Семья
13 января 2019 г. в 22:28
Чуя стоял в дверях и не мог сказать ни слова. Он не верил ни себе, ни своим глазам. Он закрыл дверь, не пригласив гостя, и побежал наверх. Да, он знал, что это негостеприимно, он знал, что потом может получить выговор или упрёк, хотя, если хорошенько подумать, то этот человек ничего ему не сделает. Но факт того, что он предстал перед гостем в таком виде его не то что огорчил, а скорее смутил.
В комнату он вбежал также молниеносно, как и переоделся. К слову, одел он свой синий костюм и бордовую рубашку, при этом не забыв привести своё гнездо на голове в порядок. Он не знал, почему он так волнуется. Он не знал, почему его пробивает до дрожи. Он не знал, за того ли он принял новоявленного гостя, быть может, это был просто почтальон или какой-то мальчик, недавно переехавший сюда и знакомящийся со своими новыми соседями. Но тем не менее, он решил всё-таки это проверить и пригласить незваного гостя в дом.
Когда Чуя спустился на первый этаж, то он застал в коридоре Дазая, который был уже готов открыть дверь. Естественно, Чуя собирался сделать это самостоятельно, так как гость пришёл явно к нему, а не к любопытному шатену.
— Стой, я сам открою. — Чуя выпрямился и с важным видом направился к двери. Не сказать, что Дазай был крайне удивлен, значит ничего не сказать, так как удивление и даже какое-то любопытство так и играли на его лице.
Под многозначительный взгляд своего друга Чуя подошёл к двери и, набрав в лёгкие побольше воздуха, резко распахнул дверь.
— Прости за задержку, ты же Рочи, я не ошибаюсь? — Чуя слегка приоткрыл дверь и отступил назад на шаг, приглашая так называемого Рочи войти.
Дазай, что всё это время стоял за дверью, так и норовился увидеть этого человека, ради которого Чуя так важничает и наряжается. Нет, он не ревновал, ну, если только немного, в большей степени им конечно двигало любопытство, которое с каждой минутой росло всё больше и больше.
Парень, что стоял за дверьми, был явно чем-то недоволен, но всё равно радостен. Единственное, что Дазай смог увидеть, так это то, что гостем был парень, что ясно и из имени, которое, скорее всего, было сокращено. А также то, что тот был одет в зелёные клетчатые штаны, в белую рубашку, не заправленную в брюки, и в красный пиджак.
— Первый вариант — Рокудзё Озаки! Второй вариант — Рокудзё Озаки и третий вариант — Рокудзё Озаки! — С каждым вариантом Рокудзё выставлял по одному пальцу, при этом весело улыбаясь. — Так я могу пройти, братец?
— Да, заходи, Рочи. — Чуя сухо ответил на предоставленный вопрос, поджав кулаки и посмотрев куда-то в пол. Он так и знал, что ничего не может идти хорошо, что всё-таки что-то должно произойти.
Дазай, услышав «братец», не поверил своим ушам и решил, что ему всё-таки послышалось, но когда Рокудзё вошёл в дом и он смог увидеть того полностью, все сомнения отпали. Тот был полной копией Чуи, только был он не рыжеволосым, а брюнетом, что не мало удивило Осаму, у которого чуть ли глаза не выпали. Он уже начал думать, что он сошёл с ума, наелся галлюциногенов или просто спит, а чтобы убедиться в последнем, он ущипнул себя, только и это не помогло.
Хоть внешне братья и были похожи, но по настроению — нет. Старший — Рокудзё — был невообразимо мил, добр и радостен, напоминания этим Коё, а вот младший — Чуя — был как-то мрачен, молчалив и даже холоден, напоминая Огая. Если честно, то его холодный, пронизывающий всё тело до дрожи взгляд пугал и самого Дазая, который просто стоял рядом.
— Рочи, мы с тобой так давно не виделись, ты даже мне маленького письмеца не напишешь. — Чуя стоял к брату спиной, слегка задрав голову, при этом прикрыв глаза и засунув руки в карман брюк. Со стороны это выглядело достаточно круто, но страшно.
Как думал Дазай, глядя на эту встречу двух братьев, во что он до сих пор отказывался верить, она была явно не тёплой и радостной. И что один, что второй не желал видеть другого. Конечно, такой расклад дел ему не то, чтобы не нравился, он его пугал.
— Были причины, почему я тебе не писал, братец, но сейчас не об этом. Чуя, как умерли наши родители? — Рокудзё пытался увидеть выражение лица своего младшего брата, что, как видимо, всё это время нёс бремя обиды на него. Хоть он этим и не был удивлён, но видеть таким его ему совершенно не хотелось, а то, мало ли что он вытворит.
— А тебе какое до этого дело? Тебя это совершенно не касается, вали туда, откуда ты приехал. — Чуя недовольно фыркнул и, не посмотрев на Рокудзё, прошёл в гостиную, где сел на одно из кресел. Он был крайне раздражён и зол, на секунду Дазаю показалось, что у того уже пар из ушей идёт, а может и не показалось. Но явные нотки злобы и какой-то обиды были ярко выражены в его голосе.
— Да в принципе никакого, просто спросил, или мне нельзя поинтересоваться судьбой наших с тобой родителей? — Рокудзё явно был обижен таким ответом и интонацией брата, с которой это было сказано, мало того, он его и взглядом обделил. Поэтому, не обращая никакого внимания на Дазая, что непонимающе смотрел на двух братьев, он направился точно к Чуе, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.
Чуя, закинув ногу на ногу, важно сидел на кресле, выпрямив спину и смотря с неким отвращением и холодом на подходящего к нему Рокудзё. Только по этому взгляду можно было понять, что тот крайне раздражён и хочет покончить со всем как можно быстрее.
Дазай и понятия не имел, о чём тот сейчас думал, что его беспокоило и почему он не рассказывал о своём брате и, быть может, о ещё каких-нибудь существующих родственниках. Но сейчас это его волновало не так, как само поведение ненаглядного солнца, которое то ли полыхало внутри адским пламенем, то ли затихло перед бурей. Осаму даже не знал, чего ожидать от этой встречи, поэтому ему оставалось молча наблюдать за этим всем, медленно складывая пазл в одну целостную картинку.
— Рокудзё Озаки, я хочу узнать цель Вашего визита, Вы же не просто так сюда приехали, чтобы с младшим братом повидаться, не правда ли? — Глаза были леденящими и доводящими до ужаса, такими же как и голос, что был при всём при этом низким и властным. Взгляд был сковывающим и надменным, как только он обращается на тебя, ты словно замираешь от ужаса и забываешь, как говорить, как двигаться, ты забываешь обо всём и смотришь пустым взглядом в эти сияющие во мраке гостиной два голубых омута.
— Ты же и сам уже понимаешь, зачем я сюда приехал, не так ли, ю-ный го-спо-дин? — Рокудзё тянул каждый слог, раздражая Чую этим всё больше и больше, из-за чего его глаза стали гореть синем пламенем, он был готов просто испепелить им своего братца. Его терпение обрывалось как нитка, также быстро, оставляя от спокойствия и холодности незаметный след, который покрывал слой ненависти и детской, но вросшей в самое сердце обиды.
— Мой ответ — нет, так ей и передай.
— Да что тут происходит? — Дазай ничего не понимал, но понять хотел. Его уже начинала бесить такая неизвестность, нарастающая с каждой минутой всё с большей силой. Полученная информация отказывалась усваиваться в его голове, она просто не вписывалась в складывающийся пазл. Вопросов у него с каждой минутой становилось больше, а ответов — нет, их число так и не начинало расти, оставаясь на нуле.
Осаму стоял между двумя братьями и переводил взгляд с одного на другого. Один — беззаботный и вечно улыбающийся, другой — мрачный и озлобленный. Если честно, то он и не думал, что Чуя может так ненавидеть свою семью, потому что Коё и Огая он очень сильно любил, поэтому складывалось мнение о нём как о прилежном семьянине и любящем своих родных мальчике. Но, как говорится, у всех свои скелеты в шкафу, только вот у Накахары их уж больно много, так что у него не шкаф, а целая гардеробная комната, если не больше. Чуя для него был сплошной загадкой, о себе ничего не рассказывал, а о семье и подавно. Что у него было на душе, так и оставалось на душе или же было рассказано верным слушателям — звёздам. Ведь тот никогда не делился с Дазаем о наболевшем, никогда не плакался и не жаловался ему, что вызывало у него множество вопросов и, как обычно, никаких ответов.
Жизнь стала ещё веселее. Они стали взрослее, а с ними выросли их проблемы и количество тайн, которыми никто не готов делиться, потому что чего-то боится, но вопрос — чего? Чего они боятся? Почему не расскажут о том, что их тревожит? Страх быть непонятым? Осмеянным? Или просто недоверие?
Вопросы. В голове Дазая были лишь одни вопросы, на которые он не мог ответить самостоятельно на протяжение уже многих лет, но которые тяготили его сознание каждый день. Нет, он не был философом и не хотел им быть, он просто задумывался о том, что его окружало, он задумывался о том, что люди чувствуют, когда они это чувствуют и почему. Он много анализировал, пока всё ему не наскучило. Пока ему не наскучило наблюдать за людьми, анализировать и находить к ним подход. Ему казалось, что ничто не развеет его скуку, но появился Чуя, который был самым таинственным, он был единственным, которого он не смог понять и кого он не смог расколоть, как орешек. И сейчас его охватил неподдельный интерес, им овладело просто нечеловеческое любопытство, перерастающее из детской забавы во что-то новое и ему незнакомое.
Он с неподдельным интересом наблюдал за тем, как холодно и раздражённо наблюдает за своим братом Чуя. Как он нервно крутит на пальце короткие рыжие локоны, что были похожи на языки пламени. Как он закидывает одну ногу на другую, при этом громко топая. Как он стискивает зубы и кусает свои розоватые пухлые губы, не прекращая зрительного контакта. Как он раздражённо топал ногой, ожидая хоть каких-то действий от своего собеседника, при этом не обращая никакого внимания на Осаму, даже на поставленный ему вопрос.
— Нет и ещё раз нет! И хватит на меня пялиться! — Чуя резко поднялся с кресла и глазами полными ненависти посмотрел на Рокудзё, что до сих пор был необычайно радостным и улыбчивым.
— Юный господин, что Вы, у Вас всё равно нет выбора, она всё равно выиграет. — Рокудзё поклонился и, насмешливо улыбнувшись, стал слегка пятиться назад, уступая дорогу разъярённому зверю.
— И слышать тебя не желаю, вон из этого дома! — Чуя сжал руки в кулаки и быстрой, но грациозной походкой направился к лестнице, делая вид, что это вовсе не он только что кричал, а кто-то другой. В этот момент он никого не слышал и не видел. В этот момент злоба росла в нём всё с большей силой, тихо капая во внутренний кувшин, что в последнее время слишком быстро наполнялся.
Чуя стал медленно подниматься по лестнице, выпрямив спину и слегка задрав подбородок вверх. Он старался держать осанку, хоть с каждой минутой и терял над собой самообладание, он даже перестал разумно мыслить, например, он даже не задался вопросом, каким образом Достоевский так быстро смог улететь вместе с Юри в Англию, как он за ночь смог найти её мать, подготовить все необходимые документы и купить билеты. Он даже не желал разбираться в этом всём, так как его голову занимали далеко не такие пустяковые мысли. Его голову занимала семья, если этих кровных родственников можно назвать семьёй, хотя язык у него и не поворачивался такое сказать. Он тихо поднялся на второй этаж и укрылся в своей комнате, где, достав рамку с фотографией его семьи, стал размышлять о последующих событиях, стал размышлять о том, что же его ждёт впереди.
В это время Дазай остался один на один с Рокудзё, который не выявил сильного желания покидать этот дом, не получив своего. Конечно, Дазай не собирался вот так просто отдавать ему Чую, тем более без всяких причин. В присутствии такого гостя он решил заполучить свою выгоду, а именно информацию, которая, быть может, поможет ему в дальнейшем, ну, или просто удовлетворит его любопытство.
— Так может ты мне всё объяснишь, Рокудзё Озаки? — Дазай заинтересованно посмотрел на голубоглазого брюнета, что наконец-то обратил на него внимание. Возникало ощущение, будто тот его только сейчас и заметил, что немало оскорбило Осаму.
— Объяснений? А тебе юный господин разве ничего не рассказывал? — Увидев отрицательный кивок головой, Рокудзё всё понял и стал разъяснять произошедшую ситуацию, при этом иногда косясь на лестницу, что вела на второй этаж. — Так вот, Чуя Накахара — был благородным мальчиком из дома Озаки, что находиться в Лондоне. Его кровь чиста, и он единственный из рода Озаки, оставшийся в живых, особенные черты которых: рыжие волосы, голубые глаза, вспыльчивый характер, аристократическая и холодная элегантность, а также ледяная обворожительность. После смерти родителей, от Кое Озаки — нашей с братом матери — осталось наследство и особняк со слугами, хоть это и звучит в наше время глупо. Сейчас там живёт бабушка, но она с нетерпением ждёт возвращения наследника, юного господина, то есть Чуи. С самого детства с ним обходились особенно, он был идеалом, ангелом воплоти, за что все его и любили. А вот бабушка мечтала, что тот будет благородным человеком, настоящим аристократом. Но, как видишь, родители его забрали и уехали из Лондона прямиком сюда. Раз он остался без родителей, то он может вернуться домой и стать юным господином, заняв почитаемую должность. К чему его и готовили с раннего детства. В те времена он был необычайно холоден, без огня в глазах, в них бушевала буря, они были словно синий омут или настоящий айсберг. А голос детский, спокойный и властный. С детства его начали обучать наукам, манерам. Он уже тогда начал командовать в этом особняке и ставить всех в ширенгу, сам того и не понимая. А потом он стал жить здесь. Но сейчас я приехал за ним по воле бабушки, чтобы вернуть его в отчий дом.
Дазай слушал Рокудзё внимательно, не прерывая его рассказ ни на секунду, даже если тот и казался ему необычайно бредовым и выдуманным, но вспомнив самого Чую, он поверил в эту сказку. Теперь его понимание окружающей обстановки становилось ещё более запутанным. Мысли полностью запутались в клубок ниток, что никак не желал распутываться, создавая ясность сознания и полную, правдивую картину реального. Даже узнав немного новой информации, пазл всё никак не собирался, из-за чего он пришёл к тому, что сам обо всём расспросит Чую об его семейке да и о прошлом в целом.
— Вот что значит, у вас он богатенький юный господин, а у нас молодой и чертовски привлекательный жрец? — Дазай тихо усмехнулся, закрыв глаза и потирая переносицу. У него в голове всё никак не мог уложиться то факт, что у Чуи есть брат, что он богат, что он из Лондона и что у него целый особняк слуг. Он просто не мог понять, что такого там случилось, что он отказался от всех этих лавр. Переведя свой драконий взгляд на гостя, что уже явно подустал и намеревался уйти, Дазай пошёл открывать входную дверь. — Это объявление войны?
— Понимай, как знаешь. Но все мы прекрасно знаем, кто будет победителем. — Рокудзё хитро улыбнулся и, проследовав за Дазаем, покинул дом, при этом не забыв попрощаться с Чуей, услышав на это пару оскорблений, и с Дазаем, получив в ответ миловидную улыбку, за которой скрывалось не пойми что.
Когда гость всё же покинул их скромную обитель, Дазай не решался возвращаться к Чуе, которому явно нужно было время, чтобы прийти в себя да и не только ему. Дазай и сам бы хотел прийти в себя, а как это сделать, он не знал. Оставшись в коридоре совершенно один, он решил немного прогуляться да найти Оду, который куда-то ушёл и даже ему не сказал об этом, а ведь с ним может что-нибудь случиться, например, он мог бы заблудиться или нарваться на каких-нибудь ребят, хотя это ему не особо грозит. Но какое-то странное и тревожное чувство внутри не позволяло ему покинуть дом. Посмотрев на лестницу, он всё же решил сходить и проведать Чую, исходя лишь из своих странных чувств и нарастающего беспокойства, из-за мёртвой тишины в доме, которая всё не давала ему покоя.
Дазай поднимался не спеша, при этом прислушиваясь к каждому звуку, пытаясь ничего не упустить. Половицы, как обычно, тихо скрипели под его ногами, раздражая его накаленные до предела нервы ещё сильнее. Глухие шаги отдавались эхом в одиноком и мрачном коридоре, заставляя его ходить чуть ли не на цыпочках. Подойдя к нужной двери, он долго не решался открыть её и только и делал, что вслушивался в происходящее за ней, но из-за сильно бьющегося от волнения сердца, он так ничего не услышал. Взяв всю волю в кулак, он постучался.
Три глухих стука в дверь вывели Чую из некого транса и он покосился своим слегка растерянным, но холодным взглядом на неё.
— Чуя, можно мне войти? — Знакомый, но такой нерешительный голос прозвучал за дверью, привлекая к себе внимание.
— Значит, не показалось? — Чуя томно вздохнул и с грохотом свалился на кровать, при этом как-то устало улыбаясь.
Сейчас он хотел забыть совершенно про всё. Забыть про столь нежелательную и раздражающую его сознание встречу. Забыть про своих родственников. Забыть про то, что он жрец. Забыть про то, что он из семьи Озаки. Забыть про своих друзей, абсолютно про всех, даже Дазая, который волновал его больше других, который стал ему больше, чем друг. Забыть про то, что он личность, что он всё ещё существует. Он просто хотел побыть свободным, хотел быть лёгким и свободным, как облако, что плывёт по ясному, синему и бескрайнему небу. Он хотел почувствовать невесомость, лёгкость свободы, а не цепи, что сковывали и его движение, и его мысли. Чуя просто захотел забыться, хотел отдохнуть от всего, он хотел просто счастливой жизни, он хотел быть совершенно обычным мальчиком из простой семьи и идти к своей мечте самостоятельно, а не идти с кем-то за руку уже в их мечты, оставшись без выбора.
Дазай, услышав грохот в комнате, не теряя ни минуты, распахнул дверь и подбежал к кровати, на которой валялся Чуя, что глупо улыбался, закрыв рукой глаза.
— Чуя! Чуя! С тобой всё в порядке? — Лицо Дазая было встревоженным и напуганным, он не знал, что и думать. Он кричал, пытался привести Чую в чувства, только он слишком поздно понял, что зря волновался. Через пару минут он услышал несдержанный смех своего друга, что готов был биться в истерике.
— Осаму, ты придурок, которых свет ещё не видел, может тебя в цирк отвести да людям показать? — Сквозь слёзы говорил Чуя, ловивший ртом воздух, которого из-за приступа смеха просто не хватало. Сейчас ему было необычайно легко и просто, будто этой встречи и вовсе не было, а может, он просто хотел, чтобы всё так и было, может, он просто притворялся, сам того не замечая.
Дазай отстранился от Чуи, обиженно глядя ему в глаза, в которых он ничего не видел Он не видел в них не прежнего вечно спокойного неба, ни бушующего моря, ни проникновенного льда. Его глаза абсолютно ничего не выражали, даже той же самой радости, которую он так и норовился показать.
Дазай отвернулся от ещё смеющегося Чуи и посмотрел на стол, на котором увидел рамку, фотографию которой он не увидел, так как она лежала лицевой стороной вниз. Как он мог помнить, этой рамки он тут никогда не видел, поэтому и не имел понятия, откуда та взялась. Поэтому, пока никто не видел, он решил посмотреть, чью же фотографию хранит Накахара или Озаки, он уже совсем запутался. Взяв фотографию в руки, он увидел достаточно большую семью, где сразу же узнал Коё и Огая, рядом с ними стоял Рокудзё, а вот Чую он не смог найти или же просто не узнал, также на фотографии он увидел пожилого мужчину в инвалидной коляске и рядом с ним достаточно пугающую пожилую женщину, лицо которой, как и лицо Рокудзё, было замазано чёрным маркером. Дазай задался вопрос: «Кто же все эти люди?» и, бросив на Чую слегка удивлённый и вопросительный взгляд, показал ему фотографию.
Чуя молчал, он не хотел ничего говорить. Не хотел отвечать на вопросы, которые Дазай мог задать ему в любое время и не хотел задавать их сам. Он хотел просто расслабиться, но увидев на себе недовольный и нагнетающий, даже холодный взгляд, он понял, что ему некуда деваться. Он понял, что сейчас начнётся настоящий допрос с пристрастиями.
— И на что ты хочешь, чтобы я тебе ответил? — Чуя недовольно фыркнул и, подойдя к Дазаю вплотную, попытался отобрать у него фотографию, но тот, благодаря своему высокому росту, не позволил это сделать, вытянув руку вверх, заставляя Чую вставать на носочки и подпрыгивать вверх.
— Я хочу услышать от тебя правду, хоть впервые в жизни, ты же дал мне обещание. — Дазай вручил Чуе фотографию и, посмотрев на того около двух минуты, слегка разочаровавшись, отвернулся от него и направился на выход.
В груди у Чуи что-то болезненно ныло и рвалось наружу, он не помнил, что когда-то ощущал что-то подобное, но сейчас он запомнит это чувство навсегда. Внутри был пожар, всё горело, а эмоции начинали брать верх. Разочарование — он прочитал это в глазах Дазая, перед тем, как тот отвернулся. Разочаровать кого-то — это был его самый большой страх, он боялся разочаровывать людей, он ненавидел это и он боялся последствий, в эти моменты он вспоминал своё прошлое, он вспоминал её методы. Эмоции поглотили его с головой, страх читался в его глазах, а руки стали дрожать С каждой минутой Дазай стал отдаляться от него всё сильнее и сильнее и, не зная чем двигавшийся, он подбежал к тому и, уткнувшись лицом в его спину, крепко сжал его рубашку, ранняя тихие слёзы. Сейчас ему было страшно, как никогда, он боялся не своего брата, он боялся её, потому что та готова на всё, ради достижения своих целей, он боялся того, что потеряет Осаму навсегда, потеряет его доверие, доверие единственного родного человека.
— Н-не поворачивайся. — Чуя сильнее сжал рубашку в руках, при этом тихо всхлипнув. Рамка с фотографией уже давно лежала на полу, разбившись на мелкие осколки, но его это не заботило, он просто хотел перешагнуть через себя, вырваться из своих собственных оков, из своей клетки, хотя бы ненадолго. Он не любил плакать, не любил быть слабым и, исходя из этого, всегда умалчивал о своих переживаниях, скрывал свои слёзы, стараясь быть сильным и никого не беспокоить своими заботами, так как они были его и только его, они никому больше не принадлежали, и он не хотел их с кем-либо разделять.
— Глупый Чуя, почему ты всегда прячешься, когда искренен в своих чувствах и желаниях? — Дазай, противу просьбы Чуи, всё-таки повернулся к нему и, приподняв голову того за подбородок, заглянул в его сапфировые глаза, что были налиты прозрачными и так похожими на драгоценные кристаллы слезами. Его глаза всегда были завораживающими и такими изменчивыми, но всегда прекрасными, несмотря на то, какое настроение они в себе таили, будь то злоба или же радость, они всегда сияли своим особым цветом, они всегда были загадочны также, как и их обладатель. Ведь правду говорят, что глаза — зеркало души. — Твои глаза как всегда прекрасны, Чуя.
Атмосфера вокруг них не была напряжённой, угнетающей или же неловкой, она была расслабляющей, тёплой и неимоверно спокойной. В ней витала свобода и что-то, в чём так и не разобрался этот дуэт, но что они так долго хранили под сердцем. На удивление, сейчас комната не казалась такой тёмной, как пару минут назад, она была светлой, согревающей. Молчание повисло в ней, но это молчание было вовсе не неловким, оно было желанным. В это время за окном ярко светило солнце, обжигая своими жгучими и ослепительными лучами. Давно оно так не сияло, давно оно так не горело, делясь своим теплом с остальными, грея им всех живых существ, некоторые из которых уже напевали тихую, умиротворённую и завораживающую песню, прожигая ею сердца остальных, заставляя оживиться. На лазурном небе не было ни облачка, оно было ясным, чистым со своим единственным дневным спутником — солнцем, которое ночью заменится на луну, что также будет освещать всё вокруг своим блеклым светом, создавая уже свою собственную атмосферу. За окном ветер стих, он перестал гнать редкий мусор и зелёные, кем-то сорванные листы, что так и украшали своим пышным убранством ветви деревьев, заполняя некую пустоту и заставляя сверкать глаза.
Чуя долго смотрел на Дазая, что также смотрел только в его бездонные, сапфировые глаза, из которых больше не лились слёзы, которые горели безумным желанием. Желание. Оно кружило его голову, оно заставляло его шумно вздыхать, переводя свой беглый и горящий взгляд с глаз цвета топлёного шоколада на слегка бледненькие и все искусанные губы, что так и требовали своего внимания. Но было одно НО, он не был уверен в своих действиях, он не был уверен в том, а стоит ли ему это делать, будет ли Дазаю приятно или же он будет чувствовать к нему отвращение.
— Чего ты ждёшь? Давай же, смелее.
После этих слов все «но» отошли на второй план, а желание — на первый. Его глаза стали гореть, а губы расплываться в довольной улыбке, посмотрев на Дазая ещё около минуты, он поднялся на носочки и со всей силы ударил тому по лицу.
— Я же говорил тебе не поворачиваться, тупоголовая ты скумбрия! — Чуя вытер свои мокрые от слёз глаза и довольно посмотрел на Дазая, что вытирал кровь с края губ.
— Больно же, и почему «тупоголовая скумбрия»? Что скумбрия то сразу? — Дазай недовольно и обиженно посмотрел на Чую, сев на его кровать и смотря на разбитую рамку.
— Это первое, что пришло в голову! — Чуя посмотрел себе под ноги и, заметив разбитую рамку, слабо улыбнулся.
— Эй, слизняк, ты чего улыбаешься? — Дазай заинтересованно посмотрел на Чую, а после на то, как он молча стал убирать осколки этой рамки, не переставая улыбаться.
Чуя ничего не говорил, он лишь убирал осколки от разбитой рамки, совершенно не заботясь о том, что он мог порезаться. Ему было всё равно на это, он хотел как можно быстрее привести всё в порядок и убрать фотографию, о которой он так давно не вспоминал, но которая заставляла его о многом вспомнить. Разбитые осколки символизировали его свободу. Свободу от прошлого. Свободу от своих же оков, которые он одел на себя ещё в далёком детстве, забыв про своё «я» и желания. Он наконец-то переступил через себя и показал свои слёзы, показал свой страх, показал свою слабость, ища благодаря этому помощь, защиту и опору, которые увидел в Дазае Осаму, что с момента переезда был всегда рядом с ним. И только сейчас Накахара понял, какой он дурак. Он понял, что он полнейший дурак, ничего не знающий ни о людях, что его окружают, ни о себе. Он понял, что зря тогда отпустил его, что зря закрылся в себе и попытался избавиться от этого жгучего чувства внутри, которое стало потихоньку загораться с новой силой.
Он убирал эти осколки аккуратно, тщательно рассматривая каждый, после чего кидая его в мусорное ведро. Когда он всё-таки убрал осколки от рамки, он достал фотографию и, выкинув саму рамку в ведро, намеревался сжечь столь ненавистное фото. Он крепко сжал его край и, подойдя к своему шкафу, достал из кармана кожаной куртки пачку сигарет, из которой и вытащил зажигалку, а саму пачку бросил на стол. В это время он не замечал слегка гневного и нагнетающего взгляда Дазая, который был готов чуть ли не испепелить его или поджечь заживо. Как только Чуя захотел поджечь фотографию, в него прилетела подушка, и было не сложно догадаться, кто именно её в него кинул. Догадаться можно было с первой же попытки, услышав чей-то, а именно дазаевский, смех со стороны его кровати.
— Ты какого чёрта вытворяешь? — Чуя кинул подушку обратно Дазаю и, отложив зажигалку на стол, решил всё-таки перебраться на более мягкое и удобное место чем пол.
— Во-первых, это за увиденные сигареты, а во-вторых, это за то, что ты хотел поджечь фотографию, чёртов негодник. Вот скажи мне, кто семейные фотографии сжигает?
— Я. — Ответ был краток и более чем понятен. На лице Дазая сразу заиграла гримаса недовольства и какой-то безысходности.
Дазай долго смотрел то на Чую, то на фотографию Он хотел спросить у него про то, кто все эти люди, где на этой фотографии Чуя и что такого происходило с ним в его детстве, раз он вместе с родителями сбежал из отчего дома, так ещё и вёл себя достаточно странно, особенно после долгих отъездов. Он хотел задать все эти вопросы, но сил и смелости у него просто не хватало, поэтому он просто молча смотрел на фотографию, которую чуть ли не гипнотизировал Чуя, крепко сжимая в руках.
— Ты хочешь узнать про это фото? — Чуя всё это время видел беглый взгляд Дазая, который смотрел то на него, то на фотографию. Конечно, отвечать на все возможные вопросы он не горел желанием, но мысль о том, что он и так слишком много знает и нет смысла уже что-либо скрывать, так и засели у него в голове, разгрызая изнутри. — Это было наше последнее семейное фото перед тем, как дедушка умер. Знаешь, раньше больше всех на свете я любил именно его, мы с ним классно проводили время, пока бабушка была не занята мной. Мы с ним вместе читали приключенческие книги и просто детские книжки, особенно я любил, когда дедушка читал мне сказки, они были таким красивыми, а конец всегда был хороший, только бабушка запрещала мне читать такие книжки, заменяя их историей, которая мне вовсе не интересна, математикой, иностранными языками и многим ещё чем. С дедушкой мы веселились, мы могли с ним пройтись по нашему огромному особняку и, рассмотрев все картины, раскритиковать их, делая очень важный и деловой вид, но говоря полную несусветицу. Также мы гуляли с ним по-нашему безграничному саду, смотря то на цветущие кусты роз и деревья, то на небо, на котором проплывало множество облаком. Мы всегда с ним садились на нашу любимую скамейку, точнее я садился, а он просто был рядом со мной, сидя в своём кресле, и наблюдали за проплывающими облаками, фантазируя и обрисовывая их фигуры. А ночью он водил меня на крышу, где мы наблюдали за звёздами, которые покорили меня с первого взгляда. Они были прекрасны, так как в Лондоне из-за пасмурной погоды редко их увидишь, а раньше я и вовсе не обращал на них внимания. Деда мне много про них рассказывал и тогда я полностью был ими увлечён. Я каждую ночь таскал его на крышу, даже если не было видно звёзд, и говорил с ним обо всём на свете, но скоро он занемог, а после и умер. Тогда мне и не поздоровилось, ведь я всегда был под защитой деды, он уберегал меня от всех этих дел, приёмов, занятий с бабушкой, которые всё-таки были, но после его смерти участились.
И тут Чуя замолчал, с грустью посмотрев на фотографию и, проведя большим пальцем по фигуре дедушки, что сидел в инвалидном кресле и улыбался ярче всех на этой фотографии, также как сейчас его внук. Накахара просто улыбался, явно вспоминая былые весёлые деньки, проведённые со своим любимым дедушкой, в котором он души не чаял, не то что бабушка, вечно звавшая его ребёнком, сумасшедшим или чокнутым старикашкой, что не раз огорчало самого Чую, потому что он лучше других знал его, поэтому и любил больше всех. Конечно же он упустил самую главную часть рассказа о дедушке, а именно то, что он чувствовал, узнав про его смерть, что с ним было после и как он изменился. Всё таки он решил умолчать об этом, так как и сам смутно помнил то время, благодаря которому он стал таким, ему было даже слегка болезненно вспоминать о самом дедушке, о его смерти, не то, что сейчас. Сейчас он с лёгкостью вспоминает о нём, не испытывая ни капли грусти, только небольшую тоску, а так радость и благодарность за то, что он когда-то просто был с ним и оберегал его, помог узнать, что такое детство, хоть и немного и ненадолго.
Дазай всё это время его внимательно слушал и стал потихоньку понимать, откуда у Чуи такая любовь к звёздам, и с кем он на самом деле разговаривает, сидя под звёздным небом. Рассказ его поразил, он ещё никогда не видел Чую, рассказывающем о ком-то или о чём-то с такой теплотой как сейчас, поэтому он понял, насколько дорогим человеком ему был дедушка. Теперь ему стало легче и как-то приятнее, ведь он наконец-то узнал хоть что-то из жизни своего драгоценного солнца, которое всегда казалось таким светлым и близким, но на самом деле далёким, скрывшимся под многочисленными стенами, цепями и масками, что защищали его от внешнего мира, которому он так и не хотел доверять, особенно людям в нём. Но кое-что его беспокоило, он не рассказал про самого беспокоящего его голову человека, про бабушку, у которой маркером было замазано лицо. Дазай не знал, чего такого она ему сделала, что он вот так поступил да и вёл себя с Рокудзё достаточно грубо, особенно при упоминании этой женщины.
— Чуя, я… — Договорить Дазаю никто не дал, так как Чуя приложил к его губам палец, призывая к тишине и отрицательно мотая головой. В этот момент Осаму понял, что ему всё-таки стоит немного помолчать, стоит повременить со своими вопросами, отложив их на второй план. Ему оставалось только слушать Чую, который собирался с мыслями и духом.
Он сидит на краю кровати и только и делает, что смотрит на эту фотографию, которую достал, сам не зная зачем. Он мог на ней узнать всех, всех, кроме себя. Если отец с матерью легко улыбались, приобняв маленького и счастливого Рокудзё за плечи, то Чуя стоял в стороне, смотря на фотографа мёртвым, холодным и пустым взглядом. На фотографии он был словно призрак, его не было почти видно, свои огненно-рыжие короткие кудри он спрятал под чёрной шляпой, а его мёртвая бледность сливалась с фоном неба, заставляя его словно исчезнуть с фотографии. Он был единственным, кто не радовался на этой фотографии, он был единственным, кто не любил проводить время всей семьёй, он был единственным таким одичалым, невидящим никого, кроме своей семьи и людей, что работали на них. Ведь он не ходил ни в садик, ни просто погулять со своими сверстниками, он мог гулять только в саду их особняка либо один, либо с кем-то из членов семьи или прислуги.
Смутная печаль. Его поглотила смутная печаль, что копилась в нём каждый день, медленно забирая жизненные силы. Сейчас он слышал своё учащённое сердцебиение, он чувствовал, как кровь разгоняется по его телу, но он не слышал себя, не чувствовал своё «я», которое до сих пор сидело где-то глубоко внутри, хоть он и переступил через себя, но найти заветное «я», так и не сумел.
Страх. Страх заставлял его глаза бешено бегать взглядом по фотографии, заставлял дрожать его нежные, костлявые руки. Он сковывал всё тело, туманил разум. Один миг и у него затрещала голова, а в глазах стало сначала всё размываться, а после и темнеть. Тело обмякло и было налито свинцом, он не мог и пальцем пошевелить, точнее, он просто не успел это сделать. Фотография вылетела из его рук и мягко приземлилась на пол, а сам же Чуя потерял сознание, благо Дазай вовремя заметил это и, подхватив его, аккуратно уложил на кровать.
Чуя после смерти своих родителей стал забываться всё сильней и сильней, вплоть до того, что забыл, что с ним происходило до того, как он переехал в эту деревню да и некоторые события в ней. Он, как и обычно, был чрезмерно жизнерадостный, шутливый и общительный, но так было только на публике. Когда же он оставался один на один со своими страхами, слабостями и провалами в памяти, у него начиналась самая, что ни на есть истерика, которую он останавливал при помощи антидепрессантов, которые ему прописывала Йосано, пытаясь хоть как-то успокоить и помочь ему. На контакт он с ней не шёл, никогда ничего ей не рассказывал, поэтому единственным чем она могла ему помочь, так это лекарствами. После отъезда Дазая его мучили то бессонницы, то кошмары, потеря аппетита, а также суицидальные наклонности, которые он смог подавить в себе, вспоминая свою первую попытку и Дазая, который вовремя пришёл ему на помощь.
Сейчас возникало ощущение, будто он падает в бездну, в такую холодную, таящую в себе множество загадок. Ему было легко, он ничего не чувствовал, ни о чём не думал, он просто падал в бесконечность, пока не услышал чей-то знакомый голос, который заставлял его дрожать, а глаза в страхе бегать по всему пространству.
«Чуя, ты снова провинился, тебе не стоило этого делать.»
В страхе распахнув глаза, он толком перед собой ничего не видел, всё было каким-то размытым и неясным, а в голове гудело так сильно, что он ничего не слышал, только тот до боли знакомый, хриплый и властный голос, пробивающий до дрожи. Ни отклики, ни обливание водой, ни лёгкая пощёчина не помогали Дазаю привести Чую в себя, который словно замер, забылся, выпал из реальности. Таким напуганным и слабым он видел его впервые, что беспокоило его ещё больше. Конечно, попытки привести Накахару в себя не прекращались, а только усиливались и, хорошенько замахнувшись, Осаму дал ему неплохую пощёчину, что отозвалась мощным хлопком в комнате и оставила краснеть след от его ладони на чужой щеке.
Наконец всё стало чётким, перед собой Чуя видел слегка обеспокоенное лицо Дазая, который чего-то ждал. Не зная почему, у него жутко горела щека, вызывая дискомфорт, из-за чего он стал её легонько потирать, пытаясь хоть как-то уменьшить боль. Увидев слегка растерянный, виноватый взгляд и кривую улыбку, он понял, кто являлся виновником его горящей щеки, но ничего на это не ответив, он просто шумно и расслаблено выдохнул.
— Спасибо, что всегда рядом, когда я нуждаюсь в этом больше всего. — Легко улыбнувшись, Чуя убирает со лба Дазая густую, шелковистую чёлку и оставляет на нём лёгкий, благодарственный поцелуй, заставляя Осаму смущённо отвести взгляд карих глаз куда-то в сторону.
«Что у него только на уме?»
На свой собственный вопрос Дазай никак не мог ответить, так как и не имел представления о том, что в любую секунду может вытворить это солнце, а если он и о действиях и поступках не подозревал, то куда уж ему о его мыслях думать. Ему оставалось лишь скромно наблюдать за ним, как острый, хищный взгляд сапфиров пытался поймать слегка подтаявший, мягкий взгляд глаз цвета топлёного шоколада, что так и избегали зрительного контакта.
За окном царила полная тишина, словно они остались в этом мире совершенно одни, будто каждое живое существо стало прислушиваться к их тихому и мерному дыханию, к быстрому, учащённому сердцебиению. В комнате становилось с каждой минутой всё жарче и жарче из-за палящего солнца, что светило прямо в небольшое и слегка приоткрытое окошко.
Слегка зевнув, при этом по-лисьи прикрыв глаза, Чуя зачесал лезущую в глаза чёлку назад, а открыв глаза, поймал на себе заинтересованный взгляд, что сразу же устремился куда-то в угол комнаты.
— Ты так и не изменился, Осаму, как был ребёнком, так таким и остался и да, взрослые привычки не делают тебя старше, — тихо усмехнувшись в кулак, Чуя резко поднялся с кровати, из-за чего в глазах вновь потемнело, а голова загудела, благо это проходило лишь краткое мгновение, потихоньку исчезая.
— Я уже не ребёнок, малыш Чу, — Дазай поднялся с корточек и, выпрямив спину, что слегка захрустела, посмотрел на потолок, на котором раньше не замечал нарисованного звёздного неба.
Дазай удивился не только тому, что кто-то, скорее всего сам Чуя, нарисовал звёздную карту, но и тому, что сразу этого не заметил. Быть может, это из-за того, что комната сама по себе была достаточно мрачной, сделанной в тёмных, холодных тонах или же Дазай просто невнимательный, к чему он конечно же и склонялся с большей силой.
— Чуя, ты сам это нарисовал? Даже луну, она такая реалистичная, что и от настоящей не отличишь.
Чуя сначала не понял, о чём именно говорил Дазай, но когда увидел, что взгляд Дазая устремлён на потолок, то довольно улыбнулся.
— А тебе нравится?
— Конечно, это же великолепно! — Дазай восхищённо посмотрел на Чую, что с невозмутимым видом глядел на свой потолок. — Единственно, что я могу нарисовать, так это птичку в виде небольшой галочки.
— Я рад, что тебе понравилось, хоть кому-то она доставляет удовольствие, — грустно вздохнув, Чуя поднял с пола выпавшую из его рук фотографию и, посмотрев на маленького себя, а после и на бабушку, вспомнил голос в своей голове. — Говоришь, не стоило этого делать?
Этот вопрос прозвучал слишком тихо, так что Дазай не смог его услышать, а понять про что тот говорит — тем более.
— Ты что-то сказал, малыш Чу? — Дазай обернулся и посмотрел на слегка призадумавшегося Чую, что держал в руках это злополучное фото, не дававшее ни Чуе, ни ему покоя.
— Нет, принцесска, абсолютно ничего, может, сходим и прогуляемся? Кстати, а где Ода? — Чуя открыл самый нижний ящик стола и, положив в него фотографию, с грохотом задвинул его.
— Не знаю, его ещё утром не было, ох уж этот Одасаку, не уж то без меня распивает виски? — Обиженно надувшись, Дазай посмотрел в сторону двери и, сделав пару неуверенных шагов, посмотрел на Чую, который явно никуда не спешил. — Малыш, ты идёшь?
— Во-первых, не называй меня малыш, ещё нос не дорос, а во-вторых, я пока не пойду, я вас потом сам найду, мне нужно в храм заскочить, так что иди один. — Услышав в ответ ехидно и злорадное «Да, малыш», Чуя был готов врезать Дазаю с ноги, жаль, что тот вовремя закрыл перед ним дверь, из-за чего остался целым и невредимым.
Тихо и расслаблено вздохнув, он взял со стола красную пачку L&M и, достав одну из сигарет, взял зажигалку и подошёл к своему небольшому окошку. Закурив сигарету, он глубоко затянулся, никотин, словно смола, оседал на лёгких, заставляя его расслаблено и умиротворённо выдохнуть в открытую форточку. Он уже на протяжении многих лет не прикасался к ним, но последние события заставили его вспомнить о них, даже прикоснуться. Он так давно этого хотел, вот так просто постоять под форточкой и курить, глядя в расстилающийся перед ним летний пейзаж природы: зелёная трава и пышные макушки деревьев, горящие всеми цветами радуги цветы, простирающие бесконечные поля риса. Прекрасный и спокойный пейзаж.
Затушив сигарету о подоконник и, выкинув окурок в ведро, он направился в гости к одному хорошему знакомому в храм, запланировав прикупить немного вкусняшек по пути.