Лебедев

Собака лает прямо сквозь сон. Ее лай, назойливый, незатихающий, нескончаемый… Он будто стучал в голове набатом, требуя немедленно проснуться. А потом на каждый звук, издаваемый этой несчастной псиной, пришлась щедрая доза головной боли. Пульсирующей, размеренной, прекрасно дополняющей лютую ненависть просыпаться рано утром. Ну и апогеем этого дуэта стало вибрирование телефона по столу, превратив мой этот самый дуэт мизантропа в трио. Ну вот кто, ну?.. Стараясь минимально шевелиться и не отрывать подушки от головы, я попытался нащупать на столе телефон. Тщетно. Пришлось приподняться и приоткрыть глаза. Телефон надрывался и корчился, будто готов был излить на меня все недовольство звонившего мне вот уже на протяжении нескольких дней. Кто на этот раз? Оксана Юрьевна. — С добрым утром, Оксана Юрьевна, — просипел я вибрирующему телефону, так и не ответив на звонок, а потом, кинув его на кровать, к ногам, уткнулся лицом в подушку, прижав ее руками к себе. Трио снова превратилось в дуэт. Собака лаяла еще какое-то время, а затем головная боль от выпитого накануне осталась солировать. — С добрым утром… — выдохнул я, приправив приветствие крепким словечком, на мой взгляд, наиболее точно описывая свое состояние. А затем тяжело вздохнул, даже немного расстроившись, что никто не мог оценить мои старания, разве что только я сам. Я продолжал прижимать подушку к лицу, в какой-то момент стало нечем дышать, и пришлось вновь нехотя приподняться, неспешно осматриваясь. Голова гудела, как трансформаторная будка. На другом краю стола стояла початая бутылка дешевого коньяка и рюмка с этим самым недопитым коньяком. Хотя, «початая» — это я погорячился. Коньяка в этой бутылке осталось с два пальца, на донышке… И какая бутылка это была за вечер я, хоть убей, не помню. За окном снова раздался лай собаки. Я нехотя взглянул в окно, рябившее то ли от моего помутневшего за последнее время зрения, то ли от капель дождя, которые с тихим стуком падали на стекло. — Да что же с тобой происходит? — в пустоту проговорил я, а затем резко встал, тут же пожалев об этом из-за усилившейся боли, но все-таки не останавливаясь, нашел свитер и напялил его поверх футболки, в которой я спал. Джинсы искать не пришлось, потому как я вчера уснул еще и в них. А вот носки были бережно повешены на спинку стула. Какой же я, однако, педант и аккуратист… Родительский дом был самым последним по улице. Почти на отшибе, самый близкий к лесу. Но при этом до леса еще надо было дойти в течение часа в лучшем случае. Ноги, предусмотрительно обутые в высокие рыбацкие сапоги, с глупым свистом ступали по мокрой от дождей траве. Парку раздувало холодным ветром, который еще и капюшон срывал с головы. Натянув его как можно ниже к глазам, я поднес ко рту кусок колбасы, так же предусмотрительно захваченной из дома в последний момент. Вкусная, зараза. Ужасно вкусная! Вот уж удивительно-приятное открытие дня: в старом магазинчике рядом со станцией отличная краковская колбаса! Помимо дешевого отвратительного коньяка… Красиво все-таки здесь. Возможно из-за того, что я провел в этих местах много времени в детстве, а может из-за потрясающего свежего воздуха… Из-за стального неба, затянутого низкими тучами, из-за мелкого дождя, окроплявшего очки и руки, державшие колбасу… Из-за полоски леса, тихого, спокойного и… Снова лай, только теперь уже гораздо ближе. Ну надо же, а я думал, что придется в глубь леса идти. Даже заблудиться боялся немного. Хотя этот лес знал довольно неплохо. Не хотелось бы заблудиться, когда у тебя с собой всего половина колбасы. Чертовски вкусной колбасы. «Да ты просто голодный!» — пронеслось у меня в голове бабушкиным голосом. Эх, ты, наверное, права. И колбаса эта, возможно, такая же дрянь, как и коньяк… Лай собаки слышался уже совсем близко. И когда я, наконец, дошел до края леса, увидел стоящую на присогнутых лапах небольшую псину, отчаянно лаявшую на меня. — Ну? — сказал я, медленно протягивая колбасу собаке. Она чуть попятилась, но продолжала так же лаять. — Хорош брехать! Давай, иди сюда! — я попытался позвать собаку, помахав ей второй рукой. — Бери. Вкусная, сам ел только что! И с тобой поделюсь. Ну? — в голове пронеслась мысль, что если собака колбасу понюхает, а есть не станет, то вообще беда с этой краковской колбасой… Но собака была либо такая же голодная, как и я, либо у колбасы все-таки были дела не так плохи, как я уже было решил. Размахивая мокрым хвостом она испуганно, но все же доверчиво подошла ко мне, перестав лаять, и, осторожно понюхав, взяла зубами кусок колбасы, который я оторвал для нее. — Вот и умница… — я невольно улыбнулся и погладил промокшую шерсть. — Пошли домой. *** Степень одиночества измеряется исключительно собственным отношением к нему. В моем случае оно уже давно прошло и отметку вселенской печали, и наслаждения им, приравнивая его к полной независимости от мира. То, что тебя когда-то сломало, можно затолкать настолько глубоко внутрь себя, что в целом даже начинает казаться, что можно как-то жить. Если вырезать из своей жизни то, что хоть в какой-то мере напоминает о прошлом. Вырезать из своей жизни практически все. Добровольное удаление воспоминаний, которые тебя выворачивают наизнанку. С удовольствием бы запатентовал такую процедуру, если бы ее можно было бы сделать безболезненно для собственного рассудка. Поэтому решение забрать несуразное животное себе было принято спонтанно, но при этом твердо и безотлагательно. На тот момент мне казалось, что это чуть ли не единственное верно принятое решение за последнее время. Да что там… Это первый шаг… Размышления прервало очередное назойливое вибрирование телефона. Я невольно скривился, потому как головная боль тут же усилилась. Аспирин или пропустить рюмочку? Коньяк или аспирин? «Настя Ананас» — высвечивалось на экране мобильного. Память тут же услужливо подкинула образ Насти-первокурсницы с дурацким кучерявым хвостом на самой макушке, из-за которого к ней прилипло это прозвище. Хвост давно ею ликвидирован, а вот кличка прилипла крепко. Так аспиринчика или коньячка? — Настенька, я сейчас так занят, — ответил я в пустоту, так и не сняв трубку, но искренне обращаясь к подруге. — У меня сложный выбор тут… Решив, что я сегодня уже перевыполнил план своих праведных дел и уже безусловно ступил на путь исправления, я взял со стола недопитую бутылку коньяка и, открутив крышку, поднес горлышко к губам. — Ну, — подытожил я, допив коньяк. — Жизнь-то налаживается, да? — я повернулся к собаке, которая стояла, виляя хвостов, словно оголтелая, глядя на меня. — Знаешь, дружище, у меня там в холодильнике должно быть что-нибудь вкусненькое для нас обоих. Надо же как-то твоему хозяину здоровье поправлять… И настроение налаживать. Телефон опять затрещал. За почти два месяца, что я тут провел, мне не раз приходила в голову мысль попросту его отключить. Но рука не поднималась до сих пор сделать это. Я сам не мог понять сначала, почему. А потом понял, что этот идиотский трещащий без умолку телефон — единственная ниточка, которая связывает меня с реальностью и не дает окончательно отрезать себя от мира. Хотя… Может, это именно то, что мне нужно? Телефон, будто испугавшись моих мыслей, замолк. Я хмыкнул, глядя на него, а затем вздрогнул, потому что моему новому другу приспичило гавкнуть на весь дом. — Ты прав, вкусненькое! — я кивнул, а затем выставил указательный палец перед мордой собаки. Она тут же выпрямилась и спрятала высунутый до этого времени язык в пасть. — Не пугай меня, договорились? Я уже не молод, могу тебе тут и инфаркт закатить. Выкладывая колбасу на хлеб, а затем откусывая кусок от бутерброда, я все думал об этой навязчивой мысли. Отключить телефон и спиться здесь с собакой ко всем чертям. Меня здесь не будет искать никто. Никто вообще. С этой заманчивой мыслью я проходил почти полдня. Затем попытался занять себя чем-то, и, найдя в отцовской библиотеке томик Хэмингуэя, вытянулся на диване. Собакевич тут же устроилась рядом, согревая своим мохнатым боком мой бок. Но даже Хэм не смог хоть как-то вырвать меня из размышлений. Телефон за это время трещал еще раза четыре точно. После этого я просто перевел его в беззвучный режим. Может, это какая-то новая ступень моего одиночества. И, перейдя ее, я стану ближе к высшей степени одиночества, к своеобразному отшельничеству от самого себя, аки заправский буддийский монах! Я невольно улыбнулся, поняв, какую же несусветную дичь я несу. А потом потянулся к телефону. Ересь. Но такая соблазнительная… И в тот момент, когда телефон оказался в моей руке, на экране высветилось имя человека, который за все это время не звонил мне. Ни разу. Более того, этот человек не звонил мне уже очень давно. С тех самых пор, как мы с этим человеком вдрызг рассорились и перестали друг с другом разговаривать. И на этот раз я снял трубку, не раздумывая. — Дим? — голос Аси на другом конце дрожал. Она шумно всхлипнула, а я взволнованно вздохнул. — Что случилось, Ась? — Дим, прости меня, — выдохнула в слезах сестра. — Прости, пожалуйста! — Из-за плача Ася «проглатывала» половину слов, но явно изо всех сил старалась держать себя в руках. — Я такая дура, Дим… — Ась, что случилось?! — нетерпеливо повторил я, начиная закипать. — Где ты? Он тебя ударил? Ася?! — Ты можешь приехать ко мне, пожалуйста? — эти слова она произнесла на одном дыхании, словно выдавив, наконец, самое главное, то, ради чего она позвонила. — Конечно, Ась! Где ты? С тобой все хорошо? — Я… Я не знаю теперь, — на секунду повисло молчание. Я только слышал свое гудящее в груди сердце. Сестру я не слышал больше года. И не видел столько же. Помню, что мы искренне высказали свое нежелание знать друг друга и быть друг другу родственниками, а потом оба гордо молчали. Узнай мать с отцом об этом, наверное, влепили бы нам и расставили по углам, да только вот детки-то уже выросли… — Ась, что случилось? — тихо и спокойно спросил я в очередной раз. — Приезжай, Дим, пожалуйста, я тебя очень прошу…