Любить пересмешника

             …Когда на этот раз открылась дверь, ведущая в отделение, у Харлин даже живот свело от безумного и абсолютно непрофессионального волнения. Так она не волновалась ни перед первым показательным выступлением в спортивной школе, ни на выпускных экзаменах, ни в кабинете директора Аркэма, ни когда явилась к старшей медсестре, чтобы сообщить о своём решении об отмене фиксации заключённого Джокера смирительной рубашкой на время сеансов. Всё это была ерунда по сравнению с тем клубком отвратительных червей, который мучительно стягивался где-то чуть пониже солнечного сплетения с каждым её шагом всё ближе и ближе к комнате терапии, гулко отдававшимся в коридоре. Она вошла, чувствуя, что от страха её вот-вот стошнит собственным сердцем, словно в клетку с крокодилом или газовую камеру — сжавшись, как взведённая пружина, готовая к чему угодно, даже к тому, что он сейчас набросится на неё с осколком стекла или прутом из оконной решётки: в конце концов, это было бы самым логичным и справедливым завершением её безрассудного поведения за последние несколько месяцев. Но чёрта бы с два. Её пациент тихо и мирно сидел за столом, сложив руки, как первоклассник, и неся на лице печать самой святой и безмятежной невинности. Только вот при виде вошедшей девушки уголки его губ неуловимо поползли в стороны, до болезненно побледневших шрамов, незаметно для камер, но зато очень заметно для неё, чьи нервы были ровно так же натянуты до отказа.       Нелепо замявшись на пороге, Харлин сделала несколько шагов вдоль стены, вздрогнув, когда сзади захлопнулась дверь, и чувствуя себя невероятно глупо. Нет, она знала, что за ними смотрят, что в коридоре дежурят санитары, вот только уверенности ей это ни черта не прибавляло — слишком уж хорошо она изучила дело этого человека, чтобы полагать, будто какие-то там наручники или охрана смогут его остановить, если потребуется.       Блаженно улыбаясь, Джокер стал с неподдельным интересом разглядывать помещение, рассеянно накручивая волосы на палец. Разумеется, на нём оставили наручники, цепь которых была пропущена сквозь ввинченную в столешницу скобу, однако она была достаточно длинной, чтобы он мог жестикулировать вполне свободно. Харлин поняла, что впервые видит его руки — вроде бы ничего особенного, разве только тёмно-синие ногти и какой-то кошмарно неестественный белый цвет кожи, обтягивающей кисти, как хирургические перчатки. Скользя взглядом по стенам, он наткнулся на неё, будто только что увидел, и широким движением указал на стул напротив себя:       — О! Что же вы стоите? Да если бы я хотел вас убить, я бы уже давно это сделал, ну бросьте вы, в самом-то деле… Садитесь! Я буду играть с вами в послушного пациента. Честно говоря, вы довольно хреново изображаете врача, но так и быть, я спасу ситуацию. Та-дам!       Не зная, на что из этого ей стоит ответить прежде, и стоит ли вообще, Харлин набралась смелости и молча села за стол. Ощущение нечеловечески опасной близости к нему нахлынуло мгновенно, как будто её окатили ледяной водой на обжигающем морозе — пожалуй, именно так должен чувствовать себя человек, неожиданно увидевший, что прямо перед ним отвесно обрывается край зияющей пропасти.       Харлин щёлкнула ручкой, чтобы хоть немного успокоить нервы, и от Джокера это не ускользнуло. Он едва заметно усмехнулся и взглянул ей в глаза.       — А вот это вы, кстати, правильно сделали, — отвечая на её вопросительный взгляд, он кивнул на ручку, — что сняли её со шнурка… Я, по правде говоря, всё это время всерьёз подумывал над тем, чтобы вас им придушить. Нет, ну то есть как всерьёз — мне иногда было с вами скучно, и я думал, что ваше лицо во время предсмертных судорог могло бы меня хоть немного развлечь — знаете, какие порой на редкость забавные рожи корчат люди, когда их душишь?.. Нет? Ну и ладно, забудьте... да, а эту вашу ручку я всё время хотел воткнуть вам в глазницу. В левую. Или в горло… Но у вас слишком красивые глаза для этого, Харлин, да и шея тоже, так что нет, я бы не стал так варварски с вами поступать, нет-нет… я бы обязательно придумал для вас что-нибудь другое.       Увидев выражение лица девушки, он сделал паузу, испытующе глядя на неё, а потом беспечно отмахнулся, откидываясь на спинку стула, и захохотал. При этом Харлин невольно дёрнулась, испугавшись его резкого движения.       — Я вас умоляю, я же пошутил… ну, кроме того, что у вас красивые глаза и шея, вот это правда, а про шнурок я пошутил. Хотя сейчас я начинаю думать, что это не такая уж плохая идея, у вас опять слишком скучное лицо, — плотоядно заметил он, проводя пальцем по нижней губе. И вдруг всем телом подался к ней, с локтями навалившись на стол, так что Харлин опять нервно отшатнулась. Джокер, явно только что собиравшийся что-то сказать, остановился, вздохнул и сделал какое-то неопределённое задумчивое движение языком, оценивающе глядя на неё.       — Нет, дорогая, это уже даже не смешно. Я ценю хорошие шутки, но эта мне надоела. Я — не буду — тебя — трогать, окей? — как можно медленнее и доходчивее произнёс он и в доказательство поднял руки, демонстрируя открытые ладони. — Пока ты сама об этом не попросишь, — добавил он быстрым шёпотом, расплывшись в ещё более чудовищной улыбке, но уже в следующую секунду Харлин не была уверена, что ей это не показалось. — Ты мне вроде как оказала большую услугу, а я человек честный и за услуги всегда благодарю, — он поднял руки ещё выше и вдруг с размаху хлопнул ими по столу, заставив доктора вздрогнуть, непроизвольно моргнув и беззвучно выругавшись. Разумеется, следующим, что она услышала, был его заливистый довольный смех.       — Очень смешно, — скривилась Харлин, отодвигаясь от края стола.       — Плохая шутка в ответ на плохую, — оскалился Джокер, подмигнув и указав на неё пальцем. — Кстати, да, точно — думаю, о чём же я забыл?!.. Вот эта шутка была отличной, признаю, — и он обвёл взглядом свою новую униформу жизнерадостного оранжевого цвета, отчего девушка невольно улыбнулась, вспомнив разговор о нарядах для вечеринки. — Костюм гигантской морковки всегда придаёт просто чумовой азарт любому побегу... Честное слово, теперь мне стало гораздо веселее!       — Я очень рада, если это действительно так, — сдержанно ответила Харлин, закидывая ногу на ногу. — Теперь, когда я выполнила ваши пожелания, может быть, и вы, наконец, как послушный пациент хоть немного нам посодействуете?       Джокер искоса посмотрел на неё как бы в раздумьях, постукивая по столешнице указательным и большим пальцами. Харлин невольно опустила взгляд и заметила, что на подушечках практически нет папиллярных линий — кисти его рук действительно напоминали тонкие и совершенно гладкие латексные перчатки. Этим наблюдением она попыталась хотя бы отчасти оправдать перед собой тот нездоровый интерес, который почему-то к ним испытывала.       — Что у вас с руками? — спросила она, хотя уже знала ответ. В толстенной медицинской карте, которую она досконально изучила, не раз возникали заключения тщетных дактилоскопических экспертиз — у этого человека попросту не было отпечатков. Найти какие-либо его следы на месте преступления чисто технически не удавалось ни разу.       — Что у меня с руками? Это интересный вопрос, — с крайне серьёзной миной ответил пациент, взглянув сначала на одну, затем на другую свою ладонь. — Знаете, а ведь папа всегда мне говорил: «Кевин, сынок, мастурбация тебя до добра не доведёт», а я не слушал…       — Опять шутки шутите? — вздохнула Харлин, откидываясь на спинку стула, но не удержавшись от улыбки.       — А что, уже заметно? — Джокер поднял брови, глядя на неё. — Хорошо, ладно. Вы хотите знать, что у меня с руками. То есть вы, врачи, не можете связать между собой тяжелейший химический ожог и отсутствие у человека узоров на коже. О, Готэм, — обратив взгляд к потолку и патетически воздев ладони, воскликнул он, — какой ещё преступности ты хочешь от страны с такой медициной?!.. Впрочем, знаете, в каком-то смысле этому вынужденному обезличиванию я даже благодарен. Кто знает, был бы я хоть вполовину так же изобретателен, если бы не должен был заботиться о том, чтобы оставлять хоть какой-то преступный почерк… Ну в самом деле, без него этим полицейским недоумкам было бы совершенно не за что уцепиться, а значит, никакого преследования, переговоров и всей этой остренькой чепухи… в общем, это стало бы просто чертовски скучно. А я, знаете ли, совершенно, ну вот совершенно не выношу скуки…       — Прекрасно, значит, вы перенесли «тяжелейший химический ожог», — зацепившись хоть за какую-то осмысленную информацию, перебила доктор Квинзел. — Расскажите, пожалуйста, как вы его получили…       …и чёрт возьми, что вообще за нечеловеческая хрень произошла с вами, мистер Джей?! Почему вы улыбаетесь, как грёбаная тыква на Хэллоуин, выглядите, как клоун из раскраски ребёнка-дальтоника, и убиваете людей с таким упёртым постоянством, словно вам за это зарплату выдают, да ещё и с премиальными за изощрённость? Что на вас упало, кто вас укусил, ну не могло же это случиться просто так, само по себе, в самом-то деле… и даже бог с ним, с этим вашим сомнительным безумием, но какого же чёрта меня уже который раз преследует абсолютно дикое желание выпустить вас из этой клетки и посмотреть, что будет? Хочется просто потому, что я вижу, как вам невыносимо сидеть сложа руки, так же невыносимо, как и мне…       — Вот скажите, у вас же наверняка есть крёстный, да, мисс Квинз… тьфу ты, нет, когда-нибудь я всё-таки отучу вас откликаться на это имя. Есть, да? — повторил он, увидев, что девушка утвердительно кивнула, явно и безуспешно пытаясь связать в голове свой последний вопрос, свои мысли и всё только что сказанное. — А у меня вот не было… до недавних пор. И знаете, такого крещения я бы никому не пожелал. Наверное, хотите знать, да? Ну конечно же, хотите. Знать подробности. Подробности — это же так интересно… Видите ли, в моём положении психа есть одно презабавное преимущество — я могу говорить всё что угодно, и даже правду, вы всё равно не будете знать, так ли это на самом деле. Поэтому я вам скажу, — он отбросил волосы со лба и снова навалился на стол всем телом, так что Харлин почти чувствовала силу, с которой его локти давили на столешницу. — Скажу. Меня, в общем-то, даже почти как полагается крестили — почти — ну, за крохотным исключением того, что вместо купели парнишку Джека окунули разок в токсичные заводские отходы. И остаться бы ему там навсегда, но только вот он зачем-то вылез оттуда живым, зараза! — Джокер снова резко хлопнул ладонью по столу, и Харлин опять вздрогнула, но уже не отстранилась, как раньше. Сейчас она опасалась совсем другого… — И всего-то вот такая ерунда, а всё остальное было даже по правилам — и имя сменил, как полагается, и преобразился тоже, причём мало того что духом, так ещё и телом, настоящее же чудо, а?!       Изорванные уголки его губ судорожно и презрительно дёрнулись. Харлин сухо сглотнула, не в силах отвести взгляд от его исказившегося лица, безуспешно пытавшегося побороть въевшуюся в него улыбку. Сейчас он казался ей совсем другим, и было почти невозможно поверить, что это просто очередной спектакль, просто игра, шутка, почти наверняка, хотя…       — А ведь вам нравится это слушать, как я посмотрю, — справившись с собой, насмешливо прищурился Джокер. Тесно сплетённые пальцы его рук даже слегка посинели от напряжения. — Красавицам всегда приятно жалеть чудовищ — этакая моральная дрочка на себя же, а? «Ох, как он несчастен, бедный, но он же наверняка такой замечательный человек, такой интересный, такой загадочный! А я смогу его понять, смогу пожертвовать ради него своим осточертевшим уже душевным комфортом, смогу его поднять на тот уровень, откуда он так бесславно сверзился, ну разве ж я не умница, разве не героиня? Ну скажите, скажите же мне это, похвалите меня!..» Я прав? Пф-ф, чёрт возьми, ну конечно же я прав! А ведь будь он тем же самым, но не уродом, не дураком, не изгоем, даже не взглянула бы в его сторону — не на чем играть, нет возможности показать себя лучше, чем есть на самом деле… Честное слово, до того быстро тошнить начинает от этой вашей фальшивой жалости, что в итоге неизбежно предпочтёшь ей либо откровенный смех, либо такой же откровенный ужас — и знаете, почему? Они естественны. Я достаточно хорошо знаю людей, и поверьте мне, дорогая, люди — лицемеры, да к тому же порядочные скоты. Им вовсе не нужно то, что добавляет им проблем. Заставляет брать лишний груз на душу… Все эти жалость, честь, справедливость, благородство… ерунда! Это всё так же противоестественно, как благотворительность, целомудрие или голодовки. Для них куда удобней и приятнее то, что сбрасывает напряжение, позволяет забыть о проблемах — вот животный смех, пожалуйста, или страх, или удовольствие… о да, вот это то, что им нужно! То, чему веришь… Знаете, после того, как тебя заживо варят в кислоте, а потом сшивают по частям, как лоскутную игрушку, начинаешь несколько иначе смотреть на вещи. В частности, совершенно разочаровываешься в людях. Так уж получилось, что я безошибочно чувствую ложь и уже так смертельно устал от корысти и фальши, что если бы не старания моего хирурга, меня давно бы перекосило от омерзения… Так что не вижу ни единой причины, по которой людей не стоило бы истреблять, как насекомых. По крайней мере, хоть на какое-то время перед смертью они открывают своё истинное лицо, и в каждый из этих моментов я убеждаюсь в своей правоте… а это приятно, — гадко, но невесело усмехнувшись, заметил он. — Единственный человек, чьего лица я так до сих пор и не увидел — это мой крёстный. Хотите знать, кто он? Да херня, вы уже и так знаете. Меня создал тот, кто вот уже много лет не снимает маску сам и вдобавок так отчаянно пытается удержать её на уродливом сифилитическом лице всех ваших пороков, словно знает, что вы все со стыда сгорите, если упадёт хоть одна из них. Ну да, да… хотите, чтобы я это вслух сказал, да? Бэтмен.       Он замолчал, и Харлин молчала тоже, потрясённая до звенящей тишины в ушах. Всё прозвучавшее было так неожиданно, откровенно, святотатственно и цинично, словно он только что на её глазах прошёлся по музею, размахивая ведром краски, разбил все стёкла, разрезал холсты, помочился в античную амфору, напоследок пририсовал усы Моне Лизе, воткнул окурок ей в глаз и ушёл, насвистывая. Но уже в следующее мгновение ей снова начало казаться, что всё это существовало лишь в её воображении — Джокер откинулся назад, томно потянулся под звон цепи, сцепив пальцы на затылке, и смерил её настолько бессовестным взглядом, что было абсолютно невозможно узнать в нём того человека, который сидел перед ней всего каких-то пару секунд назад.       — Просто удивительно, как вас легко заставить сочувствовать, мисс Квинзел, даже легче, чем я думал… Запомните: сострадание — крайне вредная привычка, привитая, кстати, обществом, и мой вам совет, доктор — бросайте, бросайте её как можно скорее, положительный эффект не заставит себя долго ждать, — он прищурил один глаз и погрозил ей длинным белым пальцем, явно возвращаясь в игривое настроение, но Харлин сейчас ничем было не отвлечь от услышанного.       — А ведь вы же сейчас наконец-то говорили правду, да? — озарённая внезапным ощущением, почти шёпотом спросила она, невольно наклоняясь вперёд и глядя ему прямо в глаза. — Про кислоту и… всё остальное? Ведь правду?       Джокер рывком подался к ней, снова навалившись локтями на стол, но Харлин уже не отшатнулась, как раньше. Она сидела, вытянувшись в струнку, и их лица разделял всего какой-то десяток дюймов. Впервые она была от него так близко, что у неё даже голова закружилась от плескавшегося в крови адреналина.       — Юная мисс, вот вы уже три месяца проводите со мной в-одной-комнате-каждый-божий-день-по-два-часа-кряду и всё ещё ни хрена не поняли, — с раздражением прошипел он сквозь улыбку. В очередной раз Харлин стало по-настоящему страшно от этого ощущения повисающей в воздухе непредсказуемой опасности, почти ощутимо исходящей от всей его позы, сплетённых узловатых пальцев, колючих звёздочек в глазах и особенно от этой злобной поддельной улыбки. — Нет никакой правды. И знать вы её не хотите. Как мне надоело уже это ваше притворство, вот честное слово — схватил бы вас за ваши чудесные золотые волосы и несколько раз саданул бы хорошенько головой об стол, но боюсь, что вы меня неправильно поймёте… Ну скажите, ведь вам самой нравится думать обо мне, как об этаком мистере Икс — то есть мистере Джей, конечно же, а? Каждый день придумывать меня заново, и я даже не буду начинать угадывать, что именно приходит вам на ум… так же, признайтесь? Тогда почему вы вините меня, когда я делаю то же самое, в ваших же, можно сказать, интересах?       Он выгнул бровь и выжидательно уставился на неё. Девушка промолчала. Джокер поднял вторую бровь и скорчил усталую рожу.       — Что-то я сегодня слишком серьёзен, — неожиданно заметил он, хлопнув ладонями по столу и вновь заваливаясь на спинку стула. Харлин наконец-то выдохнула и поняла, что до этого момента почти не дышала. — Не сыграть ли нам в игру? Вы мне обещали. Может, в ассоциации? Хотя нет, с вами не хочу… Жаль, здесь нет карт. Я люблю карты, — поведал он, закинув ногу на ногу и подыгрывая себе кистью руки. — Интересно, с чего бы?.. Ни единой моей чёртовой мысли.       Джокер выдержал паузу, а потом ряд ровных зубов предсказуемо уже разомкнулся на два в приступе отвратительного хохота. Доктор, сидящая напротив, посмотрела на него почти что с жалостью. Всё его живое, поджарое тело, на котором так свободно висела мешковатая оранжевая униформа, находилось в постоянном нервном движении, и она даже представить себе не могла, как тяжело было ему сидеть здесь взаперти в четырёх стенах, да ещё и до недавних пор связанному по рукам и ногам. Было очевидно, что все эти его идиотские шуточки и гримасы — на самом деле просто ерунда, мишура, фантики, первые тоненькие струйки пара из-под перегревшегося котла, которому перекрыли все клапаны, и давление в котором, в общем-то, уже давно перевалило за критическую точку. Так что теперь момент, когда обшивка лопнет и котёл взорвётся, разбрызгивая во все стороны ужасающее количество едкой кипящей кислоты, был только вопросом времени. Самое страшное, что случиться это могло в любую минуту, и о числе потенциальных жертв не хотелось даже думать.       — Слушайте, вам просто чудовищно не идёт серьёзность. Сделайте уже с собой хоть что-нибудь, смотреть невозможно… Например, два хвоста. В смысле, причёску. На этот раз я не шучу. И кстати, вы всё записали? Про Роба Бэйли и ножницы? — прервал её мысли пациент, с интересом рассматривая свои ногти.       — Какого ещё… подождите, слушайте, хватит морочить мне голову! — воскликнула Харлин, в отчаянии хлопнув себя по коленям изрядно помятым блокнотом.       — Но это же так прия-я-ятно!.. — почти не дав ей договорить, зажмурился Джокер и весело потряс головой.       Девушка глубоко вздохнула, сняла очки и устало потёрла лоб. Её визави тут же переключился и стал увлечённо изучать нашивку с номером на своём комбинезоне, напевая под нос какую-то незамысловатую мелодию, которую, видимо, тут же на ходу и сочинял. Харлин подняла на него глаза и какое-то время просто молча смотрела на этот цирк, отчаянно пытаясь понять, почему ей сейчас одинаково сильно хочется глупо улыбнуться, приложиться лбом о дверной косяк, а больше всего — надавать ему пощёчин и начать со всей силы трясти за плечи.       — Скажите, вы вообще хоть когда-нибудь бываете самим собой, а? Я имею в виду, нормальным? — утомленно спросила Харлин, без особых эмоций следя за тем, как Джокер заглядывает под стол, стучит по столешнице сверху и с неподдельным интересом заглядывает туда снова.       — Дорогая, даже я не могу делать одновременно две взаимоисключающие вещи, — выглянув из-за края, оскалился он. — К тому же, моё нынешнее положение как-то совершенно не располагает к тому, чтобы быть самим собой… Сказать по правде — мне здесь не особенно нравится, но на ваше счастье, сейчас есть пара вещей, которые пока что меня тут держат. Как только они перестанут мне мешать, извольте, сможете без ограничений лицезреть меня настоящего, ну или как вам больше нравится, чтобы я это назвал, — он подмигнул совершенно сатанинским образом и снова исчез под столом.       — Это… в смысле, на что вы опять намекаете? — медленно спросила Харлин, настороженно выпрямляясь на стуле. — Опять хотите сказать, что намереваетесь… — она запнулась, и её голос всё-таки предательски сдал на последнем слове, — …бежать?       Сначала где-то у неё под ногами раздалось едва слышное низкое хихиканье, затем его обладатель разогнулся, вытянулся на стуле во весь рост и наконец запрокинул голову, откровенно и с удовольствием рассмеявшись.       — Харли, Харли, Харли… иногда ты настолько забавна, что даже перестаёшь меня бесить, — произнёс он словно про себя или даже не ей, а какой-то другой Харли. Потом запустил пальцы обеих рук в свою взъерошенную грязно-зелёную шевелюру и пригладил ими волосы ото лба к затылку, словно отчаявшись объяснить что-то на редкость упёртому ребёнку. — Да когда же вы уже поймёте, узколобые докторишки — если бы я хотел бежать, меня бы тут давно уже не было… На самом деле при наличии самой элементарной сообразительности это даже чересчур просто, поверьте мне, я уже сто раз так делал, — он самодовольно прищурился в ответ на её изумлённо распахнутый взгляд. — Местная система безопасности прогнила насквозь, и скоро вы сами в этом убедитесь… но тсс! — я и так уже забежал слишком далеко вперёд, а я хочу, чтобы вы сами всё поняли, это тоже часть игры, иначе пропадёт всё веселье…       — Мистер Джокер, есть же всё-таки… пределы! — не веря своим ушам, потрясённо произнесла Харлин и поймала себя на том, что слишком часто дышит. Но в то же самое время всё внутри неё захлёстывала волна такой безумной противоестественной радости, что только огромным усилием воли девушке удалось заставить себя сдержать улыбку крайне низменного и бешеного торжества. — Вы хотите… нет, я правильно поняла, вы мало того что уверены в своём побеге, так ещё и хотите приплести к нему меня?!       Широко раскрытые её голубые глаза блестели так лихорадочно, что нельзя было сказать, чего больше вызывает у неё эта мысль — возмущения, ужаса или восторга.       — Что?! Кто это сказал? Доктор, вы вообще в своём уме? Вообразите, какая неловкость выйдет, если вас услышат… Ой, а ведь вру — не «если», а «когда», здесь же всё прослушивается, верно? Чёрт возьми, готов поспорить, вы ещё не раз пожалеете об этих словах. Хотя признаюсь, я уже давно ждал, когда вы их скажете. Умница, сама догадалась, значит, теперь дело осталось за малым. Скорее бы, всё уже и так затянулось… — с хриплой кровожадностью прошептал Джокер, подмигнул ей, пошарил взглядом по углам палаты, фальшиво промурлыкал какую-то резко оборвавшуюся вопросительную интонацию и вдруг резко расхохотался. Причём таким диким, неудержимым, истерическим смехом, отвратительным и колюще-режущим, как железные опилки, что Харлин снова передёрнуло, хоть она и думала, что уже ко всему привыкла. На этом диалог скоропостижно и скомканно завершился — пациент покатывался со смеху, не отвечая ни на один вопрос и совершенно прекратив реагировать на врача. Когда этот затяжной припадок уже перестал казаться ей забавным и начал по-настоящему пугать, пришлось вызвать санитаров, которые сначала выпроводили из палаты её, а потом скрутили и самого Джокера, не перестававшего хохотать, и поволокли мимо неё по коридору. Харлин оставалось лишь стоять у стены с прижатым к груди блокнотом и провожать своего подопечного страдальческим взглядом, кусая губы. Каждый раз, когда один из здоровенных санитаров, особенно не церемонясь, грубо толкал его в спину или за шиворот поднимал на ноги, ей хотелось броситься на наглеца сзади и вцепиться ему ногтями в лицо. Она знала, куда его ведут. И в то же время понимала, что ничего не может сделать — согласие на проведение ЭСТ в случае подобных проявлений буйства она дала сама, понадеявшись, что он не обманет её и действительно будет вести себя адекватно во время их сеансов. Нет, ну не наивная?..              ***              …а потом Локи явился на пир к богам, где беззастенчиво оскорблял всех асов, включая Одина, что тоже было детально и с удовольствием зафиксировано в отдельной песне Старшей Эдды под говорящим названием «Перебранка Локи». Разъярённые асы за это привязали его к скале кишками одного из его сыновей, а великанша Скади, забыв, что только он, единственный из всех, сумел когда-то её рассмешить, сладострастно мстя за своего отца, повесила над головой связанного гигантскую змею, яд которой капает Локи на лицо. Поверженный должен был постоянно страдать от нестерпимой разъедающей боли, но его жена, маленькая Сигюн, настолько любит его, что всё время сидит рядом и держит над любимым чашу, собирая предназначенный ему яд. Она может покинуть его в любой момент, но отходит лишь на несколько минут, когда чаша переполняется, и нужно её опорожнить. Тогда жгучие капли всё же попадают на лицо несчастного, заставляя его биться в мучениях, уродуя до неузнаваемости когда-то прекрасные черты и выжигая шрамы на щеках… А потом, когда Сигюн возвращается, муж бранит её за чересчур долгое отсутствие, проклинает свою судьбу, связавшую его с ней, изводится от злобной зависти к её красоте и свободе, но на самом деле много сильнее боли и ревности его гложет неодолимой силы страх — страх, что однажды она навсегда уйдёт от него, тем более что им обоим известно, как много у неё поводов для этого. Увы, ни жестокий яд, ни печальные глаза жены не способны сломить гордость наказанного пересмешника, и он ни за что не признается ей в этом.       Поэтому только холодные скалы и равнодушная змея знают, как зовёт любимую и плачет о ней терзаемый пыткой Локи, когда её нет рядом.       Только когда её нет рядом, его маленькой, преданной ясноглазой Сигюн.              ***              Когда среди ночи в её квартире раздался звонок, и до неузнаваемости разъярённый голос мистера Аркэма сообщил, что её пациента нет ни в палате, ни в отделении, ни вообще где-либо на территории больницы, Харлин подумала, что её либо разыгрывают, либо что она ещё до конца не проснулась. Бессвязно и глупо переспросив, как такое может быть, она получила в ответ только несколько нелицеприятных замечаний в свой адрес и короткие гудки. Посидев несколько оглушительно долгих секунд в полной тишине, девушка протёрла глаза и взглянула на часы — три часа утра. Что за чёрт? Джокера нет в лечебнице? Господи, только бы не это… Потому что если... если то, что она сейчас слышала — правда, это могло значить только одно.       Ему надоел антракт.              Потом она за десять минут торопливо собиралась в полутёмной прихожей, роняя вещи и не попадая ключом в замок, на автопилоте вела машину по полупустым улицам Готэма. В её голове пульсировала неожиданная, захлёстывающая горячей обидой мысль: «А как же я? Почему он не дождался меня?!..» Дрожа от предутренней свежести, кутаясь в пальто, она быстро-быстро шла по мокрому асфальту к высоким кованым воротам. Здесь уже стояли три полицейских автомобиля, мигающие красно-синим, возле которых хмурые офицеры опрашивали директора.       — Доброе утро! Что произошло? — стягивая на груди воротник и борясь с ветром залива, крикнула Харлин. К ней тут же обернулись, и мистер Аркэм указал на неё пальцем, что-то оживлённо говоря стражам порядка. Девушка растерянно подошла ближе и остановилась. Ей совсем не понравились направленные на неё взгляды.       — Вы доктор Харлин Квинзел? Можно вас на пару минут?       Она кивнула и села в машину, непонимающе глядя на чернокожую женщину-полицейского в синей униформе. Та подсела к ней и враждебно произнесла:       — Вы подозреваетесь в злоупотреблении служебными полномочиями и пособничестве особо опасному преступнику. Сейчас вам придётся проехать с нами в отделение, нам нужно задать вам несколько вопросов.       Харлин округлила глаза, чувствуя поднимающийся в животе страх. Это что ещё за новости?!..       — Подождите… стойте, это ошибка, я ничем не злоупотребляла, у меня даже в мыслях… — она запнулась, поняв, что звучит неубедительно, и отчаянно зачастила. — Да какое ещё пособничество, я же была дома, мне только что звонил мистер Аркэм, он может подтвердить! Я здесь вообще ни при чём! Я понятия не имела, что он собирается бежать!..       — А вот мистер Аркэм утверждает обратное, — хладнокровно перебила офицер. — Более того, у нас есть видеозапись с ваших сеансов терапии, где вы не далее как два дня назад задавали заключённому Джокеру наводящие вопросы, вели с ним неподобающие разговоры и, кроме того, не донесли в вышестоящие инстанции о его двусмысленных замечаниях по поводу системы безопасности лечебницы Аркэм. Вам не кажется, что эти события как-то связаны между собой?       Харлин почувствовала, что к горлу подступают слёзы обиды. Она что, получается, была кругом виновата? Чёрт возьми, но у неё же алиби! И даже бог со всем этим, но где в самом деле мистер Джей?! Этот вопрос, как голод, всё настойчивее заявлял о себе и уже довольно скоро рисковал перерасти в настоящую панику.       — Офицер, да в конце концов, что вы такое говорите? — плаксиво воскликнула Харлин, и губы её задрожали. — Какие ещё наводящие вопросы?! Я же врач! Мне нужно знать всё, что… господи, ну неужели вы и правда думаете, что если бы я помогла бежать своему пациенту, то сейчас сама явилась бы сюда?!       Эта мысль на минуту сделала её жгучую обиду на несправедливость предъявленных обвинений почти нестерпимой — освободи она Джокера на самом деле, может, она даже готова была бы сейчас получить за это по заслугам. Почему-то эта мысль её больше не пугала…       — Мисс Квинзел, ко всему, что касается Джокера, логика уже давно неприменима, — презрительно скривившись, холодно сказала полицейская и пристегнула ремень. — Закройте, пожалуйста, дверь, и проедем с нами…              Потом почти целое утро её мусолили в участке, голодную, мёрзнущую, отчаянно хотевшую спать, часами заставляя дожидаться чего-то в коридорах и отправляя с этажа на этаж. Телефон садился, жалобно пища каждые две минуты, так что пришлось его отключить, оставшись без всякой связи с внешним миром. Никогда ещё Харлин не чувствовала себя такой брошенной и одинокой. Кутаясь в пальто в напрасных попытках сберечь тепло и своё право на личное пространство, она то и дело шмыгала носом, уткнувшись взглядом в тёмно-серые плиты пола, и не могла думать ни о чём, кроме мистера Джей, по вине которого она здесь оказалась. В очередной раз он всё провернул поистине виртуозно: видеонаблюдение было отключено, никаких следов взлома, дежурный охранник был найден запертым в кабинке служебного туалета в смирительной рубашке и утверждает, что ничего не видел и не помнит, кроме укола сзади в шею. Ну конечно, Джокер всё это время просто водил её за нос — ему вовсе не нужна была её помощь, чтобы сбежать самому. Значит ли это, что он следовал какой-то иной цели, когда так старательно плёл вокруг неё свои сети? Или же ему действительно было просто-напросто «дьявольски скучно», и в беседах с ней он лишь коротал время до одного ему известного момента? Чего же он ждал, чего?..       Когда где-то в глубине коридора хлопали двери, Харли вздрагивала и поднимала широко распахнутые глаза в надежде узнать о беглеце хоть какие-то новости, но служащие ничего ей не отвечали, а один из них даже злорадно заметил, что этот преувеличенный интерес к происходящему выдаёт её соучастие с головой. В ответ доктор Квинзел отчаянно повторяла, что она лечащий врач сбежавшего, злясь на себя за то, что не может дать больше ни одного разумного оправдания.       Ещё бы. Узнай они истинную причину её неподдельного волнения, Харлин была бы отсюда только одна дорога.              Следующая неделя превратилась для неё в настоящий кошмар наяву. Мало того, что её затаскали по инстанциям как в полиции, так и в клинике, заставляя давать бесчисленные показания и писать бесконечные объяснительные, так ещё и ситуация с местонахождением сбежавшего не прояснилась ни на йоту. Пожалуй, для Джокера это было даже странно — обычно о нём становилось известно довольно быстро, а это зловещее молчание было слишком уж похоже на затишье перед бурей, делая нервное напряжение не на шутку встревоженной Харлин почти непереносимым. Её стали мучить страшные сны, а как-то раз посреди ночи на снотворном начались самые настоящие бредовые галлюцинации, и она пришла в себя в тот момент, когда, вооружившись ножом, собиралась напасть на колышущуюся занавеску в собственной спальне. Ещё через неделю она уже старалась как можно реже смотреть на себя в зеркало, потому что из-за недосыпания и постоянной болезненной тревоги доктор Квинзел в буквальном смысле потеряла лицо, и макияж — когда она о нём вспоминала, — всё больше походил на плохо наложенный театральный грим.              — Мистер Ливингстон, я всё понимаю, но этого же не может быть, чтобы о нём было вообще ничего неизвестно… Его же ищут уже третью неделю, почему никто ничего не говорит в новостях? Пусть его объявят в розыск, в конце концов, пусть подключится весь Готэм… А я за всё это время даже ни слова не слышала по телевизору о том, что он сбежал…       — Нет, ну не дура?! — злобно перебил замдиректора, наваливаясь на стол и буравя её своими маленькими злобными глазками. — Ты что, правда настолько тупая?! Вот правда, все блондинки одинаковые… Я уже жалею о том, что вообще пустил тебя на порог этой больницы — от тебя с первого дня одни неприятности, а ещё махала передо мной своим дипломом! Ты же сплошное недоразумение, а не врач!.. — Ливингстон плевался, срывая на ней собственный страх, а Харлин стоически переносила этот шквал оскорблений, вытянувшись по струнке прямо перед ним, только в глазах её снова появился чуть заметный недобрый металлический блеск, который в последнее время возникал всё чаще. Она ещё очень хорошо помнила, как эта толстая обезьяна напротив неё совсем недавно шумно и грузно трахала «сплошное недоразумение» на этом самом столе и отнюдь не подвергала тогда сомнению его, недоразумения, способности.       — Да если мы позволим этой «новости» проскочить на телевидение, в городе же опять начнётся паника! Думаешь, нам только этого не хватает? Думаешь, нам надо, чтобы горожане перестали считать Аркэм надёжным местом? Только что хвалились, что упрятали Джокера обратно в психушку, и что теперь — радостно сообщать о новом побеге? Замечательно! Отлично сработали, молодцы! Ты хоть представляешь себе реакцию общественности? Представляешь, что будет, если каждый житель Готэма вдруг усомнится в своей безопасности?..       — То есть, вы хотите сказать, если они узнают правду? — твёрдо вставила Харлин своим тоненьким голоском, тяжело дыша через ноздри. — Если узнают, сколько вы платите властям и СМИ, чтобы они не рассказывали правду о вашей больнице, да? Тогда знаете, пожалуй, этот город действительно не имеет права держать своих психов взаперти.       Она развернулась и вышла, хлопнув дверью и кипя от негодования. Её наверняка теперь уволят, но на это ей было уже откровенно плевать.       Давно пора.              — Я тогда думала, от волнения с ума сойду! Уже начала подозревать самое страшное… Вы совсем, совсем не жалели меня, мистер Джей!..       — А я думал, что с ума сойду от скуки. Ещё пару таких недель твоей несообразительности — и я бы точно тронулся. Ах да, забыл — я ведь и так тронулся… У меня даже справка есть. Правда ведь, доктор Квин? Тхи-хи-ха-ха-ха-ха…