись!— городского кошака
— что никто не знает, что... — СТОП!!! ХВАТИТ!!!— пожилого старика
— Брюсом Уэйном...— трёх малиновок и
— НЕТ!..— рыжую…
— Н-н-ннн… — Брюс стискивает веки, зубы, голову перчаткой поверх шипов, другой ладонью держа за спиной опору. Комната не выдерживает боли, и трещина взламывает стену прямо под его пальцами. — НАЗОВИ! — лязгает Пугало. Тьма тошнотой подступает к горлу, влажно клокочет в лёгких, капает из носа. Шлёп. Если ты не снимешь эту маску, ты задохнёшься Треск. — КТО ТЫ ТАКОЙ? Он хватается за голову обеими руками, пополам сгибаясь в крике. Я не знаю не знаю не знаю НЕ ЗНАЮ!!! Что-то хватает его за плечи, ловит запястья, тянет наверх. Брюс отмахивается яростным, слепым рефлексом — нет, чёрт бы их драл, не дастся он живым этой психбольничной паутине, его они так просто не втянут в это, не сломают, не подвесят, он будет сражаться!.. Однако у настырной «паутины» оказываются очень сильные, цепкие пальцы. И блестящие стальные когти. Селина с беличьей ловкостью держится над ним вниз головой на узкой металлической лестнице вроде пожарной и изо всех сил тянет руку, стараясь его ухватить. Брюс скорее видит по движениям губ, чем собственно слышит её надсадный крик: — Лезь сюда, дурак! Живо!!! Он подчиняется, даже не думая — аффект отменяет необходимость анализа. Всё вокруг него плавится, плывёт, оказывается не тем, чем кажется вначале, и его разум отчаянно стремится найти хотя бы одну, всего одну надёжную опору, словно тело в болотной трясине. А рука Селины тонкая, горячая и живая даже сквозь перчатку — и он крепко хватается за неё. Лестница угрожающе скрипит и качается под его весом, но всё же выдерживает до конца. Кошка буквально выволакивает его уровнем выше, роняет за ним крышку технического люка, отсекая вопли и хохот внизу, и тащит прочь мимо какого-то мифически огромного водопроводного узла в большую прачечную, залитую лунным светом. Свет. Свет извне. Впервые — слева и справа, под потолком — он видит окна наружу. Брюс продолжает стискивать её руку, даже когда всё уже позади, даже когда Селина тянет ладонь на себя — ему кажется, если он перестанет её держать, она растает в этом призрачном свете. — Ты здесь? Скажи… — растерянно просит он, хватаясь за неё, как утопающий. — Скажи, что ты рядом… скажи, что ты… я… не смогу… один… Он слабеет перед ней и падает в пол, на колени, охватывает её ноги и пытается зарыться в них, как некогда в Мать, но шипы больно впиваются ей в пах и бёдра, и Кошка взвизгивает — «Ай!», отпихивая его подальше. — Ты исчезла тогда… я волновался… — бормочет он, не зная, куда девать свои огромные руки. — Я просто с ума сходил… — И сошёл, оно и видно, — кивает Селина, взглядом окидывая его с ног до головы. — Ты зачем так вырядился? Хэллоуин был два месяца назад. — Я не… И в этот момент что-то в нём вдруг щёлкает — падает дженга — и он сыплется, сыплется, сыплется перед её бесконечной, жестокой женственностью, как тёмный рыцарь перед дамой пик — он ничего не может ей объяснить, потому что сам ничего не знает. — Я… я не помню, — всхлипывает он, покачиваясь едва заметно, словно желая убаюкать себя ещё глубже. Вперёд-назад. тик-и-так — Я ничего не помню… слышит всё Король Мышиный — Я больше никому не могу помочь… — Брюс наконец сдаётся слезам, как Человек, Который не мог плакать, нашедший-таки свою Жемчужину. — Мне… кажется, самому нужна помощь. Селина поначалу даже теряется, ошарашенно замерев среди стиральных машин над громадой его бессильного, немо вздрагивающего тела. Похоже, она понятия не имеет, что с ним таким делать — настолько то, что перед ней предстало, выходит за рамки их привычного странного флирта. Она медленно опускается рядом и касается его настороженно, неловко, как раненого зверя, приползшего на порог человеческого жилья в последней надежде на исцеление. — Эй… эй, большой парень, ты чего? Что случилось?.. — заговаривает она неуверенно, пытаясь отнять его руки от лица, заглянуть в глаза, но Брюс только сворачивается туго тяжелобольным броненосцем, закрываясь ещё крепче. Напрасно пытается он незаметно отереть лишнюю, щекотную влагу с маски, не знающей ни мимики, ни слёз: Бэтмен никогда не плачет — плачет лишь тот, кто внутри. — Чшш… шшш… ну… я с тобой, я рядом… — Селина пытается пригладить его простым, животным жестом, но вместо этого только царапает сталью кевлар — их костюмы совсем не предназначены для нежности. — Чёрт… сними ты хотя бы эту дрянь с головы, всё равно тут никто не увидит… — Нет! — отрицает Брюс маниакально твёрдо. — Он следит за мной. Говорит со мной. Видит каждый мой шаг. Я не могу… — Кто следит? Кто говорит? — в голосе Селины начинает звучать неподдельная тревога. — Мышь, ты меня пугаешь. Здесь никого нет, здание уже чёрт знает сколько на ремонте, сегодня Рождество… Там внизу всего один дежурный охранник, и тот два часа как надралс… — Подожди, — Брюс вдруг поднимает лицо, так что видна становится только его верхняя, бесстрастная половина. — Как ты сюда попала? — Что?.. — Как ты сюда попала? — он хватает её за запястье, не собираясь выпускать, но уже совсем по другой причине. Селина возмущённо шипит, округло подбираясь по-кошачьи, и Брюс приподнимается на ноги вслед за ней — хореография предельной алертности. — Ты спрашиваешь у меня, как я проникла в здание? Мышь, это почти оскорбление… — Нет, я спрашиваю, что привело тебя сюда? Как ты на меня вышла? — Да ты орал «Я не знаю!» так, что было слышно в Робинсвилле… — Хотела сыграть на доверии, чтобы я снял маску? Ты одна из них, да? Ты с ними заодно? — Да с кем, чёрт тебя побери?! Я же и так знаю, кто ты, зачем мне… Ай! Пусти меня, мне больно!.. Они отступают вдоль стены, синхронно делая шаги, как в танце. Стиральные машины провожают их рядами по-рыбьему круглых глаз — прозрачно-бутылочный, стеклянный свет перетекает из одной дверцы в другую, глянцем скользит по чёрному винилу, играет в тени. — Мне нужно убедиться, — напирает Брюс. — Докажи, что это ты! Что ты настоящая! — Ты чокнулся, — качает головой Кошка с какой-то почти благоговейной жалостью, словно не узнавая его. — Джокер твой будет просто счастлив… — Так ты знаешь?! — Брюс встряхивает её, как куклу, пряча за агрессией ожог собственного страха. — Что ты знаешь? Откуда??? — Да ничего я не знаю! — швыряет Селина ему в лицо, свирепея в ответ на грубость, дёргает руку — напрасно. — Ты просто больше ни о ком, кроме него, даже не думаешь! Он завладел тобой, ты разве не видишь?! Как паразит — отравил тебя, выел и поселился внутри! В прошлый раз из-за него ты чуть меня не… Она осекается и вдруг замирает, изменившись в лице, будто вспомнив что-то невероятно важное. Глаза её округляются, через секунду она давится коротким спазмом, идущим из низа живота, затем ещё одним. И начинает стремительно задыхаться. — Всё… в порядке? — окликает без голоса Брюс, уже понимая, что — нет. Он ослабляет хватку, и Кошка, вырвавшись, тут же бежит в санузел с руками возле рта. Хлоп! — удар дверью кабинки сменяют звуки мучительных рвотных позывов. Брюс медлит — оставить её одну?.. Но едва остаётся один он сам, как пространство вокруг идёт неуловимой, астигматической рябью, вибрируя, словно раскалённый воздух. Всё ли в порядке? Ха. Ха. Круглые дверцы вдоль стены смотрят на него всемером, отражая зеленоватые окна — полный круг в центре и симметрично истончающиеся полумесяцы по краям. Слёзы, успокаивает он себя, во всём виноваты слёзы. Просто свет преломляется на каплях, осевших под маской — которые не осушить, пока он её не снимет. Поддался, надломился-таки, где тонко. Селина всегда влияет на него так… Чк. Клк. Хлп. Утробное влажное чавканье, какого просто не может издавать человек. Брюс, вздрогнув, бросается к двери, толкает — и видит это, застывая на пороге. Кошка стоит на четвереньках возле унитаза, выгнув спину дугой и свесив вниз длинный язык. Схватки волнами прокатываются по её телу от крестца к загривку, провожаемые хитиновым блеском винила, точно движения яйцевода какого-то гигантского насекомого — Клк. Чк. Хлп. Брюс сглатывает уже готовое было сорваться имя, как фантомную, ответную тошноту — едва ли это действительно Селина. Что-то размером с кокос движется по ней изнутри — и когда оно проходит через горло, её физиология буквально перестаёт быть человеческой, становясь физиологией змеи, надевшейся на яйцо. Помочь ей Брюс больше даже не помышляет — но и сбежать так просто не может, парализованный бесполезной уже ответственностью за всех и вся. Спустя ещё несколько изнурительных потуг из перерастянутого рта выкатывается наконец насквозь мокрый от слюны ком волос, в свете бутылочной луны кажущихся тёмно-зелёными. Брюс едва сдерживается от того, чтобы прижать к губам предплечье: чудовищная округлая опухоль — тератома — незрячая, не способная шевелиться, вовсю улыбается ему с кафеля кривыми, но отменно крепкими зубами, улёгшись на бок в лужице натёкшей слизи. — Что… это за…? — спрашивает он, ни от кого не желая получить ответ. — Что это?.. Селина успокаивает тяжёлое дыхание и с улыбкой устраивается на полу, влюблённо глядя на осклизлый зубастый комок, словно на новорождённого детёныша. Её подбородок и шея блестят от крови, но она даже не замечает разрывов. — Не что, — поправляет она с мягким укором, — а кто. Это же наш с тобой сын, Брюс. Ты разве не видишь? Это наш сын. Брюс хочет кричать. Брюс пятится назад — плюх хлюп плюх — шлёпает под подошвами натёкшая откуда-то вода. Слёзы, Брюс. Это всего лишь слёзы. Брюс выпадает обратно, в прачечную, задыхаясь от страстного желания проснуться. Ряды стиральных машин смотрят на него всё с тем же рыбьим равнодушием, вот только заливающий их свет становится совсем другим — матово-синтетическим, электронным. — Мамочка лю-юбит тебя, малыш… — воркует голос Квин откуда-то сверху. — Да-а, да, и папочка тебя любит… Окна наружу под потолком оказываются фальшивыми, плоскими экранами: вместо светящейся тьмы оба они транслируют теперь в пустоту Джокера, Харли и их двухголового монстра. Справа арлекинша по-птичьи целует гиену в её исполинскую правую морду, слева шут треплет за ухом неописуемо уродливую, облезлую левую. — Ах, Бэтс!.. — в приторном умилении вздыхает Джокер, поднимая взгляд прямо в объектив. — Быть семьёй — это так здорово, правда? Не помня себя, Брюс кидается к выходу из прачечной и вламывается в коридор, тускло освещённый плафонами. Череда однотипных промышленных дверей оканчивается зевом грузового лифта, куда агонизирующее сознание гонит его в поисках выхода. Шахта оживает только с третьего удара-вызова, наполняется мерным скрежетом и гулом, гостеприимно распахивает пасть. Лишь переступив порог и оказавшись в кабине, Брюс понимает, что никаких кнопок управления внутри нет. Лифт изолирует его и включается сам по себе — утягивая его вдоль голых кирпичных стен вниз, вниз, вниз, туда, куда ему совсем не нужно... Брюс до вмятин отчаянно колотит в обшитые металлом стены, но ни избиение, ни крики машину остановить уже не в силах. Кабина замедляет движение только спустя вечность — по неизвестному приказу, на неизвестном этаже. Створки раскрываются за его спиной, и Брюс оборачивается одновременно с тем, кто стоит снаружи. Немая сцена длится секунды. Гордон с прищуром смотрит на него через очки и сдержанно сообщает в рацию, не отводя взгляда: — Отбой. Он здесь. Я нашёл его.***
1) Что большинство? Большинство — безумие. Ум ведь лишь у меньшинства. — Фридрих Шиллер 2) «Один из верных путей в истинное будущее (а есть ведь и ложное) — это идти в том направлении, в котором растет твой страх» — Милорад Павич, «Хазарский Словарь» Ну что, поможете Даше-Путешественнице найти и назвать четыре карты Таро, которые спрятались в этом тексте? (Хотя они не очень-то и прятались, честно говоря) Подсказка — по одной на каждый пройденный круг ;) Ещё пять осталось. Напомню, что я в принципе не касалась фика чуть больше года (потому что писала всё, кроме него), и возвращение далось мне, прямо скажем, нелегко. Перевести фокалку с виктимной девочки на аутичного мужика было тем ещё квестом, даром что оба поехавшие. Однако моё недавнее обострение бед с башкой очень хорошо легло на текущие черновики — ну да и должна же была от них быть хоть какая-то польза. К финалу окончательно ёбнутся все (включая автора), я ведь обещала, да? Вы наверняка заметили, что здесь практически нет ХарлДжея. Не переживайте, так и задумано. Всё ещё будет. И да, когда я говорила в начале, что этот бред вторичен, I meant it. Здесь смешаны и Аркэмверс, и (конечно же) «Дом скорби», и «Сайлент Хилл», и «Гиперкуб», и «Начало», и «1408», и «Гламорама» (спасибо evlrosi), и Пелевин, и Льюис (Нарния, Остров Тьмы), и «Чёрное Зеркало» (серия «Playtest»), и роскошный видео-бэд-трип «Tidy Monster» (люблю и рекомендую) и, естественно, богатый личный опыт автора в просмотре ночных кошмаров. Линия с Мышиным Королём и Щелкунчиком во многом обязана своим существованием песне несравненной Канцлера Ги «Страшная Сказка». Фик целиком и полностью обязан своим существованием вам <3 P.S. Кокаин кончился, автор перешёл на марки. Если хотите угостить его парочкой — мало ли — реквизиты по-прежнему в профиле 9_9