Любить пересмешника

      — …Ради всего святого, Харли! Это что, шутка? Пикап?!       Девушка оборачивается на звук голоса, выныривает из-под развороченной рулевой колонки с обрывком изоляции в зубах, сплёвывает её под ноги и тут же принимается торопливо оправдываться:       — Но, пирожочек, мы не в том районе, тут не будет «Мазерати»… а эта здесь самая новенькая…       Джокер цедит что-то неразборчиво, почти не разжимая рта, и спихивает её на пассажирское сиденье. Недрогнувшей рукой берётся за торчащие провода, с треском касается стартером зажигания и батареи, заводит двигатель, разгоняет пару раз и захлопывает дверцу.       — Пристегнись, — роняет он.       — Чего? — моргает Харли.       Вместо ответа он трогается так, что её впечатывает в боковое стекло. И вместо испуга Харли вопит «Йииха!»       Когда они выезжают на эстакаду, туман рассеивается. Небо над городом просветляется зеленоватым индиго — ночь подходит к концу. Стрелка спидометра дрожит на семидесяти милях в час, столбы дорожного ограждения сливаются в одну сплошную линию, и ветер упруго бьёт в высунутую через окно ладонь арлекинши. Мистер Джей ведёт автомобиль так, как будто люто его ненавидит. Харли не знает, куда они едут, но ей плевать — пусть это будет хоть самый край света. Его кровь пузырится в ней, как чёрное шампанское, как наркотик гуляет по венам: ей не хочется есть, не хочется спать, ей хочется орать, скакать и прыгать, как пьяной выпускнице, сдавшей последний экзамен. Это первый раз на её памяти, когда они в одной машине, но за рулём не она, и Харли изнывает от ненужности, не зная, чем себя занять. Всего несколько часов назад она была клинически мертва, а сейчас чувствует себя живей, чем все живые, и от непреодолимого желания действовать её буквально распирает, словно переполненный гелием воздушный шарик.       Они несутся задворками Мидтауна, срезают одному богу и Джокеру известными путями. Проносящиеся мимо огни витрин, фонарей и светофоров кажутся Харли настолько радужно-яркими и чистыми, что от них тянутся кислотные шлейфы, а разметка на асфальте впереди колышется лизергиновым муаром. Пожалуй, ей действительно не стоило садиться за руль, иначе они не проехали бы по прямой и пары кварталов… Тишина убивает её, и девушка по привычке тянется к ручке радио, но мистер Джей больно бьёт её по пальцам. Она сидит, насупившись, от силы секунд десять, а потом вдруг начинает ужасно пискляво петь, пританцовывая и помогая себе руками:       — «I'm a Barbie girl in a Barbie wooorld…»       — Харли, нет…       — «Life in plastic, it's fantastic…»       — Харли!..       — «You can brush my hair, undress me everywheeere… Imagination, life is your creation…»       Мистер Джей с надеждой запускает руку в бардачок, но не находит там того, что хочет. Тогда он без спроса сгребает раскрытый рюкзак Харли, вытряхивает всё его содержимое и удовлетворённо выуживает из кучи барахла рулон армированного скотча. Обхватив горе-певицу за шею, клоун броском укладывает её к себе на колени, зубами стягивает правую перчатку и пытается одной рукой залепить арлекинше рот. Та брыкается, хохочет, по-собачьи перетягивает перчатку, не зная даже, рычит он при этом в шутку или всерьёз, и Джокер не смотрит на дорогу, когда что-то с лёту врезается в бампер с громким «Бум!». Колёса вязнут, машину ведёт вправо, и в следующую же секунду раздаётся истошный крик:       — КЕЙСИ!!!.. НЕЕЕТ!!! ТВОЮ МАТЬ, НЕТ, НЕТ, НЕЕЕТ!!!.. КЕЙСИИИ!!!       Чертыхнувшись, Джей запоздало бьёт по тормозам. Фары софитами выхватывают из разреженного полумрака переулка двух девиц, явно навеселе возвращавшихся из ночного клуба: лоснящиеся кудри, платья в пайетках, меховые накидки, сверкающие стразами шпильки — словом, куры в павлиньих перьях. Одна из них лежит без сознания прямо у них под колёсами. Вторая бросается на капот и со всей дури начинает колотить по нему ладонями, визжа почти на ультразвуке:       — СУКИН — ТЫ — СЫН!!! ДА ТЫ ОХРЕНЕЛ, БЛЯДЬ, НЕ ВИДИШЬ, КУДА ПРЁШЬ?! ЕБЛАН НЕДОРАЗВИТЫЙ, ТЫ ЖЕ УБИЛ ЕЁ, УБИЛ, УБИЛ!!!.. БЕЗГЛАЗЫЙ ДЕГЕНЕРАТ, МУДИЛА КОНЧЕНЫЙ!!! ТЫ НА ВСЮ ЖИЗНЬ У МЕНЯ СЯДЕШЬ, ГАНДОН ДРАНЫЙ!!! ЧТОБ ТЫ СДОХ!..       Джокер опасно жмурится и поводит плечами, расслабляя шею, однако когда он открывает глаза, вместо ожидаемых демонов ада Харли вдруг видит там знакомых озорных бесенят.       А бесенята видят жертву.       Пока брюнетка аффектированно верещит, машет сумочкой и как заведённая пинает бампер, клоун опускает стекло, высовывается наружу, надевает самую приторную из своих улыбок и превосходно поставленным сценическим голосом обращается к телу под колёсами, явно не подающему признаков жизни:       — До-оброй ночи, очаровательная мисс! Поверьте, в другое время я бы ни за что не стал мешать вам агонизировать, однако состояние вашей подруги вызывает у меня серьёзное беспокойство. По всей видимости, у неё крайне запущенный случай синдрома Туретта… Вы знаете, моя спутница — дипломированный психиатр, и она неплохо разбирается во всякой подобной ерунде. К сожалению, как раз сейчас мы ужасно спешим, но я мог бы оставить вам визитку…       Он лезет во внутренний карман, и Харли восторженно хихикает сквозь зубы, в которых всё ещё зажата отнятая в борьбе перчатка. Значит, мистер Джей действительно настроен игриво, иначе давно бы уже переехал и одну, и вторую, даже останавливаться бы не стал. Ха, а ведь он не хочет этого показывать, но… похоже, он просто тоже чертовски рад тому, что она вернулась. То есть, доволен, что вернул своё, конечно же, и снова утёр нос всем — от Айви до старухи с косой, — но Харли всё же приятнее думать, что он именно рад видеть её. Впрочем, ночка и без того выдалась чересчур сентиментальной, а Джокера к тому же явно утомила долгая и кропотливая работа в изоляции, так что теперь ему и его Малышке и впрямь не мешало бы немного пошалить. Покуражиться, размяться, вернуться в колею, а заодно и убедиться, что этот город и эти смешные бумажные человечки по-прежнему принадлежат ему.       Пеструшка набирает воздух в грудь и с угрожающим пьяным апломбом кидается к двери водителя, уже собираясь выплеснуть ему в лицо девятый вал своего красноречия, как вдруг, вынырнув из слепящего света люстры на крыше пикапа, понимает, кто перед ней.       — Здрасьте, — с чудовищной улыбочкой говорит Джокер, любовно поглаживая краешек игральной карты.       Она отшатывается рывком, точно лошадь от гадюки, спотыкается на высоченных каблуках, упирается спиной в мусорный контейнер на обочине и, когда её взгляд невольно падает на Харли с перчаткой в зубах, похожую в темноте на собаку Баскервилей, бледнеет прямо на глазах, зачем-то поднимая руки.       — Ёбаный в… так это вы, двое… о-ох, блядь… ох, нет…. да как же это…? — девица прихлопывает рот ладонью, не в силах оторваться от двух безумно улыбающихся ей лиц, которые она до этого видела лишь в новостях да на розыскных ориентировках. Она хочет сейчас же бежать без оглядки, хочет выцарапать этому чудовищу глаза, хочет броситься на помощь подруге, хочет звонить в полицию, в скорую, охотникам за привидениями, но ужас парализует её, голос пропадает, колени не слушаются, и поэтому она продолжает просто тупо стоять, расставив дрожащим иксом длинные голые ноги, готовая вот-вот описаться от страха.       — Вы меня… у… убьёте?.. — севшим голосом шепчет она, судорожно сжимая сумочку. Джокер окидывает её оценивающим взглядом и, прищёлкнув языком, с сожалением качает головой:       — Не, не думаю. Ты не в моём вкусе.       Харли фыркает и глушит трясущий её смех за белой лайкой, ещё крепче вцепляясь в неё зубами.       — Кейси?.. — вдруг шепчет курочка, одними глазами глядя вниз, на землю, где пострадавшая неожиданно приходит в себя и едва слышно стонет. — Она что… ещё жива…?       Джокер тоже опускает взгляд на Кейси и очень натуралистично спохватывается:       — О, действительно! Как же это я оплошал… Один момент!       Он ныряет обратно в салон, включает заднюю передачу, отъезжает на пару ярдов и останавливается. Поигрывает педалью газа, будто примеривается — двигатель нетерпеливо взрыкивает на холостом ходу; курица ещё ничего не поняла, моргает, нелепо пятится боком вдоль контейнера, приоткрыв рот… А потом сцепление схватывает, машина трогается и с короткого разгона переезжает тошнотворно мягкое тело, переваливается через него, с хрустом раздавливает кости и, судя по звуку, череп. Цыпочка дёргается, но дёргаться уже поздно: мозг её подруги разлетается по асфальту веером, как арбузная мякоть из-под корки, и в этот самый миг она кричит — впадает в такой истерический шок, словно хочет выкричать наружу лёгкие, выцарапать себе лицо, вгрызается в костяшки пальцев, сгибается пополам и через несколько секунд неукротимо блюёт прямо на свои сверкающие туфли.       Ещё, и ещё.       И ещё.       Пикап съезжает по ту сторону переломанного человеческого манекена и притормаживает, пару раз упруго качнувшись на амортизаторах. Мех, пайетки, побрякушки, клочья пепельно-русых волос на осколках черепных костей — всё позади них в луже тёмной, блестящей крови. Харли чувствует себя сидящей на колеснице самого Джаггернаута, и её это почему-то просто невероятно, дико заводит, возбуждает в самом низменном и ощутимо влажном смысле… Она кусает растрескавшиеся губы, борясь с острым, как нож, желанием натянуть эту сногсшибательно пахнущую им перчатку, расстегнуть штанишки и отлюбить себя в ней прямо здесь и сейчас, но не смеет злить хозяина — знает, что ей за это будет, не хочет портить момент… Со стороны мусорных баков доносится жуткий, нечеловеческий вой: там недавняя лаковая красотка и звезда танцпола сидит на коленях, грызя ногти, раскачивается, как заведённая, вперёд-назад, и длинные чёрные волосы смоляной паклей качаются в такт по обе стороны её невидящего лица… Иногда, чтобы свести с ума человека, достаточно всего одного плохого дня, а?       Джокер салютует своей невменяемой уже жертве двумя пальцами с зажатой между ними картой и кричит на прощание:       — Визитку не забудь! Отличный психиатр, ей-богу, сам у неё лечился!..       Клоуны хохочут и скрываются за поворотом, оставляя за собой быстро тающий след окровавленных шин. На опустевший асфальт в поднятом воздушном вихре витиевато, как палый листок, опускается рубашкой вниз классический бубновый туз.       Они забывают о куриной охоте почти сразу. Джокер заметно веселеет, мурлычет что-то себе под нос, отстукивает ритм большими пальцами по рулю. Харли так возбуждена, что не может ни минуты усидеть на месте: находит под ногами выпавшую из рюкзака косметичку, достаёт карандаш помады, небрежно обводит губы алым, шипит, касаясь разорванных уголков. Пытается накрасить и мистера Джей тоже, но он перехватывает её запястье и молча выворачивает под таким углом, что она быстро отказывается от этой затеи и вместо этого начинает рисовать смайлики и сердечки на лобовом стекле. Переключается почти сразу на встречных водителей, показывает им средний палец, корчит рожи, трясёт головой из стороны в сторону, хлещет себя хвостами по щекам:       — Красный-синий! Красный-синий! Пудинг, смотри, я — сирена! Виу-виу-виу!..       Она распускает волосы и высовывается в окно, позволяя ветру трепать их, задыхается от скорости, ловит холод на язык, смеётся тоненько и звонко. О да, теперь она настоящая готэмская сирена, хищная птица, предвестница катастрофы… Джокер даже не смотрит на неё, но снисходительная улыбка блуждает по его губам, прячется в уголках глаз, морщинках, складках и линиях шрамов. Сам вырезал из тыковки Галатею. Сам же, извращенец, и оживил. Наслаждайся.       — Ух ты-ы, какая у меня теперь шикарная кожа! — щебечет она, глядя на себя в боковое зеркало и с интересом трогая щёки. — Можно больше не пользоваться белым гримом… И новый цвет волос мне тоже нравится… Кстати, смотри — когда смешиваются красный и синий, получается фиолетовый, — она заныривает обратно в салон и с детской непосредственностью показывает ему запутавшиеся пряди. — Это ведь твой любимый цвет, правда, да?..       — Харли, детка, ты не могла бы кое-что сделать для меня? — тремя пальцами ловя её за подбородок, перебивает Джокер, и арлекинша тут же жмурится, уплывая от его прикосновения, как разомлевшая кошка на тёплой крыше.       — Всё, что угодно, сладкий! — с обожанием выдыхает она.       Джокер опускает веки, поднимает брови и говорит так вкрадчиво, что почти нежно:       — Заткнись.              ***        — Найтвинг, ты в дозоре? Мне срочно нужна твоя помощь. — Б.? Вовремя же ты позвонил, а я как раз… — Появилась одна наводка, в Бладхейвене. Я знаю, что ты неподалёку. — Б., послушай… — Нужно проверить институт радиологии. Но только проверить, не вздумай соваться, это может быть ловушкой. — Да послушай же… — Мой источник сказал, что там может скрываться Джокер. Причём не один, а снова вместе с Харли Квин, поэтому прошу, будь осторожен вдвойне… — Б., я бы и рад помочь тебе, но я только что оттуда. Твой институт полыхает, как старая покрышка. Когда рассветёт, столб дыма наверняка будет видно из самого Готэма… Похоже, кто-то поджёг пирогель, там адский котёл, обваливаются перекрытия, к зданию даже не подобраться. К утру всё выгорит подчистую… У ворот автомобиль, но от него остался один каркас, опознать невозможно. Кто бы это ни был, он мастерски замёл все следы, даже мы ничего не найдём… Б.? Ты слышишь меня? Б.?       Перед своей следующей репликой Бэтмен дважды убедился в том, что отключил передатчик.              ***              Когда Харли спрыгнула на землю с рюкзаком на одном плече, глотнула терпкий воздух с привкусом синильной кислоты и подняла глаза на монументальное ржавое «ACE Chemicals», то наконец-то впервые за долгое время почувствовала, что вернулась домой.       Со стороны залива шёл холод, далеко и пронзительно кричали недавно проснувшиеся чайки. В утренних лучах завод казался вовсе не таким страшным, каким она его запомнила, беззащитный при свете дня, как монстр из Подкроватья. Вот только внутри него, за колоссальными серыми стенами из железобетона, скрывалась всё та же гибельная, токсичная тьма, рождающая чудовищ, и против её тлетворного духа были бессильны и океанский воздух, и солнце, и здравый смысл.       Пикап упёрся носом в ворота того самого корпуса, где целую жизнь назад Харли чуть не пала случайной жертвой Траляля и Труляля, и мистер Джей первым забрался внутрь через врезанную в створ калитку, не дожидаясь её. В цеху было пыльно, очень пусто и очень тихо, если не считать глухого монотонного воя, который можно было бы принять за гул работающей вентиляции, не доносись он прямо из-под земли у них под ногами.       Джокер откинул люк и без колебаний спустился по лестнице в непроглядно тёмное подполье, откуда некогда на сцене впервые появился Румпель. Секунду помедлив наверху, арлекинша неуверенным, но преданным хвостиком сунулась следом.       В лицо удушливо пахнуло стремительно нарастающей тёплой вонью. Разъеденные коррозией осклизлые ступени опасно проскальзывали под ногами; Харли схватилась за поручень, но тут же вляпалась во что-то ещё более мерзкое и засопела, с отвращением вытирая ладонь о джинсы.       — Свет, — требовательно раздалось из темноты. — Слева. Возле локтя.       В ответ на голос мистера Джей вой разом перекинулся в какой-то одурелый звериный рёв, визг и поскуливание, вдогонку которым что-то влажно зачавкало и металлически зазвенело. Харли вот совсем не хотела видеть то, что издавало эти сатанинские звуки, но всё же послушно нашарила на мокрой стене рычаг выключателя и всем весом опустила его вниз, на всякий случай крепко зажмурившись. Ничего не произошло.       — Генератор сел, — хрипло констатировала темнота. — Тащи фонарь. Наверху, под вытяжным рукавом, — пауза. — Да не тормози же, живо, ну!       Харли бросилась вверх по скользким ступеням, чуть не свернув шею, по пояс высунулась из люка и завертела головой. С облегчением наткнувшись взглядом на тяжёлый аккумуляторный фонарь, она волоком подтащила его к себе, включила и направила ярко-белый луч вниз, себе под ноги. Спустилась чуть ниже, осветила противоположную стену… и со стоном прихлопнула нос и рот тыльной стороной ладони.       Перед ней отверзлась бездна ночного кошмара.       Большую часть помещения занимал резервуар футов десяти в глубину, похожий на бассейн — видимо, один из бывших отстойников фильтрационной системы. Сверху его накрывала мощная чугунная клетка, дважды перетянутая для надёжности стальной сеткой-рабицей, и от чёрных прутьев и ромбовидных ячеек по обшарпанным стенам плясали дрожащие резкие тени. На дне лежал бурый слой поблескивающей жижи из затхлой воды, белёсых экскрементов и чьих-то останков, в том числе, судя по рёберным костям, человеческих. Мертвечиной несло просто нестерпимо — свалка на побережье Готэм-ривер по сравнению с этим убийственным смрадом благоухала, как эдемский сад. Внутри ямы сидели на цепях две исполинских размеров гиены.       То, что одна была гиеной, только непомерно огромной и грязной, было очевидно, но о том, что и второе существо тоже было гиеной, Харли догадалась лишь интуитивно. Если не считать остатков шерсти на голове и загривке, этот облезлый монстр был абсолютно безволосым, и его грубую лишайную кожу сплошь покрывали язвы и тёмные пятна. Со всем его телом вообще происходило что-то невыразимое: абсолютно все пропорции были переломаны, искажены, изувечены, как будто он находился по ту сторону кривого зеркала или просто проглотил волшебный гриб Синей Гусеницы целиком, так что часть его ненормально увеличилась, а часть столь же ненормально уменьшилась в размерах. Отростки позвонков торчали прямо сквозь разорванную кожу на спине, мышцы уродливо бугрились, и даже череп был деформирован настолько, что слишком длинные зубы попросту не умещались в пасти, из-за чего на мучительно оскаленной морде страшилища застыло выражение непримиримой злобы. В отличие от своей излишне оживлённой соседки, зверь из бездны неподвижно лежал на боку в этом зеленовато-коричневом болоте, дыша тяжело и натужно, и что-то клокотало в его лёгких, текло гноем из ноздрей, капало ядовитой слюной прямо в зловонное липкое месиво. Казалось, он уже давно был обречён и очень хотел умереть, но только не знал, как.       Джокер со скрипом открыл незапертую дверь клетки и легко полез вниз по сходням прямо туда, так что Харли невольно подалась вперёд всем телом, хоть и догадывалась, что паникует напрасно. Первое же, на что он наткнулся, спрыгнув на дно, был добела обглоданный человеческий череп.       — Бадди, бестолочь, ну и зачем ты сожрал доктора Вайса? — с досадой поморщился мистер Джей так буднично, словно пенял слюнявому мопсу за погрызенный диван. — А Руди? Ладно бы одного, но обоих! Они же вас кормили, балбесина ты безмозглая, — он остановился над лежащим чудовищем и устало потёр переносицу под бровями, прикрыв глаза. Вторая гиена при виде него исступлённо хихикала, прыгая из стороны в сторону и припадая на передние лапы, но на неё Джокер совершенно не обращал внимания. А потом что-то в нём вдруг щёлкнуло, и он в бешенстве заорал, со всей силы зафутболив череп в стену:       — Идиоты тупорылые! Дегенераты! Кретины! Недоумки! Ничего нельзя доверить! Опять всё нужно делать самому!..       Следом с грохотом и лязгом полетела от размашистого пинка стальная миска. Здоровая гиена, скуля, забилась в угол, прижав чёрные круглые уши, и Харли тоже невольно втянула голову в плечи, пережидая бурю. Луч фонаря в её руке высвечивал поочерёдно крюки для мяса на кронштейне, засохшие лужи на полу под ними, холодильник, видавший виды медицинский шкаф, плафон лабораторной лампы и стол, заваленный бумагами. Похоже, на этой живодёрне шёл какой-то жуткий эксперимент, но что-то вышло из-под контроля, и гиены растерзали спустившихся к ним смотрителей, вот только выбраться из своих цепей не смогли и через какое-то время оказались заперты в этом кошмарном подвале, как в ловушке, без еды, воды и света.       — Уф… Ну что, Бадди-бой, — отведя волосы назад, мистер Джей одним глубоким выдохом взял себя в руки, обошёл монстра и опустился рядом с ним на одно колено, — выглядишь ты, прямо скажем, паршиво, — он приподнял лопоухую кунью голову, бесстрашно прижался лбом к широкому лбу урода и стал трепать и гладить его так ласково, как никогда не касался Харли, так что её даже кольнуло какой-то совершенно больной извращённой ревностью. — Скучал, малыш, а? Ха-ха-ха… Ну давай уже, поцелуй папочку, — он подставил щёку, и Бад слабо лизнул хозяина прямо в обнажённые зубы этим своим жутким языком, похожим на кусок гниющего мяса. Арлекиншу передёрнуло аж во весь рост, но Джокер только довольно рассмеялся, будто возился с долбаным лабрадором на лужайке. — Держись, приятель, ты ведь у меня крепыш… мы уже почти закончили… дядюшка Барт тебя подлатает, и вы с Лу у меня ещё будете смотреть шоу из первых рядов, плечом к плечу, уж это я тебе обещаю… Харли! — рявкнул он вдруг вообще без тени этой противоестественной нежности, словно обращённая к ней злобная сторона двуликого Януса и знать не знала о что-то там воркующем хозяине Бада. — Что ты стала, как столб? Спускайся! Не видишь, его надо вытащить отсюда?       Эта новость буквально оглушила её, как удар прикладом по голове. Харли даже открыла было рот, но тут же, впрочем, его закрыла: никто лучше неё не знал, что спорить с мистером Джей всегда было себе дороже, так что она почти на автопилоте повесила фонарь на один из крюков и приблизилась к решётке. Лу при виде неё яро щёлкнула клыками и рванулась на цепи, заставив невольно отшатнуться — её маленькие, глубоко посаженные глазки на свету отсвечивали нездешним фосфором, как у кошки.       — У… уже иду, милый, — жалко отозвалась Харли и взялась за прутья дверцы отчего-то онемевшей рукой.       От невыносимой вони спазмами перехватывало горло и слезились глаза. Девушка попыталась дышать ртом, но запах тонко оседал на корне языка плотным лакричным слоем трупной сладости, и это было ещё хуже. Тяжело сглотнув, она переступила порог и, словно в страшном сне, сделала шаг вниз. Ни одна сила на свете ни за что и никогда не заставила бы её добровольно спуститься в эту выгребную яму — ни одна, кроме приказа мистера Джей. Так что, пожалуй, если кого-то из троих ей здесь и стоило по-настоящему бояться, то только его.       Джокер снял своё шикарное кашемировое пальто, без следа сожаления постелил его на сходни, и они вместе перетащили на него неподвижное тело, как на носилки. Весило оно добрых фунтов триста, и задача была нелёгкой даже для них обоих. Харли мутило абсолютно от всего, что она видела и чего касалась, так что она решила читать про себя какую-нибудь сказку, чтобы не сосредотачиваться на ощущениях и не заблевать здесь вообще всё.       …как дойдёшь до конца, прямо перед тобой будут три двери. В каждой двери торчит ключ. Поверни его, и дверь откроется. В первой комнате стоит большой сундук. На сундуке сидит собака. Глаза у этой собаки, словно два чайных блюдца. Но ты не бойся. Я дам тебе свой синий клетчатый передник, расстели его по полу и смело хватай собаку. А схватишь — сажай её скорей на мой передник. Ну, а потом открывай сундук и бери из него денег, сколько хочешь…       — Дальше я сам, — распорядился мистер Джей, когда десять минут спустя они не без труда выкарабкались на уровень цеха, вынул из кармана ключи и бросил их Харли. — Лу поедет с нами. Отстегни её и загони в кузов. И журнал со стола захвати.       Арлекинша нервно хихикнула.       — Но… эта зверюга же порвёт меня на маленькие-маленькие кусочки, милый, — возразила она, натянуто улыбнувшись.       — Ещё раз скажешь мне «но» или назовёшь «милым», — огрызнулся Джокер, волоча Бада к выходу по пыльному полу, — и я сам тебя на куски порву.       Харли только вдохнула в последней попытке обжаловать приговор, но хозяин уже скрылся за воротами, и она понуро сникла, закусив ноготь большого пальца. Да уж, ситуация. Ладно, рядовая Квин, приказ есть приказ: мистер Джей рассчитывает на тебя, а значит, нельзя ударить в грязь лицом — ни фигурально, ни буквально.       Она спустилась обратно в бункер, выровняла дыхание настолько, насколько это здесь вообще было возможно, и осторожно вошла в клетку, остановившись на безопасном расстоянии от гиены. Та глухо зарычала на неё из противоположного угла. Горбатая, пятнистая, клыкастая, в холке она была высотой Харли почти по плечо — их тут явно кормили не просто мясом. Вот только при ближайшем рассмотрении Лу вызывала скорее не ужас, а жалость: её сухой язык свисал изо рта, как тряпка, бока с выступающими рёбрами ходили ходуном, жёсткая серая шерсть под строгим ошейником вся истёрлась и свалялась от запёкшейся крови — бедняга изрядно натерпелась, и её агрессия была лишь следствием бесконечного животного страха и боли.       А если серебра захочешь, ступай во вторую комнату. И там стоит сундук. И на том сундуке сидит собака. Глаза у неё, что твои мельничные колёса. Только ты не пугайся — хватай её и сажай на передник, а потом бери себе серебряные денежки.        — Хэй, Лу… тебя ведь зовут Лу, верно? — негромко заговорила девушка, подходя ближе и показывая открытые ладони. — Бедная девочка, ты так ему радовалась, а он на тебя даже не посмотрел… — понимающе вздохнула она и упёрлась руками в колени, так что её льдисто-голубые, как у хаски, глаза оказались на одном уровне с по-человечески карими глазами зверя. — Я Харли. И если ты будешь умницей и не будешь чудить, я выведу тебя отсюда. Убьёшь меня — останешься здесь навсегда, поняла? — арлекинша сделала паузу, погрозив ей пальцем, и гиена недоверчиво вытянула голову вперёд, не отрывая от неё взгляда, но и не показывая больше зубы. — У меня есть вода. Ты хочешь пить? — она достала из рюкзака пластиковую бутылку, подобрала перевёрнутую миску, наполнила её почти на четверть и придвинула к тёмным мосластым лапам. Гиена принялась лакать с такой жадностью, словно неделю провела в пустыне, что, впрочем, было недалеко от истины. — Вот так, молодец… пей, моя хорошая… Да, знаю, мало, но у нас в машине есть ещё. Ты наверняка ещё и жутко голодная, да? Если поедешь с нами, мы тебя накормим. Как тебе такая идея?       Лу заворчала, тряхнула ухом и облизнула мокрый от воды нос. У неё был удивительно умный взгляд, и Харли вдруг показалось, что эта дурная с виду зверюга прекрасно всё понимает. Она протянула руку, позволяя хищнице обнюхать свои перемазанные в грязи пальцы, и когда та неожиданно лизнула её шершавым языком прямо в ладонь, невольно заулыбалась от удовольствия.       — Ну, что скажешь? Друзья?       Страх её почти полностью прошёл, уступив место уверенности. Обняв гиену за шею, Харли нащупала замок, раскрыла его, и Лу, почувствовав свободу, сама рванулась вверх по сходням, ошалевшая и неуклюжая от радости, как полугодовалый щенок.       Арлекинша отпустила цепь, отряхнула руки и рассмеялась. Как же она сразу не догадалась, что ей здесь ничего угрожать не может. Это ведь она, Харли — собака с глазами величиной с Круглую башню. Третий монстр в папочкиной стае. Доминантная самка.              ***              Пятнистая гиена (Crocuta crocuta) — самый крупный из всех видов гиен. Женские особи намного агрессивнее мужских и значительно превосходят их по размеру, из-за чего в кланах царит жёсткий и безоговорочный матриархат. Вопреки распространённому мнению, гиены — вовсе не падальщики, а одни из самых удачливых охотников в Африке, загоняющие крупную добычу всей стаей и питающиеся падалью лишь в голодную пору. Среди хищников только гиены способны дать отпор львам и постоять перед ними за себя и за свою добычу. Более того, гиены и сами иногда нападают на старых и больных львов, разделываясь с ними в считанные минуты — бегают потом по саванне с львиной головой в зубах и хохочут, тролли такие. Гиены невероятно умны. Согласно исследованиям неугомонных американских учёных, пара гиен лучше справлялась с решением проблем и лучше контактировала друг с другом, чем шимпанзе. Гиены способны съесть и переварить абсолютно всё, что попадает в их мощные челюсти, включая кости, рога и копыта жертвы. У них крайне причудливая анатомия; бытует даже мнение об их гермафродитизме, но это, конечно же, миф. Гиены двуполы, однако определить их пол в самом деле сложно, поскольку половые органы самок внешне почти ничем не отличаются от мужских. Из-за этого спаривание превращается в суровое испытание, а роды проходят очень тяжело и часто заканчиваются гибелью как детенышей, так и самой матери. Малыши выглядят совершенно очаровательно: у них блестящие глазки-пуговки, большие уши и черная пушистая шёрстка. Вот только более злобных и жестоких исчадий ада свет за всю свою историю не видал. Щенки рождаются не только сразу клыкастыми, но и зрячими — и тут же видят вокруг себя одних врагов. Уже через несколько минут после своего рождения крохотные гиены бросаются друг на друга, стремясь загрызть своих сестрёнок и братцев насмерть. Это вам не умильная возня котят у материнских сосков — маленькие беспринципные твари хотят быть у мамы не просто первыми, а единственными. Те же, кто выживает в этих кровавых междоусобицах, вынужденно примиряются друг с другом на какое-то время, как равные с равными. При такой жёсткости естественного отбора до зрелого возраста, само собой, дотягивают только самые упёртые, хитроумные и лютые экземпляры, которые и создают репутацию всему виду. Поэтому люди издавна боятся гиен, ненавидят их, считают оборотнями и злыми демонами. Если верить африканским легендам, верхом на гиенах ездят ведьмы, в них превращаются колдуны, а ещё поговаривают, что гиена, подражая голосу человека, может выманивать детей из посёлка, где и разрывает их на части. В Африке гиен иногда держат в качестве обычных домашних питомцев, как собак. Однако большую часть жизни такие «ручные» звери проводят в наморднике и на крепкой привязи — на всякий случай.              ***              Наконец-то снова чувствуя себя на своём месте, Харли вела пикап по безжизненным улицам Робинсвилля и периодически поглядывала на мистера Джей в ожидании дальнейших указаний. За всю дорогу он не проронил ни звука, внимательно читая журнал наблюдений из подвала, и вертикальная морщинка между его бровей время от времени становилась резче. У арлекинши на языке вертелось десятка три вопросов, но она прилежно молчала, как рыба, зная, где у неё окажется этот журнал, произнеси она хоть слово.       — Приехали, — не отрываясь от записей, сообщил мистер Джей, когда они поравнялись с трёхэтажным общественным зданием.       Харли поспешно затормозила, подождала немного, глядя, как сквозь оседающую пыль из-под их колёс проступает потрёпанная вывеска «Примроуз Хилл Хоспитал», и неуверенно заметила:       — Пирожочек, это… кхм, роддом. И он закрыт.       Джокер рассеянно поднял глаза, окинул взглядом мрачный заброшенный корпус и зачем-то полез за пазуху.       — На тебе конфетку, за наблюдательность, — и, прежде чем открыть дверь, он действительно прихлопнул к её груди ярко-оранжевую карамельку в шуршащей обёртке. Положить её в рот Харли, впрочем, не рискнула, но бережно спрятала в карман, машинально сказав «Спасибо».       Клоун спрыгнул на землю, обошёл машину, просунул руку в окно с водительской стороны и несколько раз громко посигналил, глядя на заколоченные окна.       Добрых минуты полторы ничего не происходило, и Харли наверняка уже решила бы, что здание мертво, если бы не помнила слишком хорошо слова Румпеля: то, что здесь никого не видно, ещё не значит, что здесь никого нет. Мистер Джей нажал на сигнал ещё раз, и в полутёмном проёме отсутствующей входной двери что-то вдруг неуловимо зашевелилось. А потом на пороге прямо из тени материализовался бледно-голубой силуэт, жутковатый и какой-то ненастоящий, словно призрак. Длинный хирургический халат на завязках и одноразовый медицинский фартук придавали его фигуре нечто женственное, как и длинные каштановые дредлоки, больше похожие на парик или синтетические кукольные трессы. Но телосложение, черты и пластика говорили о том, что это мужчина. Сперва Харли показалось, что у него на лице — идеально сидящая маска, симметрично сшитая из лоскутов тонко выделанной кожи всех оттенков, от светлого бежа до тёмно-кофейного. Однако когда мужчина подошёл ближе, она поняла, что это и есть его лицо.       Карта из аркэмского архива живо всплыла в её памяти сама собой, как настоящая.       Бартон, мать его, Мэтис. Номер 0414.       Кукольник.       — Джокер, — он спустился по ступеням крыльца и почтительно поклонился, прижав к груди правую руку. — Какая честь в столь ранний час. Чем обязан твоему визиту?       — Есть одна работёнка, — отозвался клоун, похлопав ладонью по крыше авто. — Срочная. Как раз по твоей части.       Кукольник посмотрел на сидящую за рулём Харли Квин и плотоядно сцепил пальцы, едва заметно улыбнувшись. Его затуманенные глаза были серыми и холодными, как хирургическая сталь, и девушка невольно поёжилась, точно от прикосновения скальпеля к своей коже.       Джокер проследил за его взглядом и натянуто рассмеялся.       — О нет, нет! В эту игрушку играю только я сам… твои сзади.       Он отдёрнул брезент с тента, накрывающего заднюю часть пикапа, открыв взгляду очень и очень недовольную Лу, пристёгнутую за ошейник к арматуре каркаса, а затем распахнул дверцу за водителем, продемонстрировав обездвиженного Бада, мешком валяющегося поперёк задних сидений. Автомобиль под весом обоих чудовищ заметно проседал на рессорах. И салон, и кузов все были в мерзотной подсыхающей грязи.       Мэтис даже не то чтобы очень удивился, потирая друг о друга кончики пальцев и с любопытством подступая ближе. Впрочем, было не очень ясно, способен ли он в принципе в полной мере контролировать свою мимику.       — Я не совсем понимаю… — начал он.       — А я сейчас всё тебе поясню, — Джокер положил руку ему на плечо. — Зови своих кадавров, пусть заносят его внутрь. И пойдём, потолкуем.       Кукольник нажал что-то в кармане своего халата, и через какое-то время на крыльцо одна за другой вышли четыре человеческие фигуры. Вернее, выкарабкались. Вылезли. Выползли. Их движения были странно угловатыми и дёргаными, как у плохо сделанных марионеток, и каждый шаг явно давался им ценой каких-то невероятных усилий, однако они шли на зов упрямо и покорно, точно крысы на звук волшебной флейты. Головы всех четверых были туго и плотно перемотаны бинтами.       — Новые? — заинтересованно спросил Джокер.       — Нет, меняю старых. Скучно же всё время видеть перед собой одни и те же лица.       Клоун, как мог, поджал губы и ткнул в него указательным пальцем, мол, согласен на все сто.       Слуги Мэтиса вытащили Бада из машины, с четырёх сторон подхватили поддерживающее его пальто и понесли монстра к зданию. Работали они так же натужно и деревянно, но на удивление слаженно.       — Харли! — хлёстко раздалось в тишине, и арлекинша тут же высунулась в окно, вытянувшись в струнку.       — Да, мистер Джей?       — Бери Лу и иди за ними. Мы вас догоним.       Перспектива была, мягко говоря, так себе, но за неимением других девушка послушно выбралась из машины и подошла к гиене, на ходу доставая ключи. Лу заметно нервничала, беспокойно приседала и переступала мощными лапами, танцуя на слишком короткой цепи. Ей явно не нравилось всё происходящее, и Харли прекрасно её понимала.       — Тшш… давай, пойдём, моя хорошая… Тут все свои… Тебя здесь никто не тронет. Всё будет хорошо… — убаюкивающим голосом лепетала она, возясь с замком и понимая, что безбожно врёт своей подопечной, но поделать с этим, увы, ничего не может. Крепко взяв гиену за ошейник, арлекинша помогла ей выпрыгнуть из кузова и поневоле присоединилась к этой жуткой процессии, чувствуя себя такой же слепой марионеткой, как эти четверо, безоговорочно выполняющей повеления безумца-кукловода. От двух тяжёлых взглядов, направленных ей в спину, позвоночник чесался, как от стекловаты, но показывать, насколько её это нервирует, было нельзя — хотя бы ради Лу.       — Мои девочки… — облизнулся шут, горделиво глядя на покачивающиеся впереди бёдра Харли и свислый, приземистый круп гиены. — Разве они не прелесть, а, Барти?       — Совершенство, — сдержанно заметил хирург, неторопливо двинувшись следом. — Сам это прекрасно знаешь и всё равно напрашиваешься на комплименты?       — Ха! Само собой, — довольно отозвался Джокер, манерным жестом зачёсывая волосы назад и поднимаясь по выщербленным ступеням. — Тщеславие — мой самый любимый грех, знаешь ли…                     …Харли битых двадцать минут отиралась под дверью оперблока. Она уже умылась, причесалась, съездила на заправку, перехватила в автомате кофе и сэндвич, отогнала машину на задний двор, вернулась, обошла весь второй этаж роддома и даже поиграла в кукол, сидя в коридоре — голых, страшненьких пластмассовых пупсов без рук-без ног, встречавшихся здесь навязчиво часто, — а мистер Джей всё не возвращался. Он сказал ждать его внизу, но ей всегда становилось тоскливо, если она не видела его слишком долго, а мысль о том, что где-то в здании всё ещё прячутся эти, бинтоголовые, спокойствия отнюдь не добавляла.       В отличие от двух нижних этажей, запущенных и грязных словно бы только для отвода глаз, третий был явно обитаем и сверкал чистотой. Харли прокралась вдоль стены туда, где через приоткрытую дверь виднелась часть облицованной кафелем предоперационной, и притаилась. Сквозь звук льющейся воды до её слуха долетали обрывки фраз. Говорил в основном Мэтис:       — Жаль, что Стрейндж в Аркэме, иначе я бы точно отправил тебя к нему… Пойми… то, что ты хочешь… шансов очень мало. У него деформация почти всех костей… половина органов отказала, кровь заражена… вдвоём они могут справиться, но гарантии я дать не могу… Я пластический хирург, а не ветеринар… К тому же, если ты намерен продолжать…       Скрипнул кран, и журчание воды оборвалось, но дальше слов уже было не разобрать — голоса вдруг стали тише. Харли придвинулась чуть ближе и краем глаза заглянула в щель, почти перестав дышать.       Джокер стоял вплотную к Кукольнику, притиснутому задом к раковине, и самым кончиком указательного пальца вёл по шву на его лице — от виска по скуловой дуге вниз, к углу нижней челюсти. Так нежно, что это выглядело почти… интимно.       — Такая ювелирная работа, Барти… — вкрадчиво произнёс он, повторяя взглядом движение своей кисти. — Ты ведь не хочешь, чтобы я её испортил, правда?       Мужчина отрицательно покачал головой, едва заметно, опасаясь шевелиться, словно к его коже был прижат не палец, а острое лезвие. Джокер поднял взгляд и ненадолго замер так, глаза в глаза. А потом просиял пугающе широкой улыбкой:       — Значит, ты постараешься меня не разочаровать, — заключил он и дружески похлопал Бартона по щеке. Кукольник едва заметно оскалился — неизвестно, что именно хотели показать этим его непослушные губы.       — Постараюсь, — неохотно подтвердил он, отстраняясь и расправляя голубые латексные перчатки. — Но мне понадобится очень много времени. И я бы не хотел, чтобы мне мешали. Так что если вам что-нибудь будет нужно…       — Ну уж нет, док, не надейся, — хихикнув, перебил его Джокер с маниакальным блеском в глазах. — Папочка хочет присутствовать при родах.       Харли невольно скривилась. Мэтис натянул перчатку, щёлкнув резинкой по запястью.       — Присутствовать? Знаешь… при всём уважении, — он окинул клоуна взглядом, стараясь оставаться тактичным, — в таком виде пустить тебя в операционную я не могу. В стерильную операционную, — пояснил он в ответ на вопросительный изгиб бровей. — Так что если ты действительно так уж этого хочешь… тебе придётся как минимум переодеться, — Кукольник кивнул в сторону шкафа с хирургическими костюмами и стройного ряда белых медицинских халатов на стене.       — О, да признайся, Барти, тебе просто не терпится увидеть меня без одежды, — отмахнувшись, лукаво прищурился Джокер. Прыжком усевшись на стол, он скинул туфли, снял жилет и с готовностью высвободил плечи из подтяжек. Харли по-кошачьи подобралась всем телом, словно под гипнозом глядя на то, как длинные пальцы развязывают алую ленту галстука, порхают по пуговицам, расстёгивают манжеты и стягивают рубашку, обнажая алебастровый торс Анубиса: ребристую грудную клетку, впалый живот и узловатые мышцы астеника. Непроизвольно сглотнув, девушка вдруг поняла, что в горле у неё очень сухо, зато стремительно становится слишком влажно совсем в другом месте.       Джокер соскользнул на пол и повернулся к ней коротко стриженным зелёным затылком, взявшись за брюки. Арлекинша втянула воздух носом и зажмурилась почти до боли — белизна его гибкой, хищной спины, кажется, оставила самые настоящие ожоги на её сетчатке.       — Ах ты, шалуни-и-ишка, — замерев, вдруг протянул он вполоборота, так что сердце девушки подпрыгнуло, толкнувшись изнутри в глотку. — Мама разве не говорила тебе, что подглядывать нехорошо?!       Кукольник успел только непонимающе обернуться, когда Джокер уже втаскивал Харли в комнату за шкирку, точно котёнка, нассавшего в тапки. Писк, который она при этом издавала, делал сходство абсолютным.       — Я разве разрешал тебе подниматься сюда? А? Разрешал?! — допрашивал он, тряся её, как грушу, и, не дождавшись ответа, толкнул на колени. — Сколько раз повторять: не играй со мной в прятки! Я — тебя — всегда — найду!..       Раз! Два! Три! Это были совсем не пощёчины, нет — полноценные, тупые удары по лицевым костям. Пойманная с поличным, застигнутая врасплох, девушка даже не пыталась оправдываться, только как-то совсем жалко и глупо закрывала голову руками, но тщетно: едва схватившиеся трещины на её щеках опять моментально разошлись и закровили, ярко-алым окрасив губы, в ушах зазвенело, перед левым глазом заплясали звёзды… Анубис избивал её безжалостно и методично, и Харли ненавидела себя за то, что осмелилась сунуться сюда, за то, что так бездарно прокололась, но ещё больше — за то, что все её мысли сейчас занимала лишь расстёгнутая верхняя пуговица на брюках мистера Джей.       — Джокер… — поморщился Кукольник, с плохо скрываемой досадой глядя на то, как белоснежный кафель предоперационной марают крупные тёмные капли и комья засохшей грязи с её ботинок. — Джокер, твоя кукла пачкает мой пол.       Клоун прервался, хоть и не сразу, окинул взором осквернённое святилище творца и состроил задумчивую мину:       — А знаешь, Барти, пожалуй, ты прав. Она действительно слишком грязная.       С этими словами он схватил со стола литровый флакон спиртового антисептика, открутил крышку и, особо не задумываясь, с гоготом вылил ей на голову.       Остро пахнуло дезинфекцией и алкоголем.       Резкая боль буквально оглушила Харли: спирт въелся в открытую рану её губ со свирепым, жгучим аппетитом, как морская соль в мясо. Арлекинша взвыла и схватилась за лицо — на миг ей показалось, что её ткнули носом в мартеновскую печь или как минимум в ванну с царской водкой. Каким-то чудом она успела зажмуриться, но веки всё равно отчаянно защипало, а глазные яблоки словно обернуло наждаком. Не находя себе места от боли, девушка пронзительно закричала, в муках корчась на полу и слепо ища руками штанину мистера Джей.       Джокер удовлетворённо хрустнул шеей и сунул ноги в операционные тапки.       — Обожаю, когда она так делает, — неспешно надевая белый халат, поделился он с Мэтисом под аккомпанемент надрывного крика, как будто они были двумя театралами-ценителями, наблюдающими за выступлением известной актрисы. — Музыка для моих ушей…       — Шкурку попортишь, — с искренним сожалением заметил Кукольник.       — Ничего с её шкуркой от химии не будет, я об этом позаботился. Но всю боль она при этом прекрасно чувствует… да, Арлекин? — окликнул шут и ткнул её ногой в бедро.       Скулящая Харли закивала на автопилоте, вытирая лицо собственной майкой и всё ещё боясь открыть слезящиеся глаза.       — Похоже, у тебя и правда слишком много свободного времени, дорогая, — мистер Джей застегнул под воротом последнюю пуговицу, и когда арлекинша, часто-часто моргая, осмелилась наконец поднять взгляд, из поджарого полуголого зверя он уже снова превратился в так хорошо знакомого ей наглухо закрытого пересмешника. — Но я знаю, чем тебя занять. Пойди-ка отстирай моё пальто, там, в душевой. Чтобы дочиста, поняла? И туфли захвати.       — Ванная в конце коридора и налево, — брезгливо подсказал Кукольник. Джокер вручил ей свои изгаженные чёрно-белые броги, выпихнул её наружу, и дверь закрылась прямо у неё перед носом, заглушая дружный мужской смех.              «Ванной» оказался устрашающего вида совмещённый санузел, где роженицы когда-то проходили все гигиенические круги схваточного ада — матовое окно, треснутая раковина, рыжий изнутри унитаз и чугунный поддон с душевой лейкой. Ржавые сливные решётки были плотно забиты жёсткой серой шерстью и мыльными хлопьями, из-за чего мутная вода стояла над полом почти на дюйм — похоже, именно здесь мыли гиен. Фирменный тренч за полторы тысячи долларов плавал в этом пруду из осевшей пены и волос раскисшей половой тряпкой, и даже с одного взгляда было ясно, что он безнадёжно испорчен.       Харли прошлёпала по воде к душевой, где валялись мыло и щётка. Выкрутила кран, сняла лейку, на автомате промыла глаза и щёки, задыхаясь от боли. Опустила под воду свежерасчёсанные волосы, отрешённо глядя на то, как смывается вытравленная спиртом краска, превращая синий цвет в голубой, а красный — в бледно-розовый. Холодная вода снимала жжение, отрезвляла и в то же время отвлекала, хоть и слабо, от чувства мучительного, нестерпимого стыда.       слишком грязная       По наитию, почти не отдавая себе отчёта, девушка сняла с себя всю одежду, повесила её на змеевик и с ногами забралась в душевую. Подставила спину вялым холодным струям, ссутулилась, обхватив себя руками, спряталась безнадёжно в путаницу мокрых волос.       грязная       Который раз эта её треклятая жажда животной близости всё портит. Чёртова жадность, желание большего, ещё и ещё, снова и снова, ненасытное, как голодный демон… Только этой ночью мистер Джей стискивал её в объятиях, гладил по лицу и называл её хрипло «тыковкой». Сжимал через джинсовую ткань её бёдра — вот они, синяки, — сплетал её пальцы со своими, надкусывал её, как спелое яблоко, и в его зубах она истекала соком… Могла ли она мечтать о большем безумии всего каких-то пару дней назад? Неугомонная дурочка-Психея, не смогла выполнить простого наказа, захотела ещё. Ещё глубже. Ещё дальше. Ещё чуть-чуть. Сама виновата.       грязная       грязная       грязная       Не надо было ей нарываться, не надо лезть, не надо было видеть больше, чем ей положено… Её наказание теперь — не разбитые скулы, не воспалённые глаза и не предстоящая чёрная работа; её наказание — память о его костистом драконьем теле, свежая, как эти раны. О белом-белом теле, словно сошедшем со страниц анатомического атласа её похоти: жилистых руках, скульптурной длинной талии и вампирской груди, которые он и не думал прикрывать, когда бил её, заставляя корчиться от вожделения пополам с адреналином ужаса в её крови. Идеальная пропорция: один к одному. Опытный, беспощадный алхимик.       обожаю, когда она так делает       Бартону Мэтису нельзя ведь было знать о том, что на самом деле происходило между Джокером и этой приехавшей с ним милой перчаточной куколкой, сотворённой по образу и подобию кукловода. Нельзя было подвергать сомнению непогрешимую репутацию его кумира: маньяка, неподвластного ни одной страсти, кроме страсти к разрушению, и не имеющего ни единой привязанности, кроме нездоровой одержимости Бэтсом. Наверняка эта жестокая выволочка — просто игра на единственного зрителя. Да, да, конечно… игра, такая правдоподобная, что в неё поверила даже сама кукла…       — Он любит меня… — прошептала Харли, стуча зубами и прижимаясь к ледяному кафелю лбом. — Любит меня… он меня любит…       Мантра утешала, мантра вводила её в транс и в то же время необъяснимым образом возбуждала даже вопреки холодной воде, и арлекинша поняла, что срочно должна переключиться. Пальцами ноги она ухватила валяющееся на полу пальто, подтянула его ближе и втащила в душевую, рефлекторно скривившись от отвращения. Задача отстирать эту тошнотную гадость казалась ей невыполнимой.       чтобы дочиста, поняла?       Харли неуверенно сунула тренч под душ и пару раз прошлась по нему щёткой. В слив моментально набилось такое, что девушка, оскальзываясь, тут же бросилась к унитазу, возблагодарив небеса за то, что здесь всё рядом. Вытирая губы тыльной стороной ладони, она ощутила языком налипшие на слизистую рта длинные жёсткие шерстинки и согнулась над фаянсом в новом неукротимом спазме, пока не избавилась и от сэндвича, и от кофе, и от желчи, и от остатков самоуважения.       дочиста, поняла?       Через минуту она отдышалась, сглотнула и на непослушных ногах вернулась в душевую. Прополоскала рот, сплюнула, подобрала щётку и предприняла новую попытку, стараясь не смотреть себе под ноги, но сосредоточиться на том, как ткань под её движениями становится чище.       Золушка осталась одна. Впервые за всё время она заплакала от обиды и отчаяния. Как же перебрать всё это и отделить просо от мака? И как не плакать, когда все девушки развлекаются сегодня на балу во дворце, а она сидит здесь, в лохмотьях, одна-одинёшенька?..       На глаза ей навернулись слёзы. Как же это всё-таки несправедливо!.. Ведь если бы она не выбрала именно этот идиотский грузовичок… да даже если бы просто вернулась всего на один день позже, Бад уже наверняка был бы мёртв. Она ведь практически спасла его, пусть и не намеренно, но всё же… Харли икнула, то ли всхлипнув, то ли нервически усмехнувшись. Справедливости хочешь? Забыла, с кем дело имеешь? Дура набитая.       — Он любит меня… — настойчиво пробормотала она, мокрая, дрожащая, шмыгая носом и остервенело счищая гниль и дерьмо с отяжелевшей от воды лиловой шерсти. — Он меня любит… любит…       Пальцы свело от холода, и тренч выскользнул, плюхнувшись в лужу уже отмытой грязи. Даже мантра не помогла Харли не разрыдаться. Она дала волю слезам, спиной припав к кафельной стене — звук льющейся в поддон воды заглушал её стенания, и можно было не бояться, что её кто-то услышит.       Сёстры бросились перед Золушкой на колени и стали просить прощения за то, что так дурно обращались с ней. Золушка подняла сестёр, расцеловала и сказала, что прощает их, и только просит, чтобы они всегда её любили.       Поддавшись этой минутной слабости, Харли умылась и почувствовала, что ей стало чуть-чуть легче. Она упрямо подняла пальто, подождала, пока стечёт вода, взялась за лежащий на бортике обмылок и принялась яростно намыливать свалявшийся кашемир. Если она всё не отстирает, мистер Джей по её вине останется без верхней одежды. А ещё — что гораздо страшнее — будет очень, очень в ней разочарован… Пальцы окончательно онемели, так что девушка почти ничего ими не ощущала, впрочем, это было даже плюсом. От тяжести, которую приходилось держать на весу, ныли плечи, но после пары смывок пальто стало выглядеть довольно-таки сносно, и это придало ей сил. Труднее всего поддавалась вездесущая гиенья шерсть, волоски приходилось снимать буквально по одному. Подкладку арлекинша тоже чистила вручную, боясь повредить щёткой тонкий атлас. Мыльная щёлочь щипала содранные костяшки на её пальцах, от усилий перед глазами плыли полупрозрачные бензиновые пятна, но, выполоскав тренч в последний раз, результатом Харли осталась довольна. Конечно, он слегка растянулся и потерял форму, но если его правильно просушить, почти ничего не будет заметно…       После этой пытки чистка туфель показалась ей плёвой задачей и заняла едва ли минут пять. Арлекинша не знала, сколько всего времени она здесь провела, но такой измотанной она не чувствовала себя, наверное, ещё со времён тренировок под куполом цирка. Наскоро одевшись и отжав волосы, она вышла из ванной, тихо, как мышка, прокралась мимо оперблока, оставив броги сушиться под дверью, и спустилась по лестнице на второй этаж, в коридор под вывеской «Послеродовое отделение», где валялся на стульях её брошенный рюкзак.       Здесь царила какая-то щемящая и почти предвечная пустота. Косые прямоугольники света лежали на вытертом полу, медленно плыли в солнечных лучах серебристые пылинки. Харли вошла в одну из палат, бережно разложила пальто на кровати возле радиатора и села напротив. Было тихо, как на кладбище. Она с тоской обвела покинутую комнату взглядом и вдруг непроизвольно замерла, закусив губу. По правую руку от неё стояла детская люлька.       Харли придвинулась ближе и зачем-то заглянула внутрь, словно ожидала там кого-то увидеть. Люлька была пуста. Непромокаемый матрасик и пелёнка со спящими мультяшными медвежатами были покрыты толстым слоем серой пыли. И от этого становилось намного, намного тоскливей и горестнее, чем от созерцания заросшей сорняками надгробной плиты.       Ну уж нет, док, не надейся. Папочка хочет присутствовать при родах.       Этажом выше мистер Джей принимал вдохновенное участие в рождении очередного монстра, но были ли у него когда-нибудь свои, настоящие дети? Жена? Как их звали? Где они сейчас? Была ли правдивой хотя бы одна из историй, которые она слышала в Аркэме от пациента номер 0801? И смогла бы она узнать в нём свою самую безумную любовь, если бы встретила его в той, другой жизни?..       Я думаю, тебе стоит знать кое-что ещё. Ни с одной из них хозяин никогда не спал.       Ну разумеется. Джокера, каким она его знала, совершенно не возбуждали женщины сами по себе. Его возбуждала та боль, которую он мог им причинить, их унижения, вид их крови, слёзы и крики, а всё это он запросто мог получить и без секса. Но кто же тогда была та несчастная в формалине с вырезанным на животе «Sweet child of mine», и кто был отцом так и не рождённого ребёнка в её чреве?..       Джокер может быть трижды виртуозным преступником, маньяком и гением, но он всего лишь мужчина, Харли.       Это с трудом укладывалось в голове, но Айви была права: несмотря на сложный вывих головного мозга, дюжину взаимоисключающих диагнозов и физиологию инопланетянина, Джокер оставался человеком вида гомо сапиенс. И на этого потерянного для всех человека иногда даже можно было тайком взглянуть через толстые прутья клетки, где его держали многочисленные неуравновешенные личности — стоило только найти подход хотя бы к одной из них. Харли Квин не только видела этого безымянного мужчину, но и доподлинно знала, что он поддаётся желаниям плоти, другими словами, по не особо деликатному выражению Румпеля, «ещё как может трахать баб». А значит, было вполне возможно, что он способен и на продолжение рода… Впрочем, для неё это всё равно не имело больше никакого значения.       После его экспериментов я осталась изуродованной на всю жизнь, бесплодной и насквозь пропитанной ядом, как манцинелла… И я могу сделать тебя такой же.       Арлекинша невесело всхлипнула в этой солнечной тишине, безотчётно поглаживая старенькую пыльную пелёнку. У вас всё прекрасно получилось, доктор Айсли. Теперь она тоже мертва и пуста изнутри, как этот роддом, где если и раздастся когда-нибудь детский крик, то только когда свихнувшийся хирург с лицом из чужой кожи будет на живую вспарывать младенца, чтобы распотрошить его на запчасти.       Плоть, отделённая от плоти. Кровь, заражённая от крови.       Ты и я       Яд Джокера тёк по её венам; она в буквальном смысле носила его частичку в себе, и это было так сладко и в то же время так непереносимо горько, словно вечная беременность его ребёнком, которого у них уже никогда — никогда — не будет.       Её искалеченная любовь была заведомо бесплодна, как и все её попытки понять, что у безумца на уме. Бесплодна, как она сама. Ей никогда не ощутить тяжесть наливающейся жизни у себя под сердцем, не приложить свою новорождённую крошку к груди, иссечённой вдоль и поперёк шрамами от розог Айви, не вдохнуть молочный запах завитков на нежно любимом затылке, не увидеть ни первого зуба, ни первых шагов. Не узнать, какого цвета были бы глаза у их сына, на кого была бы похожа их дочь. Она всегда хотела назвать свою девочку Люси — уменьшительно от Люсифера, не иначе. Светлой, утренней звёздочкой…       Честно, никогда не понимала, почему ты так переживаешь об этом, цветочек. Сама знаешь, у вас ведь всё равно не могло бы быть детей…       Харли достала из рюкзака свою затрёпанную куклу, рождённую в день их побега из психушки — неживого, из лоскутов сшитого уродца с пластмассовыми глазами и улыбкой-швом. Положила её на матрасик с мишками, которые никогда не проснутся, прилегла рядом на кровать, покачала люльку рукой.       — Тише, ни слова не говори… — тихонечко напела она, но голос предательски дрогнул, и арлекинша, опустив ресницы на мокрые щёки, затряслась всем телом от беззвучных рыданий.