Любить пересмешника

      в день восьмой Рождества       мне любовь поднесла       восемь добрых девиц,       семь плывущих лебедиц,       шесть гусиных яиц,       пять злачёных колец,       четырёх певчих птиц,       трёх наседок,       двух голубок       и одну куропатку (1)…              Ёлка была такой огромной, что для того, чтобы нарядить средний ярус, пришлось встать на высоченные цирковые ходули. А уж украсить верхушку можно было, только забравшись на люстру и свесившись вниз — Харли мечтала об этом с самого первого дня, как увидела это грандиозное хрустальное паникадило.       Подготовка к празднику шла полным ходом и уже близилась к завершению: весь атриум утопал в рождественском декоре, из динамиков системы оповещения лился кэрол и Франк Синатра, в воздухе терпко пахло хвоей, краской и строительной пылью. Хоть снег до сих пор так и не выпал, Адвент выдался самым настоящим, совсем как в детстве — с волнительным ожиданием, бесконечными хлопотами, походами в гости и упрятыванием подарков, с тем лишь небольшим отличием, что результатом всех этих стараний должно было стать не уютное семейное торжество, но паника и гибель сотен тысяч мирных жителей. Харли до сих пор не верилось, что они провернули всё это под носом у величайшего готэмского детектива, но ведь и её Пирожочек был, как-никак, не кто-нибудь, а чёртов преступный гений. Подкупив превосходного медицинского адвоката со связями в Аркэме, они организовали освобождение старины Шляпника в обмен на небольшую услугу с его стороны; так что всякий раз, как их возне в «Айсберге» угрожало чьё-нибудь излишнее любопытство, проверяющих встречал в дверях невысокий швейцар в тёмно-зелёной ливрее и цилиндре и демонстрировал им циферблат своего карманного брегета, после чего бедняги забывали даже собственные имена и шли в соседний квартал кукарекать на луну. Через пару-тройку недель Бэтмен, конечно же, благополучно вернул швейцара обратно за решётку, как только Тетч, не удержавшись, взялся за старое и между делом распял очередную малолетнюю Алису на стрелках башенных часов готэмской фарфоровой фабрики; но зато, пока умница Шляпник отвлекал на себя внимание Мыши, для шоу уже почти всё было готово.              на двенадцатый день       мне любовь поднесла       двенадцать котов,       одиннадцать коров,       десять лающих собак,       девять пляшущих гуляк,       восемь добрых девиц,       семь плывущих лебедиц…              Всё, что казалось Харли такой дикой бессмыслицей все эти месяцы, сложилось наконец в изумительный по своей простоте и стройности паззл. Сотня весело улыбающихся бочек ждала своего часа в местах массового сброса сточных вод в Готэм-ривер — все нормы утилизации жидких отходов здесь были нарушены так давно, что к тому моменту, как горожане заподозрят подвох, процесс уже будет не остановить. Через пару суток старые фильтры на станциях водоподготовки перестанут справляться с нагрузкой, и яд начнёт сочиться из каждого крана в каждой городской квартире, не говоря уже об испарениях… А чтобы никто не торопился с ликвидацией, один чертовски талантливый парнишка из Даркнета за щедрый гонорар взломал для них пять узловых подстанций (к слову, не без помощи Харли, во время своих визитов незаметно оставлявшей на территории ардуиновские контроллеры). Так что теперь по нажатию пары клавиш они смогут запросто отключить электроснабжение всех трёх островов, а при попытке перехода на резервную схему произойдёт короткое замыкание, которое благодаря стоящим на подстанциях масляным трансформаторам будет неописуемо зрелищным. Сладенький даже обещал, что она сможет полюбоваться этим фейерверком с вершины мира на крыше «Глясе».       простри руку твою к небу, и будет тьма на земле Египетской, осязаемая тьма       Но всё это случится только после того, как мистер Джей покажет жителям Готэм-сити своё эпохальное шоу с разоблачением, ведь электричество понадобится им для трансляции. Только когда каждый приглашённый гость отыграет до конца свою роль, а главный герой доберётся до решающего испытания и с треском его провалит, финальным аккордом станут их египетские казни. Харли почти видела, в каком экстазе будет Пугало, когда они лишат город последней надежды на спасение, а затем свет погаснет, и Зверь будет спущен с цепи.       План был идеальным и оставался бы таким в её глазах до самого конца, если бы, ведомая слепой жаждой похвалы, она не подслушала тогда этот проклятый разговор с Пингвином, о котором ей знать не полагалось. Если бы ей не стало известно, что на этот раз мистер Джей тщательно подстроил всё так, чтобы Бэт нарушил своё первое правило и, совершив грехопадение, стал наконец убийцей.       Его убийцей.       Весь ужас этого замысла просто не укладывался у неё в голове, сводил на нет всё, к чему она шла сквозь эти долгие кошмарные годы… Она могла защитить Джокера любой ценой от кого угодно, но только не от его же собственного безумия — уж это он предельно ясно дал ей понять ещё в их самую первую встречу.       Какую же истерику она ему закатила, когда они вернулись в ту ночь на базу: кричала, что он не может так с ней поступить, что он обманул её, что он хочет её бросить, рыдала, валялась у него в ногах, вцепившись в его штанину, умоляла дать Бэтмену убить лучше её. Мистер Джей в ответ лупил её тростью по спине, орал, что она дура и не понимает самой главной шутки. Что ей стоило бы переломать все кости за такое вопиющее непослушание, что её наглость потеряла всякие границы, что она слишком много о себе возомнила и не смеет вмешиваться со своими розовыми девчачьими соплями в его великое противостояние с Летучей Мышью. Жестоко избив, он для надёжности запер её в подсобке, опасаясь, что ей ненароком взбредёт в голову сдать его план Бэтмену, как уже бывало, и этим испортить всё, к чему он готовился два с половиной года. Оставшись одна в тесной комнатушке без окон, Харли выла, скреблась в дверь до заноз под ногтями и клялась, что никому ничего не расскажет, пусть только её милый господин, её любимый, её сладенький простит её и снова даст быть с собой рядом. Мысль о том, что из-за этого малодушного срыва мистер Джей может навсегда в ней разочароваться и отстранить от дел, доводила её до животной паники получше любых коктейлей доктора Крейна.       Джокер сменил гнев на милость только через сутки, когда арлекинша присмирела настолько, что даже не сразу поверила своему счастью, увидев высокий силуэт в дверном проёме и приняв его за одну из своих многочисленных галлюцинаций. Обезумев от радости, она бросилась целовать его сухие белые руки, обнимала его колени, слепо втиралась в них макушкой, точно голодная кошка в ноги хозяина, и твердила, что всё-всё поняла, но просто не может собственными руками помогать рыть ему могилу, что просто слишком, слишком сильно его любит, чтобы отпустить. Что это Бэтмен должен умереть, что весь город должен умереть, что она должна умереть, но только не он, нет, нет, нет.       Тогда мистер Джей опустился на пол рядом с ней, взял её лицо в ладони, привычно дал ей по щеке, чтобы заставить смотреть себе в глаза, и спросил, помнит ли она, как решилась жить для него и делать всё, о чём он ни попросит. Попав в плен этого прозрачно-зелёного взгляда, Харли заворожённо кивнула. Тогда он спросил, помнит ли она ещё, как поклялась идти с ним до самого конца. Накрыв его пальцы своими, она всхлипнула и кивнула снова.       А потом он положил руку на её затылок и просто сказал:       — Ты очень нужна мне, тыковка. Сейчас, как никогда.       ты очень нужна мне       Харли опустила веки и блаженно склонила голову набок, вслушиваясь в эти слова, как в самую прекрасную музыку на свете. Они зазвучали в её мгновенно опустевшей голове томительным эхом, словно мантра, словно заклинание, словно гипноз.       ты нужна мне       Разве могла она теперь остановиться, могла ему отказать?.. Его пристяжная лошадка, беззаветно преданная Сати; куда он — туда и она; в пропасть, так в пропасть, в огонь, так в огонь. Да, да, да…       ты нужна       Забывшись от восторга, Харли уткнулась лбом в его грудь, туда, в королевство цветных лент, мелких пуговок, остро заточенных карт и отравленных цветов, желая проникнуть ему под рубашку, под кожу, под рёбра, раствориться в нём без остатка.       Конечно же, она сделает всё ради него. Сделает то, что должна. И кому какое дело, что будет потом?              …сейчас, с высоты прошедших трёх недель и тридцати пяти футов над уровнем пола, она уже прекрасно понимала, что это был всего лишь очередной ловкий ход — виртуозная игра на одной струне, запрещённый приём. В который раз он просто использовал её собственные клятвы против неё самой, и нужна она ему была только затем, чтобы закончить все приготовления в срок. Ну разумеется. Мистер Гений ведь прекрасно всё просчитал: того тумана, что он напустил в её голову одним ласковым касанием и проникновенной фразой, как раз хватило почти на месяц её самозабвенной работы.       Тем временем по мере приближения Рождества мыслями самого Джокера всё больше завладевал Бэтмен — настолько, что это порой доходило до абсурда, фанатизма, паранойи, вызывая у Харли столь же извращённую дикую ревность, как тот поцелуй с гигантской полудохлой гиеной в подвале химзавода. Мистер Джей был похож на влюблённую девушку в предчувствии долгожданного свидания: говорил только о предмете своей страсти, вертелся и красовался перед зеркалом, примеряя новый фрачный костюм, спрашивал, как ей нравится, но по его глазам Харли видела, кому он хотел понравиться на самом деле. Ни о какой попытке повторить ту мимолётную волшебную ласку, воскресить упоительное чувство их единства, само собой, уже не могло быть и речи — мистер Джей всё больше отдалялся от неё ради своего обожаемого великовозрастного товарища по играм в костюме летучей мыши. Дошло до того, что, когда Харли пришла добиваться внимания своего Пирожочка в одном только коротеньком красном пеньюаре на голое тело, он просто вышвырнул её за дверь искать утешения у Орфи, сидящего в одной из львиных клеток за цирковым шатром.       Кроме гиен, Харли оставалось бегать за поддержкой только к Плющу, хоть она и понимала, что та желает смерти Джокера едва ли не сильнее, чем Джейсон Тодд. Не имея права раскрывать рыжей все детали плана, арлекинша просто плакалась ей о том, что боится за жизнь мистера Джей, пока Айви, закатив глаза, терпеливо обнимала и гладила её по волосам, плечам и спине, шептала что-то, мурлыкала, заговаривала, целовала её лоб, щёки, губы… Изголодавшись по ласке и желая забыться хотя бы на время, Харли не находила в себе сил противостоять мягкой настойчивости подруги, поддавалась ей, расплывалась, отвечала, так что в конце концов они всегда незаметно и неизбежно оказывались в одной постели.       Потом, после каждого свидания она отмывалась почти до ссадин, чтобы скрыть запах Плюща от мистера Джей — было просто удивительно, как две эти ядовитые ревнивые гадины безошибочно чуяли токсины друг друга. Однако ей всё больше казалось, что она могла бы и не стараться — Джокер был слишком занят организацией своего шоу, чтобы замечать хоть что-то, кроме того, выполнила она очередное его поручение или нет.       Незадолго до рокового дня, доведённая до отчаяния демонстративным пренебрежением своего господина, Харли просто взяла и заявилась домой от Айви, как была — со съехавшим набок воротником, почерневшими от её сока губами, листьями в распущенных волосах и зеленью под ногтями — молча прошествовала мимо него в гримёрку и захлопнула дверь. Ей хотелось встряски, хотелось взрыва, хотелось напомнить о себе, уязвить, как тогда, когда она целовалась в «Айсберге» с Франко, зная, чем это обернётся. Её сердечко бешено трепыхалось, словно пойманная в клетку пташка; рухнув ничком в своё блестящее и шуршащее фатиновое гнездо и накрыв голову руками, она ждала грозы, ждала его гнева, она жаждала их. Ждала летящих на пол флакончиков, кистей и тюбиков, сломанных об стены стульев и битых зеркал, ждала криков, слёз и порки до кровавых рубцов — всё лучше, чем это убийственное деловое безразличие, немота надоевшего музыкального инструмента, заброшенного в угол ради более интересной забавы.       Но он так и не пришёл.       Ни в тот день, ни после. Как будто ничего и не было.       Тогда она ещё просто не знала, каким чудовищным будет её последнее задание.              В канун Рождества мистер Джей позвал её в Робинсвилль в логово Кукольника, как всегда не сказав, зачем. Харли была в общем-то не против ещё раз увидеть Мэтиса, но вот возвращаться в его жуткий роддом у неё не было ровным счётом никакого желания. Увы, её желания роли больше не играли, а спектакль и без того пошёл по худшему из возможных сценариев.       Ещё на крыльце ей показалось, что она слышит внутри здания детский плач, но списала его на один из своих слуховых фантомов: последние месяцы младенцы то и дело преследовали её во снах, смеялись из соседних комнат, их силуэты мерещились ей в тенях и очертаниях предметов, а когда она подходила ближе, бесследно исчезали. Где-то в глубине души Харли знала, что это её нерожденные дети, которых у неё не могло быть — приходят к ней сквозь предельно истончившуюся, до прозрачности протёршуюся грань между фантазией и реальностью. Ей уже почти удалось справиться и смириться с этими миражами, но после того, как она узнала, что Джокер собирается вот так просто навсегда её оставить, тоска по маленькому наследному принцу захлестнула её с новой силой. Вид заброшенного роддома вновь разбудил в ней этот чутко дремлющий инстинкт: ей чудилось, что где-то там её крошка — или даже крошки — сидят совсем одни, напуганные, голодные, а она ничего не в силах сделать, потому что даже не может их найти…       — Кексик? — осторожно позвала она в холле, взявшись за перила обшарпанной лестницы. — Доктор Мэтис? Вы здесь?..       Уаааааа!!!..       Плач не прекращался — он словно доносился откуда-то с потолка, со второго этажа, эхом разносился по коридорам, отчего казалось, что кричат сразу несколько десятков грудничков. Харли в муках потрясла головой и зажала уши руками, зная, впрочем, что это не поможет, но…       Звук стал тише.       …       Она замерла и убрала руки.       УААА!!!       УААААА!!!       Господи.       Боже.       Дети.       Там правда живые дети.       Она со всех ног бросилась вверх по ступеням — пролёт, площадка, второй пролёт — ударила в дверь плечом, задыхаясь, вломилась в послеродовое…       УУУААААААААА!!!       — О, а вот и тётя Харли! Я же говорил вам, что она скоро придёт?       Джокер развернулся к ней всем корпусом, стоя посреди палаты для новорожденных с очаровательной семимесячной малышкой на руках. А вокруг него в лотках медицинских кроваток и прямо на полу лежали и ползали ещё без малого три дюжины младенцев (2) – мальчики и девочки, все не старше года, круглолицые, розовощёкие, в подгузниках, бодиках и носочках — и орали так прилежно и дружно, что закладывало уши. Впрочем, судя по лучезарной улыбке, мистеру Джей это не доставляло ровным счётом никакого дискомфорта — к какофонии чужих криков ему было не привыкать.       Харли встряла на ровном месте, хватила лишний вдох вместо очередного выдоха и невольно попятилась, словно ошиблась дверью в реальность. У неё даже живот скрутило от ужаса при виде того, как эта белокурая кнопка с завитком на макушке теребит искусственную оранжевую герберу на лацкане фиолетового пиджака. Кто бы мог подумать, что видение её, казалось бы, самой заветной мечты вызовет у неё панику, достойную наяву воплощённого кошмара?..       знаешь, Джейсон, иногда то, чего мы больше всего боимся — на самом деле то, чего мы больше всего хотим       — Мамочки… любимый!.. — только и смогла выдавить Харли, прижимая ладони ко рту и ошалело бегая глазами по рядам орущих детей. — Это что, это… откуда они все?       Джокер ловко перехватил девочку под животик, оттянул воротник на её затылке и якобы прочёл то, что там написано, словно бирку на игрушке:       — «Центр для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, имени Кэтрин Петтит». Ты ведь сама так любезно открыла нам в него двери, помнишь? — он взял малышку за шкирку, как щенка, и не глядя опустил её в кроватку лицом вниз. — Кстати, отличная была работа — мои остолопы даже управились без меня по твоим замечательным чётким наводкам.       УААААА!!! МААААААА!!!       Харли зажмурилась и снова широко открыла глаза, словно всё ещё надеялась, что её отпустит, и кошмар исчезнет. Но нет, дети по-прежнему были здесь, всё так же требовательно вопили, и от них всё так же стойко пахло ромашковым тальком, мокрыми памперсами и молочной смесью. Что же с ними делать? Чем их всех кормить? Во что переодеть? Тут ведь жутко холодно, они же простудятся…       — Ты их всех… украл? — она в отчаянии провела ладонью по лбу и беспомощно добавила. — Их же будут искать…       — Ой, да кому они нужны, — отмахнулся Джокер, беспечно прошествовав мимо неё в сторону окна. — От них вон даже собственные родители отказались… Не переживай, полицию я пустил по ложному следу — фургон, за которым они сейчас гонятся, пуст. Ну, этот старый трюк с одинаковыми машинами, сама знаешь… А пока фараоны поймут, что к чему, и спасать-то будет уже некого, — он хихикнул, развернувшись к ней лицом и опершись на что-то, скрытое от её взгляда процедурным столом.       Харли, как во сне, сделала пару шагов вдоль стены и опустила глаза.       Баллон со «Смехотриксом».       Собственное трико на спине вдруг показалось ей гигантским холодным слизнем.       ММААААА!!!..       — Что… — она тяжко сглотнула, — что ты хочешь с ними сделать?       — Гирлянду, — сияя улыбкой, ответил Джокер и похлопал по баллону.       — Че-го? — очень и очень медленно переспросила Харли.       — Гирлянду! — раздражённо сверкнул глазами Джей, так, что это прозвучало как «Не тупи!». — Такую, где много-много маленьких человечков держатся за руки, — и он изобразил перед ней витрувианского человека. — Хотя, наверное, лучше будет сделать из них две… или даже три, я ещё не решил…       АААА!!! ММАААААА!!!..       Харли надавила на глазные яблоки основаниями ладоней, задержала до звёзд и радужных пятен, пару раз моргнула и запустила пальцы в волосы. Гирлянду? Он что, хочет убить и потом сшить вместе десятки мёртвых детей?!       — Пирожочек, это такая… шутка? — пискнула она.       — О-о, да! Отпадная, скажи? — Джокер обеими руками погладил верхушку красного баллона, высотой доходившего ему почти до пояса, и было в этом жесте что-то дико непристойное. — Повесим их на втором этаже! Уверен, Бэтс будет про-осто вне себя, хи-хи-хи… ух-х, как же я хочу посмотреть на его лицо, когда он на них наткнётся…       МААААААА!!! МАААА!!!       — Ты… просто рехнулся, — срывающимся голоском проговорила Харли, не сразу поняв, что утверждает очевидное. — Это же дети… ты… мы ведь никогда не убивали детей!       — Вот именно! — с энтузиазмом подтвердил Джокер. — Я вдруг понял, что никогда раньше этого не делал! А себя нужно иногда обязательно баловать, позволять себе что-то новенькое, выходить за привычные рамки… Ведь кто знает, может, ты умрёшь уже завтра, так и не узнав, каково это, а? Ха-ха-ха…       Харли схватила себя за оба хвоста и со стоном закрыла ими лицо, прячась, словно улитка, втягивающая рожки. Нет, нет, это уже было слишком. Всё это было слишком…       МАААААМААААААА!!!       — Я не буду в этом участвовать! — глухо, но решительно заявила она, пятясь к выходу и мотая головой, как лошадь. — Я не могу! Не буду!..       — Можешь! — неожиданно жёстко отрезал мистер Джей, в несколько шагов оказываясь рядом и захлопывая дверь за её спиной — щелчок мышеловки, удар стальным прутом поперёк хребта. Арлекинша пискнула и втянула голову в плечи. — И будешь! Ты будешь делать всё, что я скажу! А знаешь, почему?!       Он вдруг горячо и грубо притиснул её к стене, бёдрами к её животу, нависнув над ней так, что Харли разом задохнулась от этой тесноты, всем телом изгибаясь навстречу в безусловном рефлексе — ближе, пожалуйста, ещё… Всего несколько дюймов до его улыбки, всего лишь слой ткани между кожей и кожей, и от этого одуряющего чувства весь мир вокруг мигом сжался, как зрачок, до крохотного пятачка пола под их ногами, а слаженный крик младенцев превратился в далёкий белый шум.       ААААААААААААА       Один выдох — и, забыв обо всём, Харли потянулась за поцелуем, словно безвольная марионетка за движением лески, но… мистер Джей остановил её в самый последний момент, приложив палец к её губам, и самодовольно произнёс:       — Вот поэтому.       Ей понадобилось секунд пять, чтобы осознать насмешку.       Ты всё ещё не понимаешь? Это не любовь! Никогда ею не было и никогда не будет! Он просто продолжает в своё удовольствие мучить и истязать тебя…       должно же это когда-нибудь закончиться?!       тебя бессовестно обманули, дружище       нет никаких пределов       Ярость вскипела в ней его чёрной кровью, поднялась, затопила с головой, и Харли вдруг со всей дури вцепилась в этот палец зубами, увязнув клыками в костяшке.       Пронзительный вопль тут же хлестнул её по ушам, а кулак влетел в стену в том месте, где секунду назад была её челюсть — увернувшись на дозе чистого адреналина, Харли с силой заехала клоуну коленом между ног, отпихнула его от себя и сломя голову бросилась к кроваткам.       — Ах ты, дрянь!!! Мм… — простонал Джокер, на мгновение сложившись пополам. — Мелкая стерва! Зубы мне показать решила?! А хотя я так и зна-ал, что сначала ты захочешь поиграть!.. — он неожиданно захихикал с каким-то противоестественным, жутким задором, держась одной рукой за пах, а другой за стену и глядя на то, как Харли, схватив первого попавшегося ребёнка, рванулась назад, к выходу. — Всегда забываю — девчонки ведь просто обожают прелюдии, да, Квин?! Ну давай, сыграем ещё разок… хи-хи-хи…       АААААААААААА!!!       Громкий крик трёх десятков глоток высверливал ей барабанные перепонки, надрывный, отчаянный крик о помощи; эти курносые мордашки, эти ямочки на щеках, эти длиннющие ресницы, котики на штанишках, зайки, птенчики, медвежата, простите, простите, простите… ей не спасти их всех, но она должна хотя бы попытаться…       — Десять негритят решили пообедать, один вдруг поперхнулся — и их осталось девять…       Харли ударила всем телом в дверь и бешено затрясла ручку. Закрыто.       Заперто.       Нет.       Нет.       МААААМААААА!!! М-МАААА!!!..       — Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться — и их осталось во-осемь…       Она обернулась рывком и припала к двери спиной, задыхаясь от ужаса, не чувствуя ни глотка воздуха в лёгких, лишь жалкие, рыбьи спазмы диафрагмы. Ребёнок у неё на руках заходился в плаче — Харли даже не понимала, мальчик это или девочка, но у него были шёлковые русые волосёнки и маленькие пухлые ручки, цеплявшиеся за помпоны на воротнике её трико, и этого было достаточно. Он не должен, не должен умереть здесь… никто из них не должен…       — Восемь негритят пошли гулять затем, один не возвратился — и их осталось семь… упс!       Джокер пробирался к столу, не глядя под ноги, и случайно оказавшийся под его стопой малыш пискнул, как резиновая игрушка, а потом сразу стих. У Харли потемнело в глазах. Он знал её наизусть. Он вовсе не будет бить её. Нет, он сделает ей намного, намного больнее…       — Семь негритят дрова рубили топором, один себя перерубил — остались вшестером… оп!       По пути он задел одну из каталок, и та, покачнувшись на своих высоких тонких ножках, с грохотом полетела на пол, погребая под собой ещё двоих.       УААААААААААААААА!!!..       — Шесть негритят пошли на пасеку играть, тут одного ужалил шмель — и их осталось пять! Хи-хи-хи…       Очнувшись от шока, Харли кинулась ему наперерез, но не успела: белые пальцы легли на вентиль баллона, открыли его с коротким скрипом, и смерть под напором вырвалась наружу — плотная, бледно-зелёная дымка тут же стала опускаться, со злобным шипением стелясь вдоль пола.       Господи, это же чёртов концентрат, он убьёт их за секунды!..       — Пять негритят между собой…       — ОСТАНОВИСЬ! ХВАТИТ! ХВАТИИИИИТ!!! — заорала она на грани визга, с размаху толкая его в грудь, спиной на полки стеклянного шкафа, и те обрушились сверху вниз с оглушительным звоном. Придерживая одной рукой извивающегося младенца, Харли животом бросилась на стол, крупно дрожащими пальцами попыталась закрутить кран, но тот не поддавался. Она всхлипнула, налегла чуть сильнее, потом ещё — тинь! — и резьба сорвалась, а рукоятка осталась в её ладони.       Джокер расхохотался так, как будто перед ним разыгрывался просто уморительный комедийный спектакль. Ему удалось удержаться на ногах, но из-под волос по его виску проложила дорожку тёмная струйка крови, а пиджак порвался в нескольких местах. Харли боялась даже посмотреть на пол и узнать, что натворили осколки — её мозг отказывался понимать и принимать то, что это уже не имело никакого значения.       — Остановиться? Ну что-о ты?! — протянул мистер Джей, вытряхивая из причёски стеклянную крошку и раскрывая объятья. — Веселье ведь только начинается, дорогая! Идите-ка лучше к папочке, давайте потанцуем! Ха-ха-ха-ха!..       Первым наглотался малыш, сидящий у неё на руках — тот самый, которого она так отчаянно хотела спасти и по собственной же глупости сунула в эпицентр. Малютка сперва закашлялся, а потом вдруг почти сразу широко и искренне заулыбался, как будто увидел маму… Ядовитый туман стремительно заволакивал комнату, и Харли заметалась, как на пожаре — окно, нужно скорее открыть окно!       Она подскочила к подоконнику и сорвала жалюзи вместе со штангой, едва не раскроив себе ею череп.       Забито наглухо.       Боже, нет, второе окно, ну же…       Забито.       Заперто.       Нет. НЕТ!       Со всё возрастающим ужасом она услышала, как плач вокруг неё неотвратимо переходит в столь же дружный детский смех — такой заливистый, такой весёлый, словно кто-то щекотал все эти толстые пяточки, делал «пррр» в эти мягонькие животики или играл из-за двери в «ку-ку»… Харли обеими руками прижала ребёнка к себе и закрыла глаза, уткнувшись лицом в его макушку, прямо в мягкий замшевый родничок, напрасно пытаясь заглушить и удержать судороги заразительного смеха, уже сотрясающие маленькое тельце. Нет, нет, она не отдаст его, только не так, только не так, нет!..       АААААХАХАХА!!!..       — Да брось ты его! Он уже жмурик, Харлс, слышишь?! — Джокер попытался отнять у неё младенца, но арлекинша лишь замотала головой, безумно мыча и ещё крепче прижимая его к себе. — Они все жмурики, здесь нет антидота! Эй! Фьюить!.. Дай сюда, я сказал!!!       Он дал ей подзатыльник, силой вырвал у неё ребёнка, как тряпку из зубов собаки, и в подтверждение своих слов потряс им перед ней в воздухе, держа его, точно кролика на выставке. Мертвенно-белый, тот уже в голос, громко, неестественно смеялся, растянув до ушей слюнявый рот с четырьмя крохотными резцами и выпучив в никуда и без того огромные глаза, из которых всё ещё катились слёзы. Маленький, светловолосый кроха с его лицом и его улыбкой, разве не об этом она мечтала?.. Господи, почему же ей от этого ТАК страшно???..       ХАХАХАХА! ХА! ХА… Кха-ха… ик… ха… а…       — Ну же, тыковка моя! — ободряюще воскликнул Джей с широким жестом второй руки. — Веселее! Эти сиротки попадут отсюда прямиком на небеса, к тому доброму парню с бородой! Не вырастут, не опустятся, не сопьются, не загремят в Блэкгейт за изнасилования и грабежи — я избавил их от этого! Им бы стоило сказать мне спасибо! Ха-ха-ха!.. — он разжал пальцы, и малыш плюхнулся куда-то на пол, в густой туман.       И тут Харли со всей силы влепила ему пощёчину.       Хлоп!       Ладонь обожгло жаркой болью, а голова Джокера мотнулась влево с оборванным смешком.       Оба замерли.       Харли дышала на пределе сил, хватая яд, глотая яд, пропитываясь насквозь этим ядом, неспособным больше её убить. Впервые она подняла на него руку — и это было восхитительно.       — У-ух ты кака-ая!.. — расплываясь пугающе широкой улыбкой, промурлыкал мистер Джей и коснулся шрама под смазавшейся краской. Когда он обернулся, зелень в его глазах горела ярче, чем болотные огни. — А сможешь повторить?       Тогда, словно сорвавшись с цепи, Харли буквально налетела на Джокера с кулаками, обрушив на него разом весь свой гнев — казалось, она забыла всё, чему её учили, и просто лупила, колотила, рвала, как бешеная самка, защищающая своё гнездо. Алая пелена застилала зрение, будто Красная Королева смотрела через линзы Красного Колпака; она хотела крови, хотела сделать ему невыносимо больно и в то же время знала, знала, знала, что боль ему только понравится, только сильнее его заведёт, так что от бессилия слёзы душили её и наворачивались на глаза. Да и где ей было тягаться с ним — она даже ударить его как следует не могла… Харли нападала в полную силу, но встречала лишь насмешливые блоки — он был выше неё, он был сильнее, быстрее, и он знал все её приёмы наизусть. Пару раз он снисходительно ей подыграл, дав разбить себе губу и сорвать несколько пуговиц на рубашке, но как только это представление ему надоело, он без труда смял её, скрутил лицом в стену и впечатался в неё сверху.       — НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, НЕНАВИИИЖУУУ!!! — визжала она на разрыв связок, содрогаясь в приступе животной ярости и в то же время какого-то жгучего, незваного сладострастного озноба от его змеиных объятий. — ТЫ ЁБАНЫЙ ПСИХ!!! ИЗВЕРГ!!! ЧУДОВИЩЕЕЕ!!!..       — Знаю, милая, знаю, — польщённо проворковал Джей, левой рукой удерживая её поперёк туловища, а ладонью правой почти нежно отводя назад волосы с её лица, и Харли вдруг почувствовала, как металлическая таблетка шокера, слегка оцарапав кожу, легла на её лоб.       Крепко зажмурившись, девушка инстинктивно замерла: одно неловкое движение — и он поджарит её мозг так, как не снилось ни одному пациенту ЭСТ. В Аркэме их, бывало, так и утихомиривали — одним только видом электродов, даже не включая.       — У-умница, — Джокер похлопал её по макушке и чмокнул туда же. — Ты у меня всегда была такой сообразительной… вот только тогда какого же хрена, — пальцы на её голове вдруг сгребли её волосы, натянув их до слёз, — ты не соображаешь такую простую вещь: они бы всё равно сдохли! Завтра этот город станет адом на земле, забыла?! — он чувствительно её встряхнул. — Они бы умирали до-олго, мучительно, задыхались бы сутки, сгорели бы заживо в беспорядках, а может, загнулись бы от голода… вдумайся, они просто счастливчики! Посмотри, посмотри на их счастливые лица! — он силой заставил её повернуть голову, и Харли невольно обвела взглядом утопающее в зеленоватом тумане детское кладбище. Она вдруг осознала, что больше не слышит ни возни, ни смеха — только затихающее шипение выдохшегося баллона. А ещё теперь она знала, что картина, открывшаяся её взору, будет сниться ей в кошмарах до конца её дней.       Они все лежали там же, где их застала смерть: пальцы скрючены, головы неестественно вывернуты, на белых личиках застыла гримаса мучительного смеха, тем более жуткая, что у большинства ещё даже не было зубов. У некоторых от слишком большой дозы токсина лопнула перетянутая в спазме кожа, отчего их окровавленные мордашки походили на рыльца маленьких упырей. Но самым страшным было то, как они все смотрели — какими-то жалобно, удивлённо вытаращенными глазами, словно так до конца и не поняли, что же такое с ними только что произошло… Харли почувствовала, что плачет и ничего не может с этим поделать. Дети, дети, невинные дети… это даже не было злодейством, как не было и благим делом в его извращённом понимании — это было за гранью добра и зла. Джокер попросту не признавал границ, для него не было и никогда не будет ничего по-настоящему серьёзного, ничего святого, он просто потехи ради разрушает и превращает в пепел всё, к чему прикасается, всё, всё…       — Ну, поняла? — удовлетворённо спросил шут, склоняясь низко-низко, губами к её виску. — Каково это, осознавать, что всё твоё отчаянное геройство было напрасным, м? — он отёр большим пальцем слёзы, бегущие по её щеке, и его вторая ладонь, опустившись, легла на низ её живота. — Хотя, знаешь, наверное, не совсем… должен сказать, то, что ты устроила, меня позабавило… ты такая лапочка, когда злишься… хах…       Он красноречиво потёрся бёдрами о её крестец, скользнул рукой ещё ниже, и Харли вдруг с ужасом поняла, что он хочет её прямо здесь, посреди этой газовой камеры, заваленной свежими трупами. Похоже, что боль от удара коленом вопреки здравому смыслу с самого начала разожгла его пыл, а своими жалкими попытками нападения дурочка Психея только подлила масла в огонь… Сознательно или нет, но Джокер вновь с лёгкостью выманил из неё своего любимого невменяемого чёрта, загнал его в угол и теперь жаждал с ним поиграть. Его откровенно возбуждало это её напрасное геройство, упрямое сопротивление, бессильная, праведная ненависть.       Всё то, за что он так обожал Бэтмена.       — Пус-ти ме-ня! — вскинулась Харли, едва не теряя сознание от одинаково сильного желания всадить осколок ему в глотку и кончить в муках под его пальцами. — Пусти, гад! Я не хочу, не хочу!!!..       — Не хочешь, значит? Не хочешь?! — жадно тиская её через трико, прошипел Джей в им же подранное ухо. — А когда припёрлась тогда от своей настурции, не на это напрашивалась, да? Ждала розовых лепестков и шкуру у камина? Сколько раз я предупреждал, чтобы ты не дразнила меня?! — пощёчина. — Сколько раз просил?! — ещё одна. Вскрик. Всхлип. — Но ты ведь не жела-аешь меня слушать, наглая, дрянная девчонка… всё вертишь передо мной хвостом, нарочно лезешь мне в голову, заставляешь меня думать о том, что делал позавчера твой горячий ротик… — он собрал её зашитые губы болезненной гармошкой с такой силой, словно хотел снять с неё лицо, а потом вдруг не раздумывая накрыл их своими в какой-то зверской пародии на поцелуй. Кровь, горечь, удушье, натиск упругого языка… ответить Харли не успела — Джокер оторвался почти сразу, оставив на ней лишь смазанный алый отпечаток, словно след от ботинка. Спиной арлекинша отчётливо чувствовала запредельно близко к себе его хищное, сухопарое тело, чувствовала выпирающий через брюки бугор его члена, поминутно вздрагивающий в слишком тесном для него плену, и от этого все её мысли затягивал туман ещё гуще и токсичнее, чем пелена вокруг.       — Спорим, ты хочешь этого даже сейчас? — сбивчиво прошептал он, давясь от нетерпения собственной усмешкой. — Хочешь, чтобы я трахнул тебя… оказался внутри, м? — пальцы между её ног надавили на тонкую ткань шва ровно посередине, и Харли беспомощно захныкала, чувствуя, как предательски её плоть отзывается на его прикосновения наливным, тянущим жаром. Ведь если бы он только действительно захотел сейчас взять её, прямо так, прямо здесь, она бы не смогла устоять, пошла бы на это, вместе с ним наплевала бы на всё, без оглядки рванула на красный. Ненормальная, больная сука… — До сих пор не поняла? Я уже внутри… так глубоко, как никто в тебе ещё не бывал… ну, куда ты сбежишь? Куда пойдёшь? Что будешь делать, если не то, что велю я?       Он продолжал настойчиво и жёстко ласкать её рукой, буквально за какую-то минуту подведя её к самому краю головокружительно острого блаженства на расстояние вдоха, но упасть в него не позволил. Толчок в спину — и внезапно всё просто исчезло: его вкрадчивый шёпот, объятия, огонь его чресел, оставив её истекать остывающими слезами в пустоте, как погасшую свечу.       Он отпустил её — как она и просила.       Не удержавшись на подгибающихся ногах, Харли сползла по стене — лбом, ладонями, грудью, задыхаясь от унижения, дрожа всем телом от мучительной неутолённой жажды, пока не встретилась коленями с полом. Кукла, наказанная в углу, сломанная безделушка, брошенная тряпичная марионетка, кто она без его руки на крестовине? И куда она пойдёт, и что будет делать завтра, когда…       Блам! Харли вздрогнула от металлического лязга позади себя — Джокер грохнул об стол хирургическим набором.       — Вымой их, переодень и принимайся за работу, — в его голосе теперь было больше медицинской стали, чем во всём роддоме. — Не справишься — и завтра я тебя к Башне даже близко не подпущу. А этих личинок на твоих глазах скормлю Орфу. Ты меня поняла?       в полночь Я пройду посреди Египта, и умрет всякий первенец в земле Египетской от первенца фараона, который сидит на престоле своем, до первенца рабыни, которая при жерновах       — Ты — меня — поняла?       и будет вопль великий по всей земле Египетской, какого не бывало и какого не будет более       — ХАРЛИ!       Арлекинша взвыла и часто-часто закивала, не глядя в его сторону и крепко обнимая себя руками. Джокер тут же расслабился, привычно повёл шеей, поправил цветок в петлице и, окинув взглядом дело рук своих, удовлетворённо отряхнул ладони.       — Ну-с, дамы и господа, — провозгласил он тоном конферансье, забыв о ней и вновь обращаясь к своей любимой воображаемой публике, — на сегодня представление окончено! Но не забывайте, что мы ждём вас завтра в рождественском вертепе дядюшки Шпильмана! Разбирайте скорей ваши счастливые билетики, ибо уверяю вас, на такое шоу можно попасть только один-единственный раз в жизни! Хи-хи-хи!.. До свиданья, до новых встреч, ча-ао!       Повернувшись на каблуках, мистер Джей направился к выходу, пританцовывая, насвистывая себе под нос какую-то простенькую мелодию и щёлкая пальцами в такт, словно это вовсе не он только что отравил тут толпу детей и пытался изнасиловать свою помощницу, а два каких-то совсем других Джокера, которых он не знал. Звякнули ключи, клацнул замок, скрипнули петли, эхо его беззаботной песенки и звук шагов удалились прочь по коридору, и через минуту наступила тишина.       Он даже не закрыл за собой дверь.       Знал, что его зверушка всё равно не сбежит.       Некуда.       Едва он ушёл, Харли поняла, что не может без него. Не может одна. Она до безумия хотела броситься следом, обхватить его колени и молить о том, чтобы он простил её, позволил остаться рядом с собой хотя бы в эту, последнюю ночь, но не могла даже сдвинуться с места. Оглушённая раскаянием, парализованная одиночеством и ужасом от предстоящего ей зверства, она только раскачивалась из стороны в сторону и глухо стенала, совсем как та несчастная в переулке над телом своей безвременно погибшей подруги. Наивно было полагать, что Джокер никогда не сделает с принцессой того, что уже однажды сделал с нищей. Наивно было полагать, что он вообще когда-нибудь проводил между ними различия.       Она не знала, сколько так просидела — пять минут или целый час; на той глубине, где она пребывала, время текло иначе. Растворённый в воздухе токсин не мог её убить, но искажал восприятие, уплотняя реальность и заставляя мозг верить в то, чего нет. Когда Харли наконец выползла из своего угла, хрустя ладонями по осколкам стекла, ей казалось, что всё это, вокруг, её дети, вернее, один и тот же ребёнок, умерший бесконечное множество раз. Она скулила обезумевшей самкой, что вернулась в своё разорённое логово, полное задушенных детёнышей, и теперь тенью бродила среди них, не помня себя от горя. Мёртвые котики, мёртвые зайки, мёртвые птенчики, мёртвые медвежата… Джокер был прав — здесь больше некого было спасать.       Некого.       Подобрав маленькую белокожую девочку, Харли села на пятки и стиснула её в объятьях, заливая слезами крохотное обмякшее тельце. Гладила её по волосам, целовала в холодеющий уже лобик, пачкая золотые завитки кровью и чёрной помадой. Кощунственно карикатурная Пьета, плакальщица в костюме комедиантки.       Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет       Снаружи, за окнами, тихо падали с небес на Готэм первые снежинки. Всюду одинаково ровно: на усеянные огнями проспекты центра и пустые переулки, на обнажённый городской парк и кварталы гетто, на площади и кованые мосты под фонарями, покрывая их грязь тончайшей белой вуалью, свадебным саваном, погребальной фатой. Каждый конец был всегда лишь новым началом. Каждая смерть — вратами новой жизни. Джейсон Тодд кое-что порассказал бы об этом. И тот добрый парень с бородой, и безумный дурак из Таро. И Айви, рыжий весенний феникс, и Джокер, что создавал себя заново каждый божий день, а то и чаще, не желая оставаться одним и тем же, отказываясь им быть. Когда эти малютки рождались на свет, они ведь тоже навсегда уходили. Не рыдай мене, мати. Восстану бо.       Харли закрыла глаза уютно угнездившейся у неё на руках крохе и принялась тихонько её укачивать, напевая вполголоса старую, давно забытую колыбельную, словно бы это её дочурка просто наигралась за день и теперь наконец-то уснула. Словно все они просто спали…       — Люлли-люллай, малютка мой, малыш.       Бай, бай, люлли-люллэй…       Малютка мой, малыш,       Бай, бай, люлли-люллэй… (3)       Таяли вдоль пола последние клочья тумана, таяла, капая свечным воском, её бесплодная скорбь, и долго-долго ещё падал снаружи снег, мягкий и лёгкий, как пепел, а они только смотрели прямо перед собой во все глаза и внимательно слушали, заворожённые её пением. И ни один не проронил ни звука, пока последний отголосок эха не замер под сводами их склепа — такие чудесные, воспитанные, умные малыши…              Потом она возилась с ними, как с куклами: купала их, умывала, одевала в костюмчики рождественских эльфов, которые лежали в тюке под столом. Застёгивала пуговки, поправляла резиночки, делала девочкам смешные прически-луковки. Она разговаривала с ними, как матери говорят со своими грудными детьми, не ожидая от них ответа, ласково пеняла им за то, что они не попадают ручкой в рукавчик или ножкой в штанину, умилялась тому, какие они теперь красивые, хвалила их за то, как смирно они лежат. Спятившая клоунесса, дающая представление в морге, полоумная, блаженная дурочка… А далеко за полночь, когда все тридцать шесть маленьких улыбающихся тел в три ряда лежали на полу, с потолка раздался вдруг до боли знакомый голос:       — Мда, видать, ты и впрямь очень его любишь.       Харли вздрогнула, рассеянно обернулась и подняла взгляд. На верхней полке медицинского шкафа, свесив ноги и глядя на неё в упор двумя мутно-серыми бельмами, сидел Румпель. Сивые волосы на его голове вылезли клочьями, вся кожа спеклась в один сплошной лучевой ожог: ни щетины, ни ресниц, ни бровей, только запавший нос и чёрные, покрытые язвами губы. Его крюк поблескивал в полутьме, как серп жнеца, и Харли даже не удивилась тому, что видит его здесь. Мельникова дочь, что должна была за ночь спрясть из соломы золотую кудель. Королева, что должна была отдать уродцу своего венценосного первенца. Конечно, он ведь тоже из этой сказки…       — А, это ты, Румпель, — обманчиво спокойно сказала она, моя над раковиной руки. — И давно ты там сидишь?..       — Румпель? — карлик озадаченно посмотрел по сторонам. — Румпельштильцхен мёртв, дорогая. Вы его убили. Как убили и этих детей. А я Питер. Питер Пэн (4), — и он игриво поболтал в воздухе мохнатыми козьими копытцами, криво усмехнувшись. — Или не узнала?       Харли повесила полотенце на гвоздь и обернулась. Питер широко улыбался ей удивительно белозубым обожжённым ртом. Ну конечно, дурёха, как же она сразу не догадалась. Это ведь он, Тот-Кто-Никогда-Не-Вырастет, пришёл проводить её ребятишек в Неверлэнд. А крюк просто захватил у Капитана… Она видит его таким, потому что в её реальности уже протёрлись дыры. Потому что её безумие открывало ей глаза на истинное положение вещей. Ад был пуст. Все бесы давно были здесь.       В Готэме.       — Я знаю, что это нелегко, но тебе придётся поторопиться, дорогая, — заметил коротышка. — Через пару часов они начнут коченеть, и тебе будет гораздо сложнее сделать то, что нужно… А сейчас у тебя ещё есть время, чтобы успеть с ним помириться. Просто порадуй его, будь послушной девочкой. Ты ведь хочешь, чтобы он ещё раз похвалил тебя? Чтобы взял с собой на Башню завтра и дал поучаствовать в церемонии, правда?       Харли медленно опустилась на колени и, как во сне, вложила ладошку первой в ряду девочки в ладошку соседнего мальчика. Малыши были на ощупь прохладными и почти резиновыми. Ну точно куклы.       — Просто сшей их, — вкрадчиво произнёс Румпель где-то у неё над левым ухом. — Так же, как меня тогда. Это ведь несложно, я знаю, ты умеешь. Так мне будет гораздо удобнее вести их за собой. И никто не потеряется по дороге…       На миг Харли даже улыбнулась, мечтательно и кротко, только представив, как это будет… красиво. Они пойдут за ним, словно хоровод маленьких лесных эльфов за играющим Крысоловом, крепко держась за руки и смеясь, смеясь — от второй звезды направо и прямо до самого рассвета…       Взявшись за инструменты, она несколько раз попыталась попасть леской в ушко загнутой хирургической иглы, но от волнения её руки тряслись так, что ей никак не удавалось этого сделать. Харли отдышалась, отёрла лоб тыльной стороной ладони и жалобно всхлипнула.       — Не бойся. Я тебе помогу, — тут же прошептал над вторым ухом ласковый голос доктора Мэтиса. А потом кто-то словно бы мягко взял её со спины за запястья, погладил их и проник внутрь её кистей, как в перчатки, сделав её непослушные пальцы своими, уверенными, умелыми и чуткими.       И больше они уже не дрожали.