***
Прошло две недели. Завтра уже должен состояться приём, на который было созвано огромное количество людей, большинство из которых Чуя просто не знал, но это его не особо волновало, ведь самое главное — подобающе вести себя, хотя можно сделать и так, что никто просто не захочет выходить за него. Но тем девушкам тоже не остаётся выбора, быть может, они тоже не хотят объединяться с ним узами брака, так как уже влюблены в кого-то? Всё может быть, только ответа на этот вопрос он никогда не получит да и не интересен он ему. Его должно сейчас волновать лишь одно — всё ли будет в порядке с ним? Выполнит ли она своё обещание? Этого он не знал, поэтому ему оставалось лишь слепо верить. За окном уже спустились сумерки, небо было раскрашено в холодные тона от серого до бледно-синего, что плавно перекликались между собой, скрываясь за прозрачными облаками. Теневые силуэты деревьев напоминали огромную стену, через которую никто не мог бы пройти, что скрывала наследника от чужих завистливых и коварных глаз. Через слегка открытые балконные двери в комнату пробирался прохладный, отрезвляющий ветер, что приподнимал прозрачную шёлковую тюль, принося с собой дождевую свежесть вперемешку со сладковатым запахом цветущей яблони и груши. Где-то на улице можно было услышать тихий шелест листвы, мелодичный стрекот, отдалёно напоминающий игру на скрипке, а также звуки неподалёку проезжающих машин. В это время уже включались уличные фонари, что были способны осветить часть комнаты Чуи своим желтоватым тусклым светом. Дом уже спал, в коридоре можно было услышать лишь эхо шагов или же непонятный шум с кухни, на которой работа уже кипела. Все, кроме большинства придворных, уже спали, не считая Чую, что вновь стал просматривать флешку и зашёл в папку «пометки», в которой и узнал про диск, на котором могла содержать информация, но он узнал не только про его существование, но и пароль, и логин, что давало ему немало возможностей. Решив больше не терять ни минуты, он зашёл в диск и стал читать «исповедь», по началу там не было ничего нового, но через пару часов прочтения он нашёл то, что было написано относительно недавно, а именно: «Раз уж у меня нет той книжечки, флешки, на которой годы моей работы, я напишу всё здесь. Надеюсь, это поможет мне скоротать время перед рейсом. Я не понимаю, что происходит. Когда этот кошмар закончится? Почему я всё время от тебя убегаю? Ты же… Ты же скучаешь по мне. Господи, Осаму, когда ты стал таким нытиком? Что это тебе в голову ударило, что ты так себя ведёшь? Глупо, вот так задавать себе вопросы и отвечать на них, но что поделать, надо же во всём разобраться, не так ли? Скорее всего, ты прочитаешь это, но я буду только рад этому, правда, Чуя. Но многое мне непонятно. Каждый день я узнаю много новой и полезной информации, но так же чувствую, что что-то теряю, забываю, и не понимаю что. Если вспомнить даже те сны, что не так уж и давно меня мучили, многое в них остаётся для меня загадкой. Ты только представь, я видел трёх марионеток, и знаешь, что самое странное? Все эти марионетки — единое целое, это один человек, в разные периоды жизни. Думаю, ты догадался, кто этот человек? Но знаешь, хоть они и были одним человеком, они не были похожими друг на друга. Например, первый, самый младший, был с зашитым ртом, он не способен был говорить, а его глаза были серыми, такими отчаявшимися, как у тебя на той фотографии. И мне было так его жалко, я хотел ему помочь, но не сделал этого. Знаешь, ты можешь меня потом за это ненавидеть, но я забыл твоё имя. Сначала я помнил только то, что у меня есть какой-то дорогой мне человек, что у него короткие рыжие кудряшки и ничего более. Я хотел узнать его имя, но он сказал мне только первую букву, также было и с остальными. Они говорили по одной букве. Второй марионеткой был ты, когда тебе было лет одиннадцать, помнишь, в тот год, когда умерли твои родители, когда ты сам чуть ли не умер? Так вот, у куклы были небольшие овечьи рога и прекрасный бархатистый голосок, конечно, слегка прокуренный. Ты только представь, у него были такие горящие глаза, налитые кровью, у меня аж мурашки по коже бегут. Кстати, он говорил мне про какого-то демона, что живёт внутри него, честно, я и понятия не имею о чём он, хотя есть предположение. Может, ты просто считаешь себя самого монстром? Или того Чую, которым ты был до того, как переехал в нашу деревеньку. Интересно, не правда ли? Но самое главное и захватывающее было после. Я снова увидел твой танец с О-Бона, но скажу тебе честно, ты танцуешь лучше, чем какая-то там кукла, так как в твоих движениях есть душа, эмоции, жизнь. И знаешь, я вновь бы послушал твою песню, стоя возле окна, пока ты сидишь на крыше, открывая свою душу лишь звёздному небу. Я помню, как-то застал тебя за этим занятием, вроде бы, когда в первый раз ночевал у тебя. Приятные воспоминания, жаль, что я некоторые уже забыл и не могу вспомнить, даже эти с трудом. Никогда бы не подумал, что от марионеток будет польза, потому что они показывали мне картину нашей жизни, те былые деньки весёлые и не очень. Но мне всё равно кажется, что я что-то упустил, что что-то забыл и не могу вспомнить. Все эти годы я пытался забыть тебя, убежать и больше никогда не возвращаться, хоть и дал тебе обещание, что обязательно вернусь к тебе. Знаю, я поступил как идиот, как трус. Бросил в самый неподходящий и переломный для тебя момент, и в этом каюсь, как и в том, что забыл тебя. Сейчас я жду своего самолёта и пытаюсь понять, что же со мной происходит, что я к тебе всё-таки чувствую, потому что хватит уже откладывать это на потом, пора взрослеть. Каждый день, с момента нашего знакомства, я смотрел в окно и ждал, когда ты придёшь. Сначала это был детский интерес, любопытство, ведь к нам нечасто кто-нибудь приезжает, ты был как новая игрушка. Знаешь, такая красивая и изящная куколка с сапфировыми тусклыми глазами, что оживлялись с каждым днём, с рыжими короткими кудряшками, как у овечки. Ты был настолько красив, что я не мог налюбоваться тобой, я ещё никогда не встречал столь прекрасных людей, а твоя скрытность, загадочность придавали тебе больше привлекательности. Знаешь, ты всегда был таким спокойным и тихим, что я хотел вызывать у тебя хоть какие-то чувства, хотел твоего внимания. Мне нравилось, когда ты злился, твои глаза загорались весёлым огоньком, а бровки так забавно хмурились, что вызывали у меня улыбку. А как же ты улыбался, когда побеждал, я думал, что когда-нибудь точно ослепну от твоей улыбки. В такие моменты ты был таким живым, позитивным и заводным, что никто и подумать не мог, что внутри ты просто маленький напуганный ребёнок, что просит о помощи, боясь всего на свете. Никто не мог подумать, что тебе плохо, что тебя что-то тревожит, потому что ты мастерски мог это скрывать, даже я поначалу не замечал тоски в твоих глазах. Но потом всё изменилось, я наблюдал за каждым твоим движением, жестом, за твоей манерой речи. Я всё время пытался поймать взгляд твоих синих омутов, в которых я утонул, как только встретил тебя. Надеюсь, ты сейчас не сидишь и не смеёшься надо мной. Тем более странно такое слышать от парня, хотя не тебе точно, я уже наслушался историй о твоей «романтичной» школьной жизни. Раньше я каждый день ждал тебя, ночами смотря в твоё окно напротив, кстати, если ты думал, что никто не увидит того, как ты ночью лезешь на крышу дома и, накрывшись пледом, сидишь в своей пижаме, обняв овечку Дороти, то ты ошибаешься. Я всё видел, сидя на своём подоконнике, и писал свою исповедь, поглядывая то на тебя, то на небо. С каждым днём мой интерес к тебе рос, и я не понимал, что это за чувство рождалось у меня в груди. Оно такое странное, когда тебя нет рядом, мне одиноко, когда ты говоришь не со мной, улыбаешься прохожим или красивым девочкам, внутри что-то начинает болезненно ныть, когда ты уезжал со своей семьёй, я не хотел жить, боясь, что ты больше не вернёшься. Но когда ты рядом, я полон сил, я радуюсь всему на свете, я хочу прикоснуться к твоим шелковистым рыжим кудрям, заглянуть в твои голубые, нечитаемые глаза. Я не знаю, как называется это чувство, но дни, проведённые с тобой, делали меня счастливым. Знаешь, я… Ох, прости, мне придётся на этом закончить, мой рейс уже начался. Жди, я скоро вернусь. — Что это? Когда он это написал? Куда он летит, что знаю? Что? Почему это вызывает так много вопросов? — Чуя просто терялся в догадках, всё это казалось ему таким странным, но волнующим, трепещущим. Он перечитывал строку за строкой, вникал в каждое слово, но не мог понять, чего же хотел сказать Дазай в конце. Он не понимал, что тот к нему чувствует и не понимал, почему его щёки так горят, а глаза сверкают. Сейчас ему одновременно хорошо и плохо. Хорошо из-за столь тёплых чувств, пронизывающих всё послание, которое, как и знал Осаму, прочитает Накахара, а плохо из-за нарастающей тоски, сжирающей всё изнутри. Эти два противоположных чувства боролись внутри, вызывая палитру эмоций, он улыбался и в то же время плакал, осознавая то, что они больше никогда не смогут увидеться, ведь их судьбы теперь слишком запутаны, хоть они и связаны вместе, они не смогут найти путь к друг другу. Когда кто-то будет приближаться, второму останется только бежать, чтобы не причинить больше боли, хотя они оба прекрасно понимают, что этой разлукой однажды убьют друг друга. Их чувства были так неоднозначны, они испытывали одновременно равнодушие и заботу, ярость и спокойствие, уверенность и недоверие, обиду и безразличие, отрешённость и тягу, омерзение и страсть, ненависть и… И что-то ещё, только что, Чуя всё никак не мог вспомнить, это слово, оно такое знакомое, но такое странное и непонятное, что забыть его просто невозможно. Чуя долго сидел на кровати, бездумно глядя в стену, пытаясь расслабиться и привести свои мысли в порядок, чтобы потом можно было обо всём поразмышлять. Но в голове крутилась лишь одна мысль: «Надо сорвать свадьбу! Она не должна состояться!» Конечно, это достаточно рискованно и не факт что ещё и сработает, но попробовать стоит. Ему нужно придумать такой план, чтобы всё пошло крахом, но скорее это будет не на приёме, а уже после него, так как вероятность его выполнения увеличится. Ему же надо будет отталкиваться от того, какую невесту он или же Адела выберет, поэтому было принято решение лечь спать, чтобы проснуться завтра, а точнее уже сегодня с новыми силами. Но сон так и не наступал. В голове у Накахары творилось что-то запредельное, он всё время думал о том, что же будет с Дазаем, если он про это узнает, что, если его это ранит и он всё-таки решиться покончить с собой. Хотя он не настолько глуп, чтобы из-за такого убивать себя. Чем вызвано было такое беспокойство о чужом физическом и духовном здоровье, Чуя не знал, но понимал одно — ему слишком больно прощаться с ним навсегда, но что не сделаешь для защиты дорого тебе человека. Порой люди могут совершать столь глупые поступки, совершенно не осознавая того, что сделали тем самым ещё хуже. Все мысли крутились лишь около одного Осаму, что так нежно изъясняется, исповедуется, прекрасно зная то, что наследник прочитает это, быть может, даже что-то поймёт. Пытаясь заснуть, Чуя представлял Дазая, представлял то, как у них всё могло сложиться, временами что-то вспоминал, заливаясь краской и пряча лицо в подушку. Такое поведение было ему не свойственно, что вызывало у него немало вопросов. Конечно, ему в голову приходила одна мысль, основанная сугубо на книжных предположениях, но он начинал в неё верить, краснея от этих мыслей сильнее, представляя себе различные ситуации. Через час таких фантазирований он уже спал, почти полностью скинув с себя одеяло на пол, свесив ногу и обняв подушку. Проснулся он буквально через пару часов, слыша чей-то тихий голос, шепчущий на ухо о том, что уже пора вставать и приводить себя в порядок перед приёмом гостей. Обладательницей этого голоса была Эвелин, что с грохотом закрыла балконные двери, направив на спящего наследника гневный взгляд. — Юный господин, Вы решили простудиться, надеясь, что так сможете сбежать от свадьбы и приёма? Думаю, вам это просто так с рук не сойдёт. — Эвелин в гневе была страшна, в таком состоянии она могла крушить, кричать и испепелять взглядом, поэтому, услышав недовольство и нотки злобы в её голосе, Чуя кое-как разлепил сонные, опухшие глаза. Всё было расплывчатым, а яркий свет лишь сильнее раздражал глаза, заставляя их слезиться. Найдя на полу одеяло, он быстро укутался в него как блинчик, пытаясь согреться и вновь погрузиться в желанный сон, но разъярённая женщина, к сожалению не позволит этого сделать. Горничная хватает край одеяла и, с силой дёрнув его, отшвыривает куда-то в сторону, наблюдая как Накахара медленными перекатами падает на пол, по которому до сих пор гулял холодный, кусающий ветерок. — Жестоко, как ты так можешь поступать с господином? — Чуя лениво поднимается с пола и оглядывает бардак, что натворил ещё вчера вечером, шагая из угла в угол и размышляя о том, что же ему предстоит делать. — Если бы юный господин ложился вовремя, не нагружал себя, а просто отдыхал перед тяжёлым днём, мне бы и не пришлось его будить. — Рассерженная, она топнула ногой, взглядом прожигая в Чуе дырку, при этом пуская искры из глаз. — Понял я, понял, боевая горничная, — пробубнив под нос, Чуя неспешной, ленивой походкой направился в ванную, слыша за спиной лишь злобное «кого ты там боевой горничной назвал?» После этих слов он быстро, чуть ли не пулей влетел в уборную. Прошло уже достаточно много времени и Чуя уже был абсолютно готов к встрече с гостями. По логике, это должен быть его праздник, только настроение от этого ни на каплю не прибавлялось. Придворные метались от стола к столу, всё время что-то расставляли, поправляли, приносили, относили, в общем, суета и морока. Большего здесь и нечего говорить. Музыканты проигрывали свою тоскующую, завораживающую и наполняющую весь зал мелодию, что так в детстве засела в голове у юного господина, что он до сих пор помнил и ноты, и звучание. Огромная люстра, что была единственным, но ярким источником света, охватывала своим светом весь зал, имея небольшие затемнения в углах и возле колон. Пока Накахара стоял в стороне и наблюдал за всем этим, гости стали потихоньку подходить, а хозяева встречать их. В начале приёма приходилось со всеми здороваться, кланяться, целовать дамам ручки и самое главное — улыбаться. Всё было тихо, незамысловатая, спокойная музыка играла на заднем фоне, давая возможность поговорить и обсудить что-то. Во второй половине вечера все юные девушки стали флиртовать с наследником, осыпая его льстивыми и лживыми комплиментами, слышать которые он просто не мог, боясь, что скоро у него просто кровь из ушей польётся или же они просто свернуться в трубочку. После пары тройки разговоров пришло время для танцев и именно в этот момент открылись огромные двери, шедшие в зал, и в проёме показалась достаточно красивая молодая японка в кимоно, подчёркивающее её худобу и скрывающее некоторые бинты, которые внимательный Накахара мог заметить. В голову ему пришла одна странная и шальная мысль, которую он сразу же отбросил, считая её невозможной. Музыка, после недолгого молчания, вновь заиграла, и пары тут же принялись танцевать. Весь танец он не мог оторвать глаз от загадочной японки, что всё время отстранённо стояла в стороне, наблюдая точно за ним. Почему-то именно она приглянулась ему, как-то отличившись в этой толпе и не только потому, что она была в кимоно или японка, но и своим опьяняющим взглядом. — Топлёный шоколад, однажды я уже видел этот взгляд. — Чуя оставил девушку, что оживленно о чём-то ему рассказывала, и побежал к той японке, что стала скрываться в толпе, маня своим взглядом, стреляющим точно в него. Она ловко уворачивалась от вечно двигающихся и местами неосторожных людей, словно танцуя. Длинные рукава кимоно изящно развивались, скрывали её лицо, когда она поднимала руку, что напомнило ему о танце на О-Боне. Теперь эта загадочная незнакомка казалась ему ещё интересней. Он ускорил шаг, иногда даже бежал, уклоняясь от танцующих пар, что, подобно первому снегу, синхронно кружились в вальсе. Никто не обращал ни на него, ни на незнакомку внимания, что немало его порадовало, так как никакой огласки он не хотел, ведь он мог ошибиться, обознаться, хотя забыть этот взгляд просто невозможно. Вот она уже врезалась в стену и скрылась в еле проглядывающей темноте. Чуя быстро подбежал к ней и поставил свою руку на уровне её плеч. Как он и думал, она была выше его, что подтверждало его догадку ещё больше. Их лица находятся в паре сантиметров друг от друга. Они смотрят в эти родные, манящие глаза, что с каждой минутой начинают сиять всё сильней. Никто не собирается нарушать молчания. Никто ничего не предпринимает, просто смотря на предмет своего обожания. Чуя мягко улыбается, так искренне и печально, слёзы стекают по румяным, горящим щекам, эмоции его просто переполняют. Он привстаёт на носочки, аккуратно подцепляет подбородок загадочной незнакомки, вовлекая её в поцелуй, такой лёгкий, не спешащий, при этом глядя на неё из приоткрытых век своим голодным мутным и таким печальным взглядом. Он всё понимал, прекрасно понимал, что это вовсе не незнакомка, а вполне знакомый и дорогой ему человек, что умудрился ради него на такие хитрости. Вишнёвая помада остаётся на его губах и, приблизившись вплотную, он шепчет на ухо такие желанные, только сейчас понятные ему слова: — Я люблю тебя, капризная принцесска, — отстранившись, Чуя одаряет опешившего Дазая тёплым взглядом и лучезарной улыбкой, что сменяется еле заметной грустной улыбкой и отчаявшимся взглядом, — Но тебе нужно уходить отсюда, я не хочу, чтобы Адела забрала и тебя. — Стоп, Чуя, я… Я тоже люблю тебя! Это то, что я хотел сказать тебе в том письме, которое ты, по-видимому, прочитал. Мы с тобой только-только встретились, мы не можем вот так вот взять и расстаться, я больше не выдержу этого одиночества, этой разлуки. — Внутри Дазая что-то болезненно кольнуло, нарастающая тревога начинала брать над ним верх, так как он уже не мог сдерживать своих эмоций, он не готов вновь терять его, когда он так близок к нему, стоит буквально в шаге от него. — Чуя, прошу, только не снова. — Я знаю, это нелегко, но я не хочу повторять прошлых ошибок, как же ты не поймёшь. Я не хочу терять тебя также, как и моих родителей. Это она, это всё Адела, она их убила, поэтому я не хочу, чтобы с тобой это случилось. Я не переживу этого вновь. Мне будет не так больно, если ты найдёшь себе кого-нибудь получше, там, красивую, умную и любящую девушку, так будет лучше. — Чуя глубоко вздохнул, он вновь говорит это, он повторяет свои же ошибки, из-за которых может потерять его в третий раз и уже навсегда. Но даже понимая это, он продолжает говорить такие ранящие слова, желая сохранить ему жизнь, как он думал, ведь он не понимал, что так добьёт его, заставит умереть, может не физически, но духовно. — Чуя, у меня есть план, благодаря которому у нас всё пройдёт как надо, мы сможем решить эту проблему только вместе, когда же ты это поймёшь? Нельзя вот так вечно убегать друг от друга, мы же с тобой связаны, или ты забыл? — Дазай поднимает левую руку вверх и показывает красную нить, на которой было два узла, напоминающие об их расставаниях, таких мучительных и невыносимых, что оставляли осадок и до сих пор, что отдалили и в то же время сблизили их. — Точно, как же я такое мог забыть, я же сам привязал тебя к себе, незамужняя ты моя принцесска, — за спиной Чуи послышались чьи-то лёгкие, не спешащие шаги, что эхом раздавались в зале, их он узнал сразу, из-за чего сердце чуть ли не остановилось. Паника охватила его сознание, он хотел просто взять Дазая за руку и бежать, куда глаза глядят, но не сделал этого, совладав со своими чувствами, прямо как в детстве. — Как я вижу, мой мальчик выбрал себе спутницу всей своей жизни? Могу ли я поинтересоваться, как её зовут? — Адела подошла к ребятам и стала вглядываться в лицо Дазая, пытаясь увидеть в нём что-то, но ничего кроме лёгкой улыбки и пары сияющих глаз не увидела, из-за чего как-то холодно взглянула на Чую. — Моё имя Мацумото Мизуки, можете меня называть просто Мизуки. — Дазай легко улыбнулся, подмигнув Чуе, что явно не ожидал такого, но раз уж на то пошло, им придётся играть этот спектакль до конца, пока весь этот кошмар не закончится, и они не смогут уйти от сюда. Оставшуюся часть вечера Чуя почти не виделся с Дазаем, которому приходилось всё время находится подле Аделы, что явно оценивала его воспитание и манеры, благо к этому его уже успели подготовить. В общем, вечер был достаточно напряжённым и рискованным, ведь их обман мог выплыть в любой момент, так как Рокудзё видел Дазая и мог легко узнать его, но из-за тонны макияжа это не удалось. Теперь Осаму наконец понял, для чего именно нужна косметика, ведь пару часов работы и тебя никто уже не узнает, кроме поистине любящего человека, что знает тебя, как свои пять пальцев. Побывав столько времени возле Аделы, он наконец-то понял, почему Чуя вырос именно таким, почему боится и ненавидит её. Даже сам её видит внушал страх: глаза, что так и сияли своим холодным, надменным блеском, сводили с ума, как только она посмотрит на тебя; вечно каменное или же злое выражение лица, что лишний раз подчёркивает и показывает её характер; не спешная, парящая походка, которую невозможно услышать и понять, что она стоит прямо сейчас за тобой, но Дазай подметил и то, что Чуя может прекрасно её услышать, что говорит о достаточно сильном страхе перед ней, раз уж он с замиранием сердце прислушивается к почти беззвучным шагам; потрескавшиеся губы, что никогда не расплывались в улыбке, даже лёгкой и притворной, что всегда показывали лишь безразличие; дряхлые, морщинистые руки, что аккуратно держали в руках тросточку, которой, как он мог предположить, она могла кого-либо бить, допустим, по рукам, когда кто-то неправильно что-то делает. В общем, пренеприятнейшая старушка, с которой он сидел за одним столом, наблюдая за остальными гостями и изредка обсуждая их или же просто перекидываясь парой фразочек. Теперь он понимал, почему Накахара вместе со своей семьёй сбежали от сюда, да, тут хоть и есть все богатства, статус и уважение, но ничего более, ведь здесь нет самых главных вещей — любви, счастья и простого человеческого понимания. Здесь все подчинялись только ей, никто не мог сказать ей что-то, с чем бы она могла быть не согласна, все пытались угодить ей, все пытались выжить в этом доме, в котором царила полная тирания, убивающая личность, создающая своих послушных кукол, именно поэтому Чуя был таким странным, хотя и сейчас таким и является, ведь не каждый вытерпит этого бремени, которое для наследника является ещё более ужасным, ведь на его хрупкие плечи падает такая ответственность, сопровождаемая страхом, подчинением и завистью. Именно, всё своё детство Накахара завидовал самым обычным детям, у которых была какая-никакая, но всё-таки свобода, они могли выбирать с кем им дружить, что им делать, что читать, во что играть. У них была прекрасная жизнь без каких-либо ограничений, сильных психологических нагрузок, они не боялись говорить, действовать, у них было право на ошибку, а у него — нет. Ошибка уж больно много для него стоит, например, жизней его собственных родителей или если он сейчас допустит ошибку, даже незначительную, то потеряет и человека, что помог ему выбраться из этой пучины страха, что показал ему солнце, мир, свободу, что подарил ему новую жизнь, жизнь Чуи Накахары. К концу вечера уже объявили о помолвке Озаки Чуи и Мацумото Мизуки, такой выбор немало удивил и оскорбил всех присутствующих. В толпе можно было услышать одно задевающее Чую и его семью высказывание: «Весь в мать пошёл, та тоже обручилась с иностранцем, родила от него, сбежала с ним из дома, взяв с собой юного наследника, а после и погибла, как говорят от рук собственного мужа. Ужас!» Именно за такие слухи Чуя ненавидел весь этот «высший» свет, сборище провинциалов. В общем, вечер оказался не из приятнейших, что конечно же мог заметить и Дазай, видя гнев и отвращение, сияющие в его глазах, когда он прощался с одной из дам, что и пустила этот слух. Наверное, не будь это приём и не стояла бы на кону репутация их семьи, то Чуя бы давным давно сказал им пару ласковых, рассказал бы им обо всё, что думает о них. Да, такую жизнь Осаму видел впервые, и он понял, что она ни капли не легче той, которой они жили, быть может, даже тяжелее. Только сейчас он понял, как же Чуе тяжело жилось всё это время, почему он так болезненно переживал своё детство, почему так любил своего дедушку и боялся бабушки. Ведь будучи маленьким ребёнком, Дазай считал, что жизнь в богатой семье — это очень классно и весело, горничные убирает за тобой, роскошная жизнь тебе обеспечена с самого рождения, у тебя много денег, которые ты можешь тратить на свои увлечения, ты ходишь по разным вечерам и наслаждаешься приятной компанией, но он понял, что глубоко ошибался, хотя, может, только семья Озаки такая, а остальные именно так и живут? Может, но узнавать этого он не хотел. Когда всё закончилось, Чуя, уставший, раздражённый, с силой схватил Дазая за руку и повёл куда-то в неизвестном для него направлении. Таким Осаму видел его впервые, поэтому хотел узнать причину такого странного поведения, но как только он хотел что-то сказать, ему сразу же затыкали рот, и через пару таких попыток он сдался. Куда они шли, он не знал. Один коридор сменялся другим, так что в их лабиринте можно было с лёгкостью потеряться. Наверное, не веди его Чуя, он бы уже давно бы забрёл куда-нибудь не туда и остался бы сидеть на полу, ожидая проходящую мимо горничную, что могла бы его отвести в нужное место. Наверное, чтобы устроиться на работу, надо выучить карту дома или же ходить с ней по коридорам, всё время где-то блуждая. Они поднялись сначала на второй, третий, а после и на четвёртый, самый последний этаж, что выглядел немного одиноким и заброшенным, а от этого ещё более приятным, ведь здесь, наверное, можно было бы спрятаться от любой напасти. Всю дорогу Чуя молчал, идя точно к своей цели, он хотел привести его в ту комнату, в которой проводил большую часть своего времени, в которой чувствовал себя в безопасности, что в этом доме было редкостью, даже большей чем похвала. Тревога до сих пор его не отпускала, он боялся, что Адела прознала про обман и просто делает вид, что ничего не видит и не знает, да и Рокудзё весь вечер себя странно вёл, всё время бросал на Дазая, то есть Мизуки странные взгляды, быть может, тот мог узнать его, что заставляло Накахару придумывать всё более ужасные концовки их недолгой встречи. В конце-концов, они всё-таки приходят в комнату, где он закрывает дверь, облегчённо вздохнув. — Это самое безопасное место, которое я знаю, Адела сюда не заходит, так что чувствуй себя как дома, — Чуя включает небольшую настольную лампу и открывает окно, впуская в комнату приятную ночную прохладу. — Как дома? Ты серьёзно думаешь, что здесь я буду чувствовать себя как дома? — После этих слов они оба рассмеялись и с грустью посмотрели друг на другу, не зная, чего и сказать. За эти два месяца произошло так много всего, что они хотели обо всём рассказать, но не знали с чего и начать. Молчание прерывалось лишь шелестом листьев, тихим стрекотом маленьких скрипачей, биением маятника часов и постукиванием пальцев Накахары, что явно о чём-то задумался, совершенно забывшись. После долгого молчания он повернулся к Дазаю и заговорил. — Знаешь, я не понимаю только одного, как ты узнал про этот приём, как добрался сюда и как додумался до такого? — Как? Это долгая история, поэтому сядь поудобнее и слушай.***
— А, это ты? — Дазай поднялся с пола и посмотрел на вошедшего Рампо, что явно ждал этой встречи. — Да, это я. Знаешь, я же предупреждал тебя да Чую, почему меня никто не слушает? А потом вот что из этого выходит. — Рампо прошёл в гостиную и сел на диван, наблюдая за Дазаем, что оставался неподвижным. — Ты так и будешь там сидеть или, может, придёшь сюда и поможешь мне вернуть Чую? — Вернуть? Что ты имеешь в виду? Ты знаешь где он? — Дазай подорвался с места и быстрыми шагами добрался до Рампо, прыгая точно на диван. — Ты знаешь, как это сделать? — Стой, хватит задавать вопросы. Сейчас тебе всё кое-кто объяснит и это буду уже не я. — Рампо включает ноутбук, быстренько что-то делает и, повернув экран, довольно улыбается. — Ты будешь говорить с Достоевским, он знает намного больше, чем мы думаем. В этот момент Дазай побледнел, нет, он не боялся Достоевского или его гнева, он просто не хотел просить его о помощи, хотя другого выхода у него и не было. Сейчас ему придётся переступить через себя, свою гордость и выслушивать указания Фёдора, быть может, это будет первый раз, когда он его послушает. — О, а я думал уже сам вам звонить, знаете, там такое интересное событие в Лондоне намечается. Мне кажется, Дазаю оно очень сильно понравится. — Фёдор легко улыбнулся, видя негодование Осаму, что явно не хотел его слушать, но заставлял себя это сделать, а всё ради Чуи. — Можешь рассказать о том событии? — Конечно, через неделю в особняке Озаки будет приём, устроенный в честь возвращения пропавшего наследника, но это ещё не всё, также это мероприятие посвящено и бракосочетанию наследника, кстати, невесту он себе выберет именно во время приёма. — Достоевский всматривался в бледнеющее лицо Дазая, что не мог поверить своим ушам, ведь как Накахара мог согласиться на такое, это же глупо и опрометчиво, женится на первой встречной. Тем более, это ужасно больно для того, кто испытывает к тебе столь сильные чувства, что не раз ранили его. — И да, день свадьбы уже назначен, так что её не отменить. А теперь будем думать, как вытащить из этого всего Чую. — А зачем? Ему, видимо, и там неплохо живётся. У него есть всё: деньги, статус, семья, невеста. Мы ему зачем? Зачем нам его спасать, если он сам добровольно с ними пошёл? — Гнев и обида переполняли Дазая в этот момент, он посчитал это предательством, хотя никакой клятвы о вечной любви они не давали, да и не признавались друг другу ни в каких чувствах. В груди что-то болезненно ныло и разрывалось на куски, слушать, что дальше ему скажет Достоевский, он не желал, поэтому молча поднялся с дивана и направился на выход. — Дазай, как ты думаешь, Чуя поступил бы также? Или ты снова хочешь бросить его в самый нужный и трудный для него момент? Разве тебе не хватило прошлого раза? — Эти слова задели Дазая, только Достоевский знал их слабые места, а благодаря этой информации он мог влиять на них и их поступки, особенно на Дазая. Услышав это, Осаму остановился, понимая, что наступает на одни и те же грабли, вновь поддавшись эмоциям, а не слушая свой рассудок. Кулаки невольно сжались, сейчас он проклинал себя за свою ничтожность, за свою ревность, он прекрасно понимал, что ревнуют Чую к несуществующей невесте, которой, быть может, вовсе и не будет. — Я вас понял, что мне нужно будет сделать? — Дазай не поворачивался к Достоевскому, не желая пересекаться с ним взглядами и видеть его довольную ухмылку. — Так бы сразу. Слушай меня, Дазай, ты отправишься в Лондон через пять дней и появишься на этом приёме, но уже не как Осаму Дазай, а как Мацумото Мизуки. Да, тебе придётся накраситься, надеть платье, каблуки, в общем, стать ненадолго девушкой, в этом тебе поможет Рампо. После того, как ты туда попадёшь, тебе следует аккуратно подобраться к Чуе, думаю, он тебя узнает даже в таком виде. Тебе нужно будет рассказать о нашем плане, который состоит вот в чём: вечером, ближе уже к двенадцати, вам двоим надо будет сбежать из особняка и ближе к двум добраться до железно-дорожной станции Кью-Гарденс, там я вас встречу и мы отправимся сначала в отель, а после и в Японию. — План был достаточно просто, самой сложной задачей в нём являлось именно сбежать из особняка, потому что Дазай не знал что там да как, одна надежда оставалась только на Чую, что должен был знать эти места как свои пять пальцев, если не лучше. — Стоп, ты хочешь сказать, что я должен быть похож на девушку? Может, вместо платья хотя бы кимоно оденем? — Дазай никак не мог смериться с тем, через что ему придётся пройти, чтобы только вызволить принца из заточения грозной королевы. Но на какие жертвы не пойдёшь ради любви, верно? Тем более, хуже уже быть не может. — Можно и кимоно, значит я жду тебя через пять дней в Лондоне, не переживай, я встречу тебя после рейса, так что ты там не потеряешь, а теперь вверяю судьбу Чуи в ваши руки. — После этого Достоевский отключился и Дазай с Рампо стали молча сидеть на диване. Каждый думал о чём-то своём, поэтому разговор никак не завязывался. Конечно, такая новость поразила каждого, всё же не каждый день с таким сталкиваешься. После этого разговора, они стали тщательно готовиться к выполнению этого плана, так как промашек в нём не должно быть, иначе все старания уйдут в пустую. Конечно, это можно было считать похищением или же побегом, что не в первой ни Дазаю, ни Чуе. Каждый день Рампо занимался с Дазаем, учил манерам, походке, этикету, в общем, всему, что могло бы пригодиться на приёме. Конечно, это всё было достаточно сложно запомнить, так как время поджимало, а помимо манер, нужно разработать и план до мельчайших подробностей: нужно купить кимоно, придумать макияж, сделать поддельный паспорт на всякий случай, достать приглашения на вечер, обдумать, как он будет добираться до особняка и как бежать из него. В общем, работы было много, а времени — нет. Всё это время им двигало лишь одно — возможность вновь встретится с ним и наконец-то помочь тогда, когда это крайне необходимо, разъяснить всё, что между ним есть и нет. Через пять дней после того разговора он уже был в лондонском аэропорту, где и встретился с Достоевским, что не заставил себя долго ждать. Тем вечером они ещё раз всё обсудили и привели свой план в действие. А что было дальше, Чуя уже знал.