***
Городишко, разумеется, оказался предсказуемо мелким и до зубной боли провинциальным. Когда Скотт без задней мысли закидывает ему руку на плечо, один старик недобро пялится на них и ворчит про себя что-то явно не лестное. В таких делах Ирландия полная противоположность провокационному, но тут какой-то праздничный горький хмель, разлитый в воздухе, ударяет ему в голову, и он демонстративно прижимается к Шотландии ближе, получая в награду еще пару грязных быстрых взоров в их сторону. Возможно, это комплексы. Правда в том, что Ирландия и сам ничем не лучше этого старика, но сегодня он готов забыть про свой стыд, каменный холод алтарей, смирну, золото и ладан, и просто отдаться глубоко сидящим где-то в подсознании мотивам кровавой и веселой древности. В октябре ею несет от каждого поселения, до которых пока еще не сумели дотянуться жадные щупальца глобализации. Этот мрачный восторг нынче в каждой согнутой иве, в витающем над городом запахе рыхлой почвы и в захлебывающемся собачьем лае. С этой архаикой сидящей внутри лучше не спорить, не то она выгрызет твои внутренности как голодный и дикий зверь. Скотт не замечает ни его душевных терзаний, ни чужих взглядов и с упоением продолжает рассказывать ему какую-то забавную историю о своем приятеле с работы. Пат хмыкает. У Шотландии красно-рыжие волосы, и каждый раз, когда тот поворачивает голову, чтобы уточнить какое-либо обстоятельство рассказываемой хохмы, они щекочут веснушчатый, словно испещренный оспой, нос Ирландии. — Ай, я знаю, что Стромнесс конечно не Эдинбург, но не корчи так морду. Идем, тут есть одна неплохая забегаловка, если это поднимет тебе настроение. В забегаловке пряно и сытно пахнет, нет криво косящихся на него прохожих, а еще он наконец-то может позволить себе кофе — главную роскошь бюрократа. Помимо этого в меню оказывает луковый пирог и сливовый пудинг. Настроение у Ирландии и впрямь улучшается.***
Нож врезается в тыквенную плоть, вырезая треугольную глазницу. Пат слегка поворачивает рыжий плод к себе, чтобы убедиться в качестве проделанной работы. Решив, что прорезь для глаза недостаточно широка, он аккуратно подделывает край ножом, увеличивая тыкве обзор на происходящее. Шотландия незаметно подходит к нему и садится рядом, вытянув ноги по всему крыльцу, а затем довольно болезненно тыкает локтем в бок и протягивает ему в руку какой-то бумажный пакет. От Скотта пахнет какой-то совершенно дикой смесью пива и корицы, а потому Ирландия, с подозрением глянув на него, решает не спорить и со смесью любопытства и брезгливости принимает дар. — Что это за хрень? — Открой и увидишь. До Ирландии медленно доходит, что запах корицы принадлежит пакету. Внутри обнаруживается небольшая круглая булка, напоминающая пончик без дырки. Пару раз моргнув, Пат вопросительно глядит на Скотта. Последний пожимает плечами, а затем хлопает себя по карманам брюк, ища сигарету и лениво отмахивается от его немого вопроса, требуя терпения. Наконец, вынудив самокрутку, с тем видом с каким уставшие от своей работы фокусники вынимают кроликов из шляп, он наконец объясняет: — Нашел это в местной кондитерской, пока ты тут удовлетворял свои садистские наклонности, — он кивком головы указывает на лежащую на ступени тыкву, в чьей глазнице всё ещё торчит нож, — Праздничные булки с яблочным джемом. Могут попасться счастливые с монеткой или горчицей — идею явно сперли у немцев с их Фастнахтом. Ветер гуляет по крыше над ними, и сверху раздается такой звук, словно жнец, приплясывая, ударяет каблуком по черепице. Ирландия задумчиво кивает в такт этой сонете, а затем недолго думая кусает воздушный масляный бок берлинера, о чем немедленно сожалеет. Черты лица вытягиваются в недоумении, а угол рта опускается вниз, в поражении перед собственной незадачливостью и стревозностью фортуны. — Горчица. — Ирландская удача. Хоть бы монету зубами словил. — Катись к дьяволу, Скотт, — вздыхает Пат, выкидывая злосчастное мучное изделие куда подальше.***
Шотландия — цивилизованный, с дорогими часами на запястье, бывший одним из главных деятелей европейского просвещения в восемнадцатом веке, остроумный, являющийся страной первого мира Шотландия — предлагает ему разжечь костер и спалить в нем что-нибудь в качестве жертвоприношения. «Domine Iesu, dimitte nobis debita nostra!», восклицает католик Ирландия. А затем соглашается. С древностью и со Скоттом, когда тот в воодушевленном настроении готов сносить горы и строить новую тропу великанов, спорить себе же дороже. Они разводят пламя прямо перед арендованной хижиной, чей двор полностью зарос сорняками. Если пройти немного влево, а затем свернуть прямо, то можно выйти на дорогу, ведущую в лес, и остаться шляться у темных сил до начала следующего года. Хотя их с Шотландией и не утянешь при всем желании, они — между миров и вне правил, так что оба могут, не беспокоясь, продолжить болтать о прошлом и нынешнем. Они тихо переговариваются друг с другом, и временами подкидывают в костер сучья и сухую траву, обмениваясь колкостями и несерьезными упреками: — Мне нравится Самайн. Черт, да даже его беззубый заменитель ничего, — Скотт вытягивает ноги поближе к теплу и отхлебывает горечь алкоголя из горлышка бутылки. На замутившемся коричневом боку недешевого виски с содранной этикеткой отсвечивают желто-красные отблески огня, и Шотландия вздыхает. Звук этот смешивается с потрескиванием костра и растворяется в нем. Ирландия задумчиво фыркает, во второй раз за сегодня запрокидывая голову. — Ты про Хэллоуин, что ли? — звезд почти не видно из-за заслонивших небо туч. Ирландия устало прикрыл глаза, и на вздохе певуче продолжил, невольно протягивая и выделяя каждое «е» и «о», — Лугнасад раньше праздновали веселее. Но вообще, ты в чем-то прав. Хорошо, что для остальных это Хэллоуин, а не Самайн. Представляешь, если бы их также же лихорадило в октябре, как нас с тобой? Скотт неприязненно вздрогнул, видимо наглядно представив себе эту картину. Тень, вызванная костром, скользнула по его лицу и перебралась Пату на руку. — Артур и без того не сахар в последнее время, — Шотландия оторвался от виски и поморщился, вытерев мокрый рот ладонью. Ирландия несколько стыдливо проводил этот жест глазами, и, мотнув медной головой, присвоил бутылку себе, воспользовавшись замешательством соседа. — Лишнее раздражение, и он совсем осатанеет. — На моей памяти с ним по-другому и не бывало. Оба одновременно хмыкнули. Повисло молчание. Неподалеку от костра прохлаждалась тыква с вырезанной этим днем широкой ухмылкой. Внутри самодельного светильника горела свеча, создавая иллюзию чего-то инфернального. Тыква не имела ничего общего с темнотой наступившей ночи, но им обоим нравилось с ней возиться. Тьма становилась все более холодной и острой. Пат нарушил молчание первым. — Думаешь этот год обернется чем-то хорошим? Скотт, смягченный выпивкой, лениво глянул на него и пожал плечами: — Как знать. Дурных знаков не было, Падрег, — Ирландия удивленно моргнул, когда его полное имя, процарапало слух своим устаревшим звучанием. Что-то в костре при этом особенно громко надломилось. — Можешь попробовать обнадежить себя, братец. Хотя с учетом того, что ты сегодня наелся горчицы, я бы тебе не советовал. Ирландия вытянул в его сторону указательный палец. Шотландия ухмыльнулся. В лесу заплясали, кружась, тени прошлых времен.