Aphonie

      выпустив в воздух облако дыма, мета раскидывает руки на кровати и закрывает глаза. атласное покрывало собирается в складки от каждого его движения, и ему нравится этот приятный шелест, холодящий кожу. перевернувшись на бок, эрмал стряхивает пепел на бумажку, лежащую на тумбочке, и кидает взгляд в окно. очередной порыв ветра остервенело бросает в стекла кусочки снега, смешанного со льдом, и вновь исчезает в непроглядном тумане, напоминая мужчине, как же хорошо находиться в теплой комнате в домашней футболке. едва не задев локтём стакан с остывшим кофе, мета ложится обратно в кровать и ставит будильник на пять утра, в глубине души мечтая наконец уже выспаться.       — не подвинешься?       эрмал сначала слышит звук открывающейся двери из ванной, и лишь затем видит фабрицио с махровым полотенцем на бёдрах, энергично стряхивающего капли с волос. мужчина двигается к краю кровати и затягивается в очередной раз, видя, как моро ложится рядом и блаженно закрывает глаза.       — я так давно мечтал принять наконец горячий душ и лечь.       эрмал устало улыбается и, нащупав на тумбочке пульт, приглушает свет, — и как эти шведы живут тут всю жизнь? я бы годами дома сидел по такой погоде, а они ничего, вроде ходят.       фабрицио тихо смеется и эрмал в очередной раз отмечает, насколько красиво вообще может улыбаться человек. от него пахнет мятным шампунем, и этот запах, смешиваясь с нотками табака, успокаивает мужчину. эрмал прокручивает колёсико на пульте до минимума, и вскоре комната освещается только слабым светом из окна. приподнявшись на локтях, мета ловко выуживает из ящика плед и накрывает их вместе с фабрицио, не желая вставать и снимать покрывало. мягкий плед гораздо лучше справляется со своей задачей, нежели тяжёлое пуховое одеяло, лежащее под ними, так что фабрицио благодарно кивает.       — спасибо.       поёрзав, эрмал снова устраивается удобно и пододвигается ближе к фабрицио, ещё тёплому после душа. тот разворачивается и прижимается щекой к знакомым мягким кудрям, вновь закрывая глаза и полностью расслабляясь.        — сколько у нас есть времени?        фабрицио медленно открывает глаза и смотрит вроде бы на часы, но на самом деле прямо на эрмала, — до концерта ещё двенадцать часов.       на этот раз приходит очередь меты широко улыбаться и тихо посмеиваться со сложившейся ситуации, заставляя фабрицио закусывать нижнюю губу и улыбаться уголками глаз. наконец, собравшись, он поправляет ногой сползший край пледа и серьёзно смотрит в глаза напротив, с усилием подавляя в себе желание прекратить это всё и снова молча улечься в обнимку, не задаваясь никакими вопросами.        — меня не интересует концерт. я хочу знать, сколько времени у нас есть на жизнь, такую, какую мы хотим? вместе, долго и счастливо, как происходит в конце каждой хорошей истории? и вообще, способны ли мы когда-нибудь дойти до такого конца? может быть, мы до преклонных лет будем скрывать собственные отношения ото всех, и это всё, на что мы можем надеяться?       эрмал много раз проговаривал этот вопрос про себя, но вживую это звучит по-детски и чересчур наивно, поэтому он досадливо отворачивается от собственных мыслей и вновь тянется за зажигалкой.        — мы проживём эту жизнь так, как мы хотим. если тебе это важно, как только закончим тур, мы можем в открытую заявить о наших отношениях, как считаешь? где-нибудь в июле, например. соберем фан-встречу, сядем и скажем всё так, как есть. или можем не говорить, однако никто не сможет нам запретить любить тех, кого мы хотим.       фабрицио говорит эту фразу так, словно бы рассуждает о покупке капусты на местном рынке, отчего эрмал замирает, так и не дотянувшись до тумбочки. рука застывает в воздухе до тех пор, пока легкие колючки не поднимаются вверх по локтю, и только тогда мужчина прячет руку обратно под плед, пропустив волну мурашек по телу.       — хорошо. только не забудь про июль. *       мета просыпается от удушающей жары и невообразимой сухости в горле, смотрит на подушку рядом. нет, — он отворачивается, — это не швеция. это чертова италия и он снова один. часы на полу показывают полдень, а календарь кричит о том, что завтра первое августа, другими словами, дата, которая никому не интересна. проводя рукой по холодной соседней половине кровати, эрмал сжимает простыню до побеления костяшек и сдёргивает её прочь с кровати, равнодушно смотря на оставшийся белоснежный матрас.       полуденное солнце слепит глаза и греет руки, но мета предпочёл бы холодный туман январского утра. ему почему-то становится холодно от определённых воспоминаний и от невозможности обсудить с кем-то свою ситуацию, но эрмал не может спрятаться от этого в шалаше из пледа и подушек, как это было раньше.       он больше не может вытянуть ни единой ноты. он больше не может даже говорить громче, чем шёпотом.       эрмал не сразу вспоминает про то, что сегодня встречается в студии с фабрицио и остальными членами команды. всё же заставляет себя надеть свой привычный пиджак, начистить ботинки и привести кудри в порядок; замечает, что они отрасли гораздо больше обычного, но всё же решает оставить всё, как есть; смотрит на себя в зеркало и видит лишь сплошной обман, вытеснивший эрмала из собственного тела, но смеётся над собственными мыслями и выходит из дома на полчаса раньше нужного.       мета не сразу понимает, почему все в студии замолкают при его появлении; мужчина сперва неловко улыбается и поднимает ладонь в знак приветствия, но, не увидев среди сидящих в комнате фабрицио, настораживается. оглядывает находящихся в комнате людей и тихо здоровается, пытаясь сделать шёпот настолько громким, насколько это вообще возможно.услышав это, басисты быстро переглядываются, кивают и уходят в соседнюю комнату. вслед за ними, расправив льняное платье, исчезает и пианистка, оставляя эрмала в комнате один на один с гитарой, микрофоном и старыми фотографиями.       хрустящая пустота возвращается в комнату спустя три минуты.       спустя эти несчастные сто восемьдесят секунд эрмал уже яростно царапает носы лаковых ботинок о неровную плитку тротуара, стараясь убежать как можно дальше от всего того, что когда-то называл смыслом своей жизни. он проходит мимо магазинов музыкальных инструментов, старых кофеен и и тату-салонов, которые кто-то очень умный решил поместить на одной улице, резко разворачивается и едва ли не бежит по кривому переулку под палящим солнцем; в конце концов срывается на бег и через пару минут остро жалеет об этом, остановившись из-за сильного приступа сухого кашля, разрывающего горло изнутри.       какая-то девочка на улице остановливает его с просьбой дать автограф и эрмал с ужасом понимает, что практически забыл, каково это. подрагивающей рукой он криво расписывается и пытается улыбнуться на прощанье этой светловолосой девочке в платье с нарисованными незабудками и сумочкой в виде божьей коровки, почему-то оставшейся на улице в самую жару итальянского лета.       эрмал ничего не понимает. он хочет знать, какого черта фабрицио сам приглашает на встречу и не приходит на неё, не выходит на связь уже несколько месяцев и почему все ведут себя так, словно ему поставлен смертельный диагноз и его вот-вот увезут в реанимацию. мета не понимает, почему из-за одного отмененного концерта на нём поставили крест абсолютно все и, что самое больное, даже тот, кто убеждал в том, что будет рядом до этого самого конца. эрмал прекрасно осознает свою ничтожную ценность без голоса, и потому глотает таблетку за таблеткой прямо на ходу, запивая остатками холодного чая, купленного в каком-то автомате, но вместе с тем он отчаянно убеждает себя в том, что голос вернётся, не смотря на слова уже четырёх врачей и кровь на носовом платке.       уже дома эрмал узнает, что их дуэт официально признан распавшимся.