Моя амфетаминовая шлюха

      Чимин очень долго бродил в полутьме среди хлама из своих воспоминаний. Здесь были все, так или иначе, значимые моменты его жизни. Прозрачные двери, никаких стен и коридоров, просто куча дверей, разбросанных в беспорядке. Ногам и рукам было очень холодно, он чувствовал легкие покалывания в них, как будто кровь внезапно снова начала к ним поступать. Он поежился, хотя температура здесь очень комфортная: не слишком низкая и не слишком высокая, — идеальная. Ветра нет, парень осматривается, не видит ничего, кроме дверей, за которыми мелькают воспоминания, и ему приходит в голову понимание странного факта, что он вовсе не дышит.       Ходить вокруг туда-сюда ему очень быстро наскучивает, ведь куда не идешь — везде одни только двери в прошлое, а в настоящее — ни одной, поэтому он решает заглянуть в какую-нибудь из них, чтобы разобраться и, может быть, найти выход или хотя бы занять себя хоть чем-то.       За первой, в которую он собирается войти, светит солнце и виден парк с деревянным мостиком через небольшой ручей. Это очень старое, но хорошее воспоминание, поэтому Чимин улыбается, попадая в него. Босые ноги ласково щекочет зеленая трава, как только он переступает через порог, легкий теплый ветер обдувает со всех сторон, спутывая волосы, а над головой — ясное голубое небо и солнце, неспеша клонящееся к закату. Издалека доносятся чьи-то смех и голоса, но от других людей, бывших в тот день в парке, остаются лишь неясные белые тени-призраки, и, пройдя вперед, Чимин видит себя еще ребенком, сидящим на скамейке с прижатыми к груди коленями, а рядом с ним — Августа.       Моти ест пирожок, в честь которого друг и назовет его, но сейчас они еще не знакомы и совсем не разговаривают. Обоим в молчании неловко, но никто не знает, о чем говорить. Моти смотрит на свои руки, не решаясь поднять взгляд, Август смотрит на него внимательно и с любопытством, вздыхает, будто хочет сказать что-то, но не решается. Чимин наблюдает за ними издалека, грустно улыбаясь. И только думает о том, что здесь хорошо, как все вокруг медленно стирается и воспоминание исчезает, возвращая прежнюю полутьму.       Этой двери больше нет, и он понимает: вероятно, ему необходимо войти в каждую из дверей, попасть в каждое значимое воспоминание, и тогда что-то случится. Только что именно — неизвестно. Другого выбора нет, так что он начинает заходить в каждую по очереди, хотя они, что странно, расположены не в хронологическом порядке, небольшими группами, уходя вдаль, и парень сразу замечает, что самое главное — от хороших к плохим, потому что свет за дверьми становится все тусклее.       Первые воспоминания все наполнены светом и теплом, даже если погода в них зимняя или осенняя, и во всех рядом Август. Им весело и хорошо вместе, проходя через них, Чимин не перестает улыбаться и продолжает, когда счастья становится меньше. Он входит в дверь, за которой Шуга играет ему на том синтезаторе, который он так бездумно купил. Это все еще хорошее воспоминание, как и два следующих, где они в доме на побережье Тихого океана, и где они, стоит признать, все-таки счастливы. Но на них свет и тепло заканчиваются.       Понимая, что выхода нет, Чимин заставляет себя заходить в оставшиеся двери, несмотря на то, как неприятно разрастается боль в груди. Сначала идут просто не очень приятные, о ссорах, наполненных криками и злостью, в которых при этом Чимин все еще чувствует, что любит.       В следующих нескольких дверях Шуги больше нет. Эти воспоминания уже наполнены не счастьем и не ненавистью пополам с любовью, а наркотиками и алкоголем. Самые странные и неоднозначные годы его жизни, когда все хорошее было лишь иллюзией, к которой он очень скоро пристрастился. Они начались с того вечера, когда отец впервые взял его, а сам Чимин понял, почему именно его спасли и так о нем заботились несколько лет, и продолжились днем, когда он первый раз попробовал наркотики. Уже нетерпеливо проходя через каждую дверь, Чимин чувствовал только боль и отвращение. Но он не мог покинуть воспоминание, пока оно само не исчезнет, поэтому смотрел, заставляя себя не закрывать глаза, ведь если он пробует это сделать, происходящее как будто ставится на паузу в ожидании, когда его просмотрят от начала до конца.       Хуже всего было проживать все это дерьмо снова. Наркотики, которых становилось все больше, поначалу слабые, потом сильнее; постоянные закрытые вечеринки, куда его приглашали сначала, чтобы он развлекался, а, как только ему исполнилось семнадцать, и он основательно подсел на наркоту, чтобы развлечься с ним. Тогда Чимин открыл для себя целый новый мир BDSM, в который — сейчас его тошнило от всех этих картин — он окунулся по собственному желанию. К счастью, из этих воспоминаний только пара была четкой и не размытой, потому что почти всегда его разум находился под слишком сильным воздействием веществ, и часто он даже не помнил на утро о том, что вообще спал с кем-то прошлой ночью, а что участвовал в извращенных оргиях — тем более. Но сейчас он был чист и еле выдержал все эти двери, ведь звуки сохранились в памяти гораздо лучше, чем картинки.       Уже без сил, дрожа и со слезами на глазах, из светлого, теплого в ярко-красное, горячее, а затем в последние двери, полные ледяного холода и темноты, Чимин шел дальше, только бы все уже закончилось и навсегда исчезло. Страх и паника застряли комом в горле, он сопротивлялся им как мог. Осталось три последние двери.       Первая: ночь, в которую он спровоцировал Шугу. Несмотря на всю боль, обиду и ненависть к себе и своему насильнику, пропитавшие это воспоминание, Чимин все равно был рад увидеть его снова. И увидев все это со стороны, хоть и трудно было смотреть, он только сейчас смог признаться перед собой, что не Юнги виноват в этом: нет, они оба, но сам Чимин больше, и, если бы не его глупость, азарт и наркотики, ничего подобного не случилось. Воспоминание закончилось иглой, входящей под кожу. Больше не сдерживая слез, медленно скатившихся по щекам, Чимин почувствовал свое желание умереть в ту ночь, и, когда все исчезло, оно так и осталось камнем в груди.       А вторая дверь, слишком яркая, совсем как реальность, потому что воспоминание недавнее: последний секс с отцом и его убийство. От вида этой сцены Чимина чуть не стошнило, но, как только увидел, как перерезает горло отцу, как чужая кровь покрывает его обнаженное тело — ему показалось, что его точно вырвет, но желудок оказался совершенно пуст. Так что пришлось досматривать воспоминание с мучительным, сводящим с ума чувством тошноты и отвращения. Все тело болело, словно шло трещинами и ломалось от всех пройденных дверей. Осталось совсем немного. «Последнее, одно воспоминание и все закончится», — уговаривал он себя, не веря ни единому слову.       И третья: последние минуты, когда он еще был в сознании, когда все воспоминание с каждой секундой наполнялось ужасной горящей болью и страхом смерти, и когда Юнги был рядом. Казалось бы, порядок нарушен, это не самое паршивое воспоминание, но оно именно то, какое ему хотелось увидеть последним, потому что оно не позволило, после всего увиденного снова, потерять желание жить. Чимин совсем не может сдержать реки слез, смотря на умирающего себя и на Шугу, в глазах которого — жуткий страх потерять его. Он держит его руку, не желая отпускать, и смотрит в глаза, не отрываясь. Чимин знает, что времени у него больше не осталось, и улыбается.       — Я люблю тебя, Юнги-хен…       Последнее, что он помнит — собственный едва слышный шепот. И это все. Воспоминание исчезает, растворяясь в темноте. Чимин вытирает рукавами слезы, но они все катятся и катятся по щекам, кожа от них уже горит огнем. Все двери исчезли, все до единой, и ничего не произошло. Он лишь остался один во тьме, полной оглушающей тишины, которая все сильнее раздражала, и в какой-то момент, устав ждать, думая, что эти мучения были зря, Чимин закричал в отчаянии так громко, что почти сорвал голос. Кричал проклятия, ругательства, мольбы о помощи — они уходили в пустоту и пропадали бесследно.       «Все было бессмысленно», — думал он, падая на пол без сил и чувствуя холодный бетон под собой, совсем как там, в последнем воспоминании. Тело терзает сильная дрожь, как предсмертные судороги. «Сколько раз я должен умереть?» — усмехается Чимин с застывшими на щеках слезами, слышит знакомый голос, позвавший его по имени:       — Чимин-а, вернись ко мне, — устало, дрожащим голосом говорит Юнги, как будто уже сотню лет просит об этом, не получая ответ, но не сдаваясь, — пожалуйста, ты нужен мне. Я люблю тебя, Минни. Люблю, люблю, люблю тебя…       Вдруг от его голоса, от его слов у Чимина внутри словно что-то оборвалось, и он почувствовал силу в себе буквально за мгновение до того, как раздался грохот обрушившегося на него целого мира, которого он не мог увидеть. Пол под ним исчез, и Чимин подумал в последнюю секунду, что вот-вот разобьется и это точно будет конец, но…       Юнги держал его за руку, легко касаясь ее дрожащими губами. Эти месяцы совершенно измотали его. И ни одна проблема, снова и снова наваливавшаяся на плечи из-за всех событий последних месяцев, не волновала его так сильно, как томительное, почти безнадежное ожидание, что Чимин все-таки очнется. Врачи сказали ему, что сделали все, что смогли, и теперь все зависит лишь от его личной борьбы во тьме комы. Шуга не мог сдаться, ни за что на свете. Ведь он так сильно любил его. И каждый день приходил, оставаясь, сколько возможно, и уговаривая Чимина бороться и вернуться к нему, веря, что он слышит его.       Время шло, а сил и шансов оставалось все меньше. Все остальные поправились, у всех напарников дела вернулись в норму. RM с Джином, вскоре после того, как последнего выписали из больницы, уехали на южное побережье, решив оставить все свое прошлое в Сеуле. Хоби остался с Гуком, чтобы поддержать его, после того, как он получил письмо от Тэхена, которого никто не видел с того дня и которого многие считали погибшим во время взрыва. Они искали его, хотя до сих пор безуспешно. День за днем ситуация в Сеуле понемногу возвращалась в норму, как-то даже все вернулось на свои места, хотя за время «игры» многие и были убиты. А Шуга остался с Чимином и все еще ждал его.       Был уже вечер, за окном стемнело. Шум в коридорах утих, уступив место шуму ветра за окном. Снег западал большими пушистыми хлопьями, вызвав странное чувство deja-vu, когда, на мгновение взглянув на него за стеклом, Юнги почувствовал, как Чимин сжимает его руку в ответ, и обернувшись, увидел, как он улыбается, а слезы медленно катятся по щекам.       — Минни…       От счастья пропали все слова, что он хотел сказать ему. И Юнги лишь нежно, осторожно поцеловал его, смеясь со слезами на глазах. В тот день он дал обещание, что больше никогда, никогда не отпустит его.       — Люблю тебя.       — Я так люблю тебя…

конец...