Лебедев

Зимнее утро равнодушно и холодно к жителям города. Усталые лица провожают меня с одной работы, сопровождают в пробке, глядя из-за стекол других машин, угрюмо смотрят в отражении зеркала при входе в лицей и постепенно исчезают, сменяясь на оживленные лица детей и подростков. Кажется, что даже выражения лиц преподавателей очень уж сильно отличаются от твоего. И сам себе я кажусь каким-то неуместным здесь, мысленно представляя, как после сдачи смены отправился бы домой, выпил бы горячего чая, а то и сразу свалился бы на матрас, в который раз обещая себе, что уж со следующей зарплаты обязательно куплю себе кровать. В коридоре мимо меня пробегают младшие классы лицея — восьмиклассники, умудряясь в процессе поздороваться со мной и обогнуть аккуратно, не зацепив. В коридорах, на лестнице довольно оживленно, видимо пока большинство учителей не пускало в класс учеников. Прохожу мимо всей молодежи, мыча что-то приветственное в ответ тем, кто счел своим непременным долгом поздороваться со мной. Кажется, где-то в другом конце коридора мерещится сияющее лицо биологички. Вспомнив наш последний разговор, хочется в очередной раз послать к чертовой бабушке эту богадельню. Но, взяв себя в руки, я нашарил в кармане пальто ключ и с первого раза сумел открыть лаборантскую. Вот это успех! Бросив кожаный портфель на стол, заваленный методичками и лекциями, я снял пальто и повесил его на вешалку, перед этим вытащив пачку сигарет. Честно говоря, даже курить не хотелось. Хотелось что-нибудь съесть и спать. В голове промелькнули воспоминания, как бывшая жена всегда говорила, что «голодный Лебедев — существо крайне агрессивное и опасное». В памяти возникли ее красивая улыбка и звонкий смех. И после этого настроение совсем упало. Теперь не хотелось ничего вообще. — А что, можно! — раздалось за дверью лаборантской. — Дмитрий Николаевич, расскажите, пожалуйста, о вашей тайной жизни! Говорят, вы разъезжаете в костюме фельдшера и… — Фаня! — в тот момент, когда я прервал их разговор, открыв дверь, на меня смотрели полные испуга глаза Исаевой. Та самая Фаня, стоящая ко мне спиной, не понимая, почему Исаеву резко охватил ужас, заливалась смехом. Рядом с ними я увидел бледную Дмитриеву, которая зажимала ладонями рот. Несложно догадаться, откуда среди них появились разговоры о фельдшерах. Но, к чему было ругаться на них троих? Рано или поздно класс все равно узнал бы о моем основном месте работы. Да и потом, это дети, что с них взять? По сути, они ничего плохого не говорили. Только Фаня эта гоготала уж очень громко под дверями моего кабинета. Так что скользнув равнодушным взглядом по этой троице напоследок, я решил отправиться в столовую, дабы позавтракать, наконец. Кофе в столовой был отвратительным. А выпечка черствой. Возможно, в любой другой день, будь я в лучшем расположении духа, чем сегодня, я бы даже не заметил этого. Но сегодня в этом месте меня вымораживало все, без исключения. Особенно постоянно мелькавшая в поле зрения биологичка. Удивлен, что она до сих пор не подошла в надежде завязать разговор. В класс я зашел уже со звонком, на ходу доставая из кармана халата очки. Одиннадцатиклассники притихли и встали из-за своих мест. Я же, не удостоив их приветственным словом, просто кивнул, после чего они с шумом опустились за парты. Совесть отчаянно пыталась достучаться через непробиваемую стену злости и раздражения, что это не очень-то вежливо. Но я, стараясь сконцентрироваться на предстоящем уроке, оставался глухим ко всему, что может помешать сосредоточиться. — Дмитрий Николаевич, вы выглядите сегодня таким уставшим! Не выспались ночью? Мои брови взметнулись вверх от удивления, хорошо, что я стоял к классу спиной, записывая на доске тему урока. Когда я обернулся, параллельно со мной ее записывали в тетради буквально пара человек, возможно, из-за моего «аккуратного» почерка, а возможно, из-за полной фамильярности фразы, брошенной этой развеселой девочкой. Она что-то добавила еще, обернувшись к Дмитриевой, после чего чудо-ребенок пригнул голову, пытаясь, видимо, слиться с предметами интерьера. Почти моментально выстроив логическую цепочку, моя усталая голова догадалась, что эта самая Фаня — и есть та самая особа, которая писала Дмитриевой во время моего урока. По журналу в это время отсутствовал всего один человек, а напротив его фамилии стояло имя — Фаина. — Хвостова, вы меня впервые видите, с чего вы взяли, что я выгляжу уставшим? — я чуть опустил подбородок, чтобы взглянуть на ученицу поверх очков. Класс совсем затих. Теперь не слышно было даже шелеста тетрадных листков. — Мы про вас ничего не знаем, — не унималась Хвостова. — Представляете, уже ходят легенды, что вы по ночам носитесь по городу, как супермен, и спасаете жизни людей! Дмитриева что-то пискнула с первой парты и очень, по ее, видимо, мнению, угрожающе провела большим пальцем по шее. Увидев я это в другой ситуации, думаю, даже улыбнулся бы. — Спешу вас разочаровать, я не супермен… — О, Дмитрий Николаевич, наши бабы так не думают! Особенно Лидия Владимировна! — раздалось с задней парты. Наумов, довольный своим чувством юмора, рассмеялся вместе со всем классом. А мог бы Лебедев видеть сейчас сны. Жить спокойно, работать и в ус не дуть. Я глубоко вздохнул, медленно прикрыв глаза. Класс после этого почему-то затих. Вот так, видимо, должны выглядеть угрожающие жесты. — Прекратите этот цирк, — процедил я и устало потер ладонью шею, вспомнив, что две верхних пуговицы на рубашке я так и не застегнул. Да и рубашка на мне красовалась вчерашняя. Небритый, уставший, злой… Представляю, как выгляжу со стороны. — Дмитрий Николаевич, ну мы просто хотим с вами познакомиться поближе, — очередная вольность от Хвостовой. — У нас же столько пар с вами стоит! Мы практически родные люди! Существуют люди, которые абсолютно не имеют какого-либо чувства такта. Дмитриева, умеющая не открывать рот без повода, к таким не относилась. А вот Хвостова, судя по всему, напротив, не имела никакого инстинкта самосохранения. Ну что ж… Такие моменты надо пресекать. Быстро и жестко. Всем во благо. — Хотите узнать меня поближе? Пожалуйста! Я вам не друг. Мне наплевать, что вы обо мне думаете. Но если вы, идиоты, пришли в лицей с химико-биологическим уклоном для того, чтобы обсудить, что ваш преподаватель делает по ночам, то будет лучше, если вы сами заберете свои документы и не будете занимать места тех, кто действительно хочет получить знания и стать врачом, или кем вы там мечтаете? — Я сделал паузу, зацепившись за испуганный взгляд Дмитриевой. — Я не люблю учить детей. Поверьте мне, вдалбливать насильно знания в ваши забитые всякой максималистской хренью головы я не намерен. Вы просто получите «неуд» в году, и мы попрощаемся. Что бы еще вам рассказать о себе? — я потер подбородок, невольно улыбнувшись, разглядывая поставленных на место учеников. Они меня боялись. И, признаюсь, меня это вполне устраивало. Но и этого было мало. — Доставайте двойные листочки. Спасибо Хвостовой и ее приспешникам. Контрольная. — Вы еще и жестоки. Я взглянул на человека, который только что тихо это сказал. Дмитриева теребила край тетради, виновато глядя на меня исподлобья. А ты что, девочка, думала, я твоя крестная фея? — Ты даже не представляешь, насколько, — негромко ответил я, а затем добавил: — Димон. Взгляд внимательный, долгий, ничуть не виноватый и в какой-то степени прожигающий. Он длился всего пару мгновений, а потом обратился к листочку. И девочка стала аккуратно выводить в уголке свою фамилию. Возможно, другой бы на моем месте постарался быть посдержаннее. Но не я. Устраивать балаганы на своих уроках я не позволю, как бы жестко это не пришлось бы пресекать. Дав задания, я опустился в кресло за учительский стол, удовлетворенно оглядывая макушки моих подопечных, в ожидании самого интересного. Начались редкие, невероятно тихие перешептывания, короткие движения, которыми дети пытались общаться. Наивные… Думают, Дмитрий Николаевич уж точно не догадается, что четырьмя пальцами, что пригладили якобы выбившуюся прядь волос, Дмитриева показала свой вариант. Я даже криво усмехнулся, прикрыв улыбку сложенными перед собой руками. Списываний тоже не будет, оленята. Я это учел. — Блин, да как так?! — прошептал кто-то в сердцах. — Придется думать остатками своих мозгов, у Дмитриевой свой вариант контрольной, — я взглянул на обескураженную Дмитриеву. Папа сказал тебя нагружать. — Вперед, Димон. Задание времен моей учебы в школе. Специально для тебя приготовлено. К моему удивлению, девочка попыталась улыбнуться (или оскалиться), а затем принялась за задания. Где-то на фоне моей усталости промелькнул недовольный укол совести. Но я снова вспомнил, что отец этой барышни сам говорил, пусть работает голова! Вот, сегодня здесь голова будет работать у всех. Раз я не могу отдохнуть, отдыхать не будет никто. Работу оленята дописали в тишине, я даже поймал себя на том, что пару раз чуть было не провалился в сон. Со звонком одиннадцатиклассники повскакивали со своих мест уже не так резво, как обычно, и вышли из кабинета понуро, перед этим оставляя свои листочки на кафедре. Дмитриева, дописав работу последняя, так же положила листочек сверху и метнула на меня взгляд, полный негодования и злости. Злись сколько угодно, в институте с тобой никто церемониться не стал бы, не будь ты дочкой нужного человека. — Это несправедливо! Ну ничего себе! Оно еще и разговаривает! — Хочешь обсудить мои методы преподавания? — я скрестил руки на груди, чуть выпрямившись. — Я просто хочу, чтобы вы знали: я считаю, что это несправедливо! К тому, что избалованные девочки захотят устраивать перепалки, обвиняя меня в несправедливости я готов не был, когда устраивался на эту подработку. И, признаться, вступать в спор с этим чудо-ребенком у меня желания никакого не было. Но эта дерзость сыграла для меня роль красной тряпки. Эти подростки в край обнаглели. — По отношению к ним? — я кивнул на остатки ее одноклассников, выходящих из класса. — Или к тебе? И вот тут бы можно было остановиться, но, похоже, где-то внутри меня уже сорвался стоп-кран. Поэтому я добавил: — Что, боишься ударить в грязь лицом перед папочкой? В принципе, этого было бы достаточно, чтобы пошатнуть неплохие отношения с ее отцом. Учитывая его важность в той сфере, где я работаю, мало вероятно, что это сыграло бы мне на руку. Потом я бы обязательно задал себе вопрос: «Ну вот зачем, Лебедев, ты это говоришь?». Так было очень часто раньше, моя вспыльчивость никогда не была моим союзником. Но… Я хотел уволиться? Вот и уволюсь. И, похоже, сразу и отовсюду. — Да как вы… — Дмитриева, конечно же, от моих слов оторопела. Да я и сам удивился, честно. Только уже позже, когда немного остыл, а пока меня было не остановить. — К твоему сведению, уровень знаний в вашем лицее безбожно упал. Если ты хочешь стать действительно хорошим врачом или хотя бы поступить в медицинский, тебе надо усиленно готовиться. Раньше такие задания мы решали просто на уроках, а сейчас их сделали олимпиадными! Тебе по выпуску можно будет доверить только в регистратуре бабкам хамить! — я усмехнулся. — Но с этим ты справишься идеально! — Вы просто завидуете, что мой отец — главврач, а вы — всего лишь фельдшер! Это сложно было назвать повышенным тоном. Думаю, что эта девочка вообще не смогла бы на кого-то накричать. Но было видно, что она старалась меня очень задеть. Увы, не угадала. Ее отца я действительно уважал, но никак не завидовал ему. — Поверь, Дмитриева, — я говорил достаточно тихо и спокойно. — Я бы ни за что не стал бы возиться с бумагами, как твой отец, и смотреть на трясущиеся подбородки других важных шишек на собраниях и конференциях. Это все блажь. Его изредка вызывают на что-то стоящее, где он может вспомнить, для чего давал клятву. А фельдшеру достается то, за что твой папаша побрезговал бы взяться! Мы месим настоящую грязь. И порой именно от фельдшера зависит, доедет ли больной до твоего папочки живым. Я был прав лишь отчасти. Ее отец действительно спасал жизни. Даже на должности главврача, ведь под его руководством больница функционировала безупречно. Он сам жаловался мне и на кипы бумаг, и на конференции, от которых он действительно устал. Дмитриева опустила взгляд, с какой-то раздражающе глупой растерянностью глядя себе под ноги. Зря ты это, Лебедев, очень зря. Девочка-то не виновата, что ты зверски устал. Сейчас еще и заплачет. А ты ведь, Лебедев, терпеть не можешь женских слез. — Только не вздумай тут разрыдаться, — предотвратить ее слезы у меня получилось тоже не очень-то мягко. Я взглянул на стол, словно в поиске сладкого, которым можно было бы моментально унять слезы ребенка. И я нашел это «сладкое» на кафедре. — Вот, это мои старые лекции. Считай, что олимпиадный сборник. Чудо-ребенок шмыгнул носом и принял из моих рук «угощение», коснувшись своими ледяными пальцами моих. После этого она поспешила убраться из кабинета, даже не сказав «до свидания». Как будто если бы она открыла рот, то могла бы наговорить лишнего. Что ж, теперь, с чувством выполненного долга, я развернулся в сторону лаборантской и полез в карман халата за сигаретами. Интересно, через сколько времени мне ждать приглашения от директора «на разговор»? Как скоро Дмитриева нажалуется папочке, а я лишусь мест заработка? Совесть начинала скрестись по стенам моей злости постепенно, пропорционально тому, как я остывал. Я ненавидел это чувство. И что теперь ты, Лебедев, будешь делать, оставшись без работы? Что будет делать Ася? Как ты им с Юлей собираешься помогать? Идиот… Так и не закурив, я тяжело выдохнул, глядя в окно. Дел натворил, конечно. Бодрая мелодия звонка противно ударила по барабанным перепонкам, выводя из раздумий. Пока я с этим ничего сделать не могу. И теперь уж точно от меня ничего не зависит. Наверняка Дмитриева уже звонит отцу. Так что лучшее, чем я могу сейчас заняться — это перекусить. К моему удивлению, в столовой моим глазам предстала достаточно умилительная картина. Моя «бомба замедленного действия», видимо, не выдержав всего негатива, который я на нее вывалил, тихо сопела, сидя за столом в столовой, положив голову на руки, а руки на мои лекции. Чертовски мило. И пока это чудо не залило мои лекции слюнями, я решил вмешаться в эту идиллию. — Надо было тебе сказать, что эти лекции следует читать. Ты в курсе, для чего вообще книжки нужны? — Дмитриева дернулась от звука моего голоса и, нахмурившись, подняла голову. — Но я, безусловно, польщен таким вниманием к своему предмету. Занимаешься, да с таким рвением! И усмехнувшись, глядя на заливающегося краской чудо-ребенка, я пошел к учительскому столу. Возможно, я тут обедать сегодня буду в последний раз. *** Дома было невероятно пусто. Я никак не мог привыкнуть к тому, что меня больше не встречает сестра и улыбающаяся своей беззубой улыбкой племянница. Усталость буквально давила на плечи. Ноги гудели, а голова, лишенная нормального сна, отказывалась соображать. Я пошел прямо по коридору, но зачем-то миновал свою комнату, открыв дверь в комнату сестры. Пустая детская кроватка, пустой матрас. Аська так и спала на матрасе до отъезда, как я. Она все говорила, чтобы я первым делом купил кровать для себя, но я собирался купить кровать именно ей. Убрать одну стенку из детской кроватки, придвинуть их вместе… Вроде она какие-то такие варианты в интернете рассматривала. Она бы обрадовалась. И ругала бы меня, что опять сделал все по-своему. Комната с пустой детской кроваткой всколыхнула и другие воспоминания, которые лежали очень глубоко. И тогда отвратительное настроение сменила настоящая чернющая, как самое вязкое болото, тоска. Я уже дважды за сегодня вспоминал ее. Может, стоит позвонить? Прежде, чем найти бывшую жену в записной книжке, я прошел внутрь комнаты и распахнул окно, впустив холодный зимний воздух внутрь. Словно надеясь, что он меня отрезвит от болезненных воспоминаний. Я успел только разблокировать экран, как телефон в моих руках зазвонил. — Да, — ответил я на звонок. Номер был мне не знаком. Как и голос на другом конце. — Алло, Дмитрий Николаевич? — Да, слушаю. — Это Анна Сергеевна Дмитриева. Мама Марины Дмитриевой, вашей ученицы, одиннадцатый «А». — Да, добрый день, Анна Сергеевна, — стараясь скрыть свое непонимание и неожиданность этого звонка, отозвался я. — Дмитрий Николаевич, мне сегодня звонила ее классная руководительница, Лидия Владимировна… Если вы не возражаете, я сразу к делу, — голоса матери и дочери были невероятно похожи. Отличался только тон — у матери Дмитриевой он был до невозможности деловым. — Марине очень нужна хорошая подготовка к институту, тем более, что она умудрилась таких оценок нахватать… — тут прозвучали нотки разочарования. — Лидия Владимировна любезно предложила позаниматься с Мариной. Она предложила комбинированные занятия, конкретно нацеленные на поступление, вместе с вами. — Да, Лидия Владимировна говорила… — начал я, но закончить мне не дали. — Я хотела бы уточнить сумму за уроки, которая вас бы устроила. После того, как мне озвучили сумму, я поймал себя на мысли, что это, наверное, какая-то шутка. Если не чья-то конкретно (а было не похоже, что мама Дмитриевой шутит), то уж точно шутка судьбы. Вместо увольнения меня ждет еще подработка? Да еще и с такой зарплатой! — Да, Анна Сергеевна, меня вполне устраивает. — Хорошо, тогда вы могли бы приступить завтра? Лидия Владимировна свободна после уроков. — Да, завтра и приступим. — Благодарю вас, Дмитрий Николаевич! Марина будет очень стараться! — Не сомневаюсь, — задумчиво ответил я и, попрощавшись, нажал на сброс звонка. Холодный воздух окутал помещение. Изо рта с паром вырвался тяжелый вздох. Возможно, Дмитриева все же расскажет о случившимся сегодня. И тогда мама передумает брать эти уроки. Но… Что, если нет? Остался последний вопрос: когда я буду спать?