Sextember

– Пидоров в этой группе не будет. Приговор руководства обжалованию не подлежит, жопы грозят регулярно осматривать на предмет трещин, и Намджун вынужден без отпевания хоронить в себе аккуратного, скромного гея. Он честно старается, но в процессе натирает себе на руках и душе кровавые мозоли и расковыривает желание лопатой уебать себя в целом. – Помочь? Уверенно сжимая древко своей лопаты, Чимин с пониманием смотрит на него снизу вверх. И когда Намджун измученно кивает, сдаваясь на милость его маленьких сильных рук, сукин сын откапывает все, что тот в себе хоронил, в два присеста. Намджун в немом ахуе наблюдает, как его гея заботливо отряхивают от земли. – Не благодари. Утирая пот со лба, Чимин делает полный усталости вздох, и Намджун беспомощно залипает на влажных приоткрытых губах. – Держи крепко, – вкладывают в его руки древко лопаты. – И бей всякого, кто скажет хоронить себя по частям или целиком. Намджун задумчиво смотрит вслед удаляющемуся Чимину и размышляет о том, как в таком маленьком теле поместился такой большой Гей. Всяко лучше, чем думать о том, что еще большое может в нем поместиться. *** Ступая на путь принятия себя самого, Намджун совсем не смотрит под ноги, шаг за шагом проваливаясь в зыбучий песок. Осознание наступает, когда в Чимина он влип по макушку. Не то чтобы он собирался хоть как-то это показывать, но не заметить это довольно трудно. – Ебать ты попал, – многозначительно тянет Сокджин, заглядывая к нему через плечо. Масштаб катастрофы во всей красоте сайта ювелирки не желает сворачиваться, зато это очень легко делает сам Намджун, безысходно оправдываясь из-под капюшона толстовки. – Я не знаю, какое выбрать, а у него день рождения… Сокджин смотрит на него, как на собаку сутулую, и утешающе гладит по голове. И когда через неделю Чимин напялит на себя все дары Намджуна разом, окольцованный вплоть до мизинца, скажет уже ему то же самое. Убого, топорно, но Намджун продолжает и дальше старательно делать вид, что Чимин для него всего лишь любимый донсэн, а все окружающие старательно не замечают надпись чиминовым почерком это мое на лбу у Намджуна. Им нельзя, и поэтому Чимин ненавязчиво превращает в сладкий кошмар все, что можно. Касается его рук своими с лаской и трепетом, оборачивает их вокруг своей талии и трется затылком о его плечо. Смотрит на залипшего на них менеджера и улыбается, хищно склонив голову набок, как маленькая, плотоядная птица. Натянутый, как струна, Намджун судорожно вдыхает запах его волос и прижимает к себе сильнее. Но дальше такие открытые провокации стаффа продолжаться не могут, и он чувствует, как тупым ножом рубит свое сердце на части, когда решается с Чимином на серьезный разговор. Это сложно, потому что все, что у него получается – умоляюще молчать, глядя во внимательные глаза напротив. Они ни разу не обсуждали, что между ними, и вся эта немая нежность становится у него поперек горла. Ни выдохнуть, ни вдохнуть. Чимин слушает тишину и улыбается так понимающе, что лучше бы он кричал или плакал. – Хочешь прекратить?.. Не издевкой-насмешкой, а риторически, без надежды. Намджун не хочет, но ему очень страшно, что они спалятся и сожгут собственные и чужие мечты дотла, потому что они постоянно, даже сейчас, на мушке у камер, а там, где их нет – нет замков. Он не замечает, как сбивчиво шепчет об этом вслух, пока его губы не накрывает чуть влажная от волнения ладонь. – Если ты мне доверишься, я не дам нам сорваться. Намджун слушает чужой голос и закрывает глаза, ломаясь от плохо сдерживаемого в нем отчаяния и теплого запаха кожи. – Проведу нас по самому краю. Чимин звучит тише, и его ладонь вздрагивает, почти опускаясь мягким ребром между его губ. Достаточно, чтобы Намджун сдался лишь за возможность поцеловать его руку. *** Намджун с детства страдает топографическим кретинизмом и упорно не может понять, на седьмом небе он или в аду, когда Чимин наклоняется к его уху, заговорщицки прикрывая его ладонью, и, коротко лизнув мочку, шепчет так, чтобы слышал лишь он один: – Буду думать о тебе. А затем как ни в чем не бывало желает ребятам спокойной ночи и идет в душ. Разговор, может, и продолжается, но Намджун заканчивается, теряясь то ли в шуме воды за стеной, то ли крови в ушах. Один раз ему даже мерещится тихий стон, и в штанах так предательски напрягается, что он торопливо ретируется на кухню в жалкой попытке перебить один голод утолением другого. В самый разгар заедания стояка не самым вкусным кимчи за его спиной слышится тихое покашливание, и он зашуганно поворачивается, застигнутый врасплох. Чимин нечитаемо смотрит ему в глаза, и Намджун медленно переводит взгляд на белый банный халат, узел на поясе которого такой же слабый, как его нервная система. Стекая по распаренной розовой коже вслед за каплями, он спотыкается на гладком лобке и аккуратном, небольшом члене, выглядящем так мягко и уязвимо, что у него пересыхает во рту. Щеки Чимина наливаются возбужденным румянцем, а дрожащие руки запахивают халат. Он шепчет так тихо, что приходится читать по губам. – Я не споласкивал после себя душевую… Намджун сглатывает и хлопает дверцей холодильника так, что чуть не остается без пальцев. А еще, кажется, со всей дури отпихивает от ванной кое-как доползшего до ее двери Юнги, и ночью его задушат во сне. Чтобы скрипучие маты за дверью не отвлекали его от того, что он собирается сделать, Намджун включает воду в раковине на полную мощность и делает глубокий вдох, царапающий низ его живота предвкушением, прежде чем заглянуть за полупрозрачную шторку. С замирающим сердцем он скользит глазами по песочному кафелю, пока не замечает то, что искал. Вязкое, белое, почти сливающееся с бортиком душевой. Раздевшись, Намджун торопливо залазит под душ, направляет струю воды так, чтобы она его не касалась, и опускается на колени. Жидкости мало, так чертовски мало, и ее может не хватить на все, что он хочет, так что приходится быть предельно осторожным, чтобы собрать ее всю на ладонь, не обронив ни капли. И не подавиться слюной, пробуя ее на вкус. Под его веками в слоумо разрываются бомбы, а во рту пряно, солено горит от густого тепла. Намджун не глотает, смакует на языке и мягко утыкается лбом в ледяной кафель, обхватывая себя испачканной в сперме Чимина рукой. Жадно, почти болезненно размазывая ее кулаком по истекающему предсеменем члену, он кончает так сильно, что едва не бьется виском о металлический кран. *** Крыша Намджуна едет, как игрушечная машинка, подталкиваемая короткими пухлыми пальцами. Потому что Чимин умудряется отдавать ему себя не только в ванной, но и в их тщательно подчищаемых переписках в какао. Замечательно грязных, томительных сообщениях, которыми Намджун портит себе глаза и пачки салфеток, читая их вместо сказки на ночь. Но больше всего ему нравятся в них не вкусные подробности их сексуальной жизни где-то в параллельной вселенной, а маленькие опечатки Чимина, которых к концу становится все больше и больше, потому что от возбуждения руки трясутся не у него одного. Однажды их становится так много, что Намджун, понимая его состояние, на самом интересном моменте предлагает ему дописать игру завтра, а сейчас немного позаботиться о себе в душевой. И прежде, чем он успеет заволноваться, почему Чимин ничего ему не отвечает, в дверь их с Юнги комнаты раздается коротенький стук. Запухшее лицо на соседней кровати не подает признаков жизни, и Намджун неуклюже крадется к двери, чисто интуитивно угадывая самые скрипучие половицы. В коридоре не выключают свет, и он болезненно жмурится, стараясь не хлопнуть дверью. И своим телом об порог, стоит ему увидеть Чимина. Растрепанный, с горящими щеками, он стоит в его конфискованной старой худи, едва достающей ему до середины бедра, и мнется неловко голыми ногами по полу. – Прости, что сегодня не вышло, – грустно, немного стыдливо говорит он и коротко обнимает Намджуна за плечи. Лишь на мгновение прижимаясь к нему всем своим телом так, чтобы он почувствовал, как сильно, болезненно у него стоит. Намджун успевает грубовато скользнуть граблями по тонкой ткани от его лопаток до поясницы и с мазохистским удовлетворением убедиться, что белья под ней нет, а значит одежду потихоньку пачкает изнутри прозрачная смазка. – Все в порядке, – дрожащим голосом басит он, и Чимин тепло улыбается на этот очевидный пиздеж, незаметно вкладывая ему в кулак мягкий комочек. – Чтобы слаще спалось, – едва слышно говорит он и прибавляет чуть громче, прежде чем ускользнуть в ванную: – Спокойной ночи, хён. Стоит ли говорить о том, что, когда Намджун под покрывалом разворачивает свой презент, оказавшийся слегка влажными от предсемени боксерами, до конца ночи он глаз не смыкает. *** Рано или поздно их, тщательно выдрессированных тварей, должны были выпустить в цирковое представление. И если на знакомых манежиках Сеула, оттоптанных на тренировках вдоль и поперек, все было удобоваримо, около трех позорных проебов из десяти, то за границей все идет по пизде четким, ни разу не дрогнувшим шагом. И во главе этого безобразия – Чимин. Его хороший, до седьмого пота старательный мальчик лажает так, будто хоть за одну правильную ноту ему прострелят колено. А танцует, будто прострелили ему уже оба. Самое жуткое, что Чимин прекрасно осознает все, что с ним происходит. Полупрозрачный от ужаса и беспомощности, он едва не отдает богу душу, когда после концерта кто-то из стаффа просит его отдать микрофон. Намджун пикирует на него подбитым обеспокоенным коршуном и укрывает руками-крыльями ото всех, грозясь выклевать глаз любому, кто скажет хоть слово. – Чимин, эй, Чимин, – заполошно шепчет он, стараясь поймать невидящий взгляд. – Посмотри на меня. Намджун обхватывает мягкие щеки ладонями и высматривает спрятавшегося в пустоте глаз смертельно напуганного парня. – Все закончилось. Так бывает. Лажаем мы все, а сегодня просто был не твой день, но никто тебя не накажет… На последних словах взгляд напротив как будто вспарывает, и сквозь пелену проступающих слез Намджун видит такую боль, что ему становится страшно. – Меня… Меня д-даже не накажут?.. Намджун не столько осознает, сколько считывает по разочарованию в голосе мольбу, чтобы его не щадили. Чтобы с его души сняли камень, бросив в него, потому что без искупления Чимин точно казнит себя сам. Намджун скорее убьет себя, чем добровольно сделает ему больно, но, если тот будет дрожать от холода ненависти к себе, пока не попадет под горячую руку, то – Это могу сделать я?.. Утверждающе, твердо не получается. Ему все еще трудно поверить в то, что именно это нужно Чимину, так что все, что он может – забросить на минное поле надежду-вопрос. И подорваться на благодарной, умытой слезами нежности, с которой его обнимают. *** До отеля они добираются в изможденной пристыженной тишине. Пока Чимин блуждает полуосознанным взглядом по ночной Осаке, Намджун лихорадочно строчит Хосоку в какао о том, что ему нужно будет серьезно поговорить с его соседом по комнате тет-а-тет. Хосок бросает на него через плечо подозрительный сонный взгляд и набирает в ответ лаконичное Не пизди Чтоб не ударить по его сиденью ногой со всей силы, Намджун тратит две трети зарядки своих яиц, а оставшееся самообладание уходит на вежливое, многообещающее П о ж а л у й с т а Оценив возможные выгоды от согласия, последствия отказа, а также риски в виде ночной проверки от менеджеров, у которых есть дубликаты ключей, Хосок выдает вполне обоснованное Я дам вам двадцать минут Намджун с облегчением выдыхает и благодарно пожимает его ладонь, прежде чем незаметно вручить ему ключ от их с Юнги номера, чтобы тот не шатался по коридору, привлекая к себе внимание. В отеле все сначала чинно рассасываются по этажам, и только в десять часов, во время краткого совещания руководства в занюханном лобби, они с Хосоком незаметно прокрадываются каждый в чужую нору. – Ты и вправду пришел, – неверяще шепчет Чимин, пропуская его в крохотный номер. Намджун нервно улыбается, параноидальным взглядом пробегая по комнате в поиске камер. И впервые за долгое, очень долгое время выдыхает в полную силу, потому что их действительно нет. Только-только свобода и вседозволенность начинают покалывать на кончиках пальцах, как сердце мстительно жмет напоминание, ради чего он здесь и как мало у него для этого времени. – Хосок вернется через двадцать минут, – тихо говорит он, усаживаясь на край одной из кроватей и не имея ни малейшего понятия, что конкретно ему нужно делать дальше. – Хён… Звонко, ломко от напряжения. Чимин привлекает его внимание, разрывая все мягкое в нем своим остро нуждающимся во взгляде. И слегка касается пальцами своего ремня. Будто подсказывая, что именно нужно ему приказать. Намджун тяжело сглатывает, чувствуя вязкое и томительное внизу живота. – Раздевайся. От Чимина за несколько метров веет волнением, но то, как послушно и быстро он избавляется от одежды, с головой выдает, как сильно он ждет. Намджун жадно оглаживает взглядом упругую мягкую кожу со следами швов от слишком обтягивающих джинсов и инстинктивно расставляет ноги чуть шире от растущего возбуждения, когда Чимин, раздетый до пят, пытается стянуть с себя свитер. – Оставь. Чимин недоуменно замирает, отпустив ткань. – Задери его как можно выше и ляг животом на мои колени. Щеки Чимина нежно розовеют, и Намджун с удовлетворением наблюдает за тем, как кровь слегка приливает и в его маленький, аккуратный член. Немного неловко, он мостится у него на коленях и тихо всхлипывает, потираясь чувствительными сосками о грубую ткань его джинсов. Намджун замечает, как стремительно тот твердеет, упираясь ему в бедро, и окончательно входит во вкус. – Испачкаешь меня хоть немного – и я накажу тебя сильнее. Чимин согласно, чуть слышно мычит и слегка прогибается в пояснице. Кожа на его круглых ягодицах такого восхитительного топлено-молочного цвета, что Намджуну почти жалко от того, что он собирается сделать. Почти. Для начала он широко, хаотично оглаживает их ладонью, наслаждаясь упругой мягкостью. Сжимая их крепко, до быстро исчезающих следов, и коротко, на одно мгновение проскальзывая средним пальцем в ложбинку, надавливая на сфинктер ровно настолько, чтобы Чимин заскулил. И наотмашь, со вкусом бьет. Чимин вскрикивает то ли от неожиданности, то ли от боли, и Намджун успокаивающе поглаживает его между лопаток, удерживая на своих коленях так, чтобы тот не ерзал. Следующие несколько ударов он чередует, играясь с силой и скоростью. Когда болезненные ощущения в собственной ладони начинают приносить ощутимый дискомфорт, он грубовато массирует наливающиеся воспаленным румянцем ягодицы, пока Чимин не начинает просяще хныкать. Намджун наносит шлепки, как художник – мазки по холсту. Аккуратно и четко рисуя по нежной коже, пока она равномерно не заалеет рассветным, а ее обладатель – не кончит беззвучно, один-единственный раз с силой вжавшись в его бедро. Намджун удовлетворенно поглаживает ноющие, но целые, не израненные ни в одном месте ягодицы. – Как не стыдно, Чимин… Дав ему несколько секунд прийти в чувство, Намджун резко сдвигает колени так, чтобы тот соскользнул к его ногам на пол. – Убери за собой. На мгновение ему кажется, что он перегнул палку, но Чимин с таким слепым энтузиазмом начинает вылизывать пятно от спермы на его джинсах, что у Намджуна щемит в груди. Как же отчаянно нуждается в прощении его милый мальчик. С поставленной задачей тот справляется так быстро и ловко, с таким обожанием смотрит Намджуну в глаза, что он просто не может бездарно потратить оставшиеся у них десять минут. – Повернись ко мне спиной и раскрой себя. Чимин, кажется, понимает, что он задумал, и его начинает мелко потряхивать от эмоций, когда он делает то, что ему говорят. Намджун стягивает c себя джинсы с бельем так быстро, что слышит треск ткани, но это последнее, о чем он сейчас думает. Все его внимание сосредоточенно на коротких маленьких пальцах Чимина, вжавшихся в покрасневшую плоть, и его сжатом, девственном входе. Между ними натягивается почти болезненная от удовольствия тишина, нарушаемая только тихим звуком скольжения ладони Намджуна по члену и его тяжелым дыханием. Он приставляет головку так близко к сфинктеру, чтобы Чимин почти почувствовал тепло от прикосновения, прежде чем его густо испачкают от копчика до яиц. От этого он издает такой слабый, такой уязвимый звук, что Намджун мысленно кончает повторно, аккуратно собирая пальцами сперму у него между ягодиц, чтобы та не капала на ковер. – Оближи, – хрипло шепчет он, мажа скользкими подушечками по приоткрытым губам Чимина. Намджун не видит его взгляд, не видит его лицо. Только наблюдает, как покорно опускается его голова, и чувствует, как его пальцы быстро скользят вдоль теплого языка, упираясь в сокращающуюся от рвотного рефлекса глотку. – Ш-ш-ш… – он мягко поглаживает его затылок. – Не торопись, у нас есть еще немного времени. Тщательно вылизав фаланги, Чимин с хлюпающим звуком выпускает его пальцы изо рта и мягко сцеловывает остатки спермы с его ладони, пока Намджун не останавливает его долгожданным, наигранно снисходительным – Хороший мальчик. На ватных ногах он кое-как поднимается с пола и натягивает на себя джинсы с бельем, чтобы доковылять до окна и выветрить густой, терпкий запах секса. С расстегнутой ширинкой и трясущимися руками, Намджун выглядит возбужденно, затраханно и нелепо, и ему одновременно и очень стыдно, и очень тепло, что Чимин смотрит на него так. Им удается привести друг друга в порядок так быстро, что у них остается еще целых полторы минуты до того, как вернется Хосок. Девяносто, восемьдесят девять, восемь секунд на желания и возможности, стремительно утекающие сквозь пальцы. Но они не привыкли, что можно, не уверены, что именно сейчас нужно, и поэтому просто беспомощно смотрят друг другу в глаза, позволяя их не случившемуся поцелую разъедать губы. – Я люблю тебя раздается умноженным на два шепотом за секунду до того, как ключ поворачивается в двери.