Фокусник из трущоб

      Уже на улице Ян начал свой ликбез, активно жестикулируя при этом:        — Смотри, у нас есть своя иерархия: бомжи уличные, это те, которые одеты, как капуста, — низший класс, они ночуют, где придется, потому и капустой зовутся. Дальше идут бомжи вокзальные, ну тут, я думаю, тебе все понятно, а мы покруче. Бомж домовой — это зовется гордо! — Ян нервно хохотнул и закашлялся.        — Почему домовой?        — Потому что живет или в подвале дома или в теплотрассе, невелика разница. А! Еще. Особую нишу занимают бомжи, которые тусуются на свалке. Те — самые богатые. К ним попасть не так просто. Дальше. Город разбит на районы — мы не работаем в чужих и не пускаем к себе, то бишь все мусорные баки, как ты понял, поделены. Фома, — Ян с наскоку занял место перед собеседником и начал вышагивать спиною вперед, не сводя с Фомы внимательных глаз, — я тебя не пугаю, ты сам волен выбирать, но на улице ничего хорошего тебя не ждет, я вижу, что ты порядочный, неиспорченный человек. Тебе не место в этой грязи. Понимаешь, такая жизнь, без обязательств, она затягивает, если бродяжничаешь больше года — то все, ты уже ни за что не сможешь отказаться от этой свободы!        — Мне не нужно такой свободы. Ян, я жить нормально хочу, как раньше, только пока не получается. И не мельтеши под ногами, — Фома отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Ян угомонился со своей философией, чуть-чуть приуныл и молча побрел следом.        — Куда мы идем? — наконец-то осведомился Фома, когда нормальная дорога закончилась и перешла в грунтовку. Жилые дома остались по левую руку, у самого края которой тянулся высокий железный забор, когда-то покрытый бордовой краской, уже проросший паутиной ржавчины и узорами коррозии.        — Я хочу показать тебе наш быт, чтобы ты полностью понял этот особый мирок, — Ян прислонил к ограде гитару, сел на большой валун прямо возле забора, закрутил ноги по-турецки и потянулся за самокруткой.       Фома присел рядом на корточки, словно местная гопота. Ему даже захотелось побряцать каким-нибудь брелоком, ножиком или цепочкой, да вот только в пустых карманах ничего не нашлось.        — Здесь пункт приема цветного металла, — Ян сдвинул шапку на затылок и смачно затянулся, — видишь, тянут железо! Кто-то на мусорке находит, а кто-то так берет, где лежит не очень хорошо.       На пыльной дороге появились угрюмые люди, двое мужчин в растрескавшихся от времени черных кожаных куртках и спортивных штанах неопределенного цвета. Каждый из них катил небольшую тележку: у одного она представляла собой остатки детской коляски, только без люльки, а у другого это была большая корзина из супермаркета — одно колесо ее разболталось и готово было вот-вот отлететь в сторону. И эти два катафалка на колесиках доверху полнились самым разнообразным металлическим хламом, начиная от небольших кусков помятой жести и заканчивая мотками проволоки, судя по цвету, медной. Тележки тарахтели, звенели своею кладью, подскакивая на древесных корчах: вся грунтовая дорога была покрыта этими живыми венами.       Лица мужчин были темны, обвислые носы, словно переспелые сливы, лежали на спутанных седых усищах. Усищи эти до такой степени переплелись с косматыми бородами, что наличие рта только угадывалось при этом.         — Чего у них такие рожи черные? — Фома тяжелым взглядом проводил товарищей по несчастью до самого входа в ворота приема.        — Это от костра копоть. Пластик с проводов палили, есть готовили, грелись, не мылись, — пояснил Ян, делая глубокую затяжку и прикрывая глаза от удовольствия, речь его становилась все замедленней. Он уже начал подтягивать слова и как будто мяукать. — О! Да ты туда погляди! — плавно, словно в замедленной съемке, своей аристократической кистью Ян махнул куда-то вдаль.        Фома повернул голову и узнал в новом пешеходе Шурика. С первого взгляда становилось понятно, что Шурик, откровенно говоря, злился: у него тоже была тележка, низенькая, с длинной ручкой и небольшой платформой, на которой находился корпус от газовой плиты. Шурик злился потому, что через каждые три шага здоровый металлический ящик падал на землю. Ящик падал, гулко гремя при этом. Шурик останавливался, громко чертыхаясь приподнимал железку, а через несколько шагов все повторялось снова: грохот, мат и стук колес по древесным корчам.         — Пойду, помогу, — Фома встал и расправил затекшую спину.        — Да пошел он на фиг, — отозвался Ян, — глянь, веселуха какая! Пусть помучается.        — У вас с ним что? Непонятки какие-то?        — У Шурика со всеми непонятки, потому что он пытается навязать воровские порядки. Он меня раздражает, кстати, этот товарищ за убийство отсидел, опасный тип, скользкий, — взгляд Яна остекленел. Фома помахал перед ним ладонью с растопыренными пальцами.       «Ну все, завис, наркоман хренов! — он хлопнул себя по щеке, на которую успел опуститься комар, — убил, за убийство отсидел. Эх, нет, все же помогу человеку».        Шурик почему-то совсем не удивился появлению Фомы и сразу начал указывать, как именно нужно удерживать плиту. Впрочем, Фома и не сопротивлялся подобным распоряжениям и начал ловко придерживать ящик за два нижних угла — таким образом плита в ценности и сохранности была препровождена в место назначения, и Фома получил-таки свою благодарность в виде хриплого «Спасибо».       Когда Фома вернулся к Яну, тот продолжал сидеть в неизменной позе, напялив на себя солнцезащитные очки вместо обычных. Фома еле-еле сдержал желание отвесить ему хлесткую затрещину, чтобы привести в себя этого обкуренного парня.        — Эу-еу, — Фома приподнял очки Яна, — дальше что по программе?        — Самое злачное место, — как ни в чем не бывало отозвался тот, даже не шелохнувшись.        — Мусорка, что ли? — Фома вернул очки на место.        — Она, она родная, — Ян тряхнул головой, заставляя себя взбодриться, — он сменил очки и спрыгнул с камня, — пошли.        Полчаса ходьбы — и перед ними открылся вид грязных городских задворок: между старых домов с темными разводами от беспощадной плесени, невдалеке от запущенной детской игровой площадки со ржавой горкой и поросшей травою песочницы, высилась гора мусора над огромным синим контейнером. Пакеты с отбросами разноцветными комками, корявыми, как попкорн, формировали пеструю вонючую ауру вокруг этого ящика. Аура не только возвышалась, она еще и растекалась протухшей сметаной и мутной жижей, сочившейся из разбитых банок с маринованными огурцами, рассыпалась несвежим винегретом и использованными прокладками.       Веселые мухи, бодро жужжа, сновали над всей этой баррикадой, крупные вороны то и дело отгоняли обнаглевших голубей, проворный рыжий кошак активно грыз потемневшую сосиску, кусок за куском вытягивая ее из целлофана, а в самом центре этого действия копошились бомжи. Деловито, не торопясь, они раскрывали пакеты, внимательно разглядывая их содержимое. Рядом с каждым бездомным стояло несколько собственных мешков, куда они складывали приглянувшиеся им вещи и продукты питания.        Грязные, с трауром под ногтями, в растянутых вязаных шапках, несмотря на лето, в стоптанной обуви, они были истинными хозяевами этого места.        — А вон и наши, — Ян легонько толкнул Фому в бок локотком.        Фома присмотрелся: тетя Маша с самым что ни на есть сосредоточенным выражением лица разбирала чужие отходы. Вот пол-литровая банка с вареньем. Сверху, правда, заплесневело, ну да ничего, верх можно снять — оно ж на сахаре, значит, не испортилось. Вот буханка хлеба — и даже не черствая, а сизую мохнатость можно и о себя обтереть. Вот что-то в бутылке — тетя Маша всплеснула прозрачной жидкостью на уровне глаз и, заинтересовавшись, смело отхлебнула непонятное пойло.        — Тьфу, пакость, — тетя Маша тут же сплюнула себе под ноги пузырящуюся слюну, — хрен поймешь что, — ну? Как концерт? — она заметила своих молодых друзей по несчастью, вытирая рот пыльным рукавом.        — Даже похлопали, — ответил Ян.       Остальные бродяги, суетящиеся тут же, убедившись в том, что новоприбывшие не собираются покушаться на их добро, продолжили свое кропотливое занятие. Целлофановые пакеты шелестели, бутылки звенели, банки из-под пива хрустели под подошвами ботинок, вороны каркали — помойка жила своей обычной жизнью.       Справа от контейнера была обустроена небольшая свалка мебели и, скажем так, бытовой техники. Здесь уже стояла трехногая кровать без матраса, небольшая тумбочка и старый телевизор.        — Во! Телек выбросили! — тетя Маша с откровенным восхищением похлопала ставший кому-то ненужным объемный кубик, — Ян, а давай его к себе возьмем, может, он работает?        — Тетя Маша, у нас все равно электричества нет, — взмолился тот, совершенно не желая тянуть эту тяжесть.        — Ну и пусть не работает, я просто хочу, чтобы как дома было, поуютней что ли, — она с тихой задумчивостью опустила глаза, будто что-то вспоминая при этом.       Фоме стало откровенно ее жаль: тетя Маша чем-то отдаленно напоминала ему мать, очень отдаленно. Он даже хотел было согласиться нести злосчастный телевизор, но тут Ян выдохнул последний аргумент:        — Он в люк не пролезет.       Тетя Маша вздохнула, и только теперь Фома обратил внимание на то, что она старалась повернуться к собеседникам здоровой половиной лица — стеснялась.        — Ладно, мы пойдем, — Ян успел ухватить Фому, который уже подался было в сторону телевизора, сзади за ремень, — вечером будет поляна.        — Поляна, — оживилась тетя Маша, — это хорошо. Я как раз покушать принесу, хороший денек выдался.        — Это что за поляна такая? — недовольным тоном пробурчал Фома, когда они с Яном вышли на оживленную улицу, — кто накрывает?        — Ты, — Ян озорно подмигнул, блеснув тщательно протертыми стеклами, — ты накрываешь за то, что тебя приняли, ты должен проставиться. Так положено, — закончил он совершенно серьезно.        — Хорошо, — согласился Фома. У него все еще оставались какие-то деньги — на заработанные с утра и хранящиеся у Яна он и намекнуть не осмелился: нужно же было внести какой-то вклад в несчастный нищенский общаг.       Они шагали по проспекту, нищий музыкант профессорского вида, так несоответствующий наряду свободного растамана, и бывший солдат внутренних войск со жгучим, пронзительным взглядом кавказца. Молодые и симпатичные, они не были похожи на бомжей, но вместе выглядели настолько странно, что невольно притягивали к себе взгляды прохожих.        — Вот здесь подешевле, — Ян остановился возле крыльца с цветастой вывеской «Масти и сласти».        — Это ж того самого, как его, Святого отца! — вспомнил Фома, усмехаясь.        — Ага, водки купишь и опять ему подашь! — подхватил Ян.       Денег хватило на пять по ноль пять.        — По бутылке на рыло, — отметил Ян, косясь в корзину, которую держал Фома.        — Это у мужиков что ли рыла? — возмутился Фома.        — Нет, это я не пью, — Ян предусмотрительно отошел в сторону, чтобы не схлопотать ненароком. — Ты мне лучше скажи, что будешь есть? Тетя Маша уже пакет скомпоновала, но ты же сам понимаешь…       Фома почувствовал подступающую тошноту. Видимо, выражение его лица как-то поменялось при этом, потому что Ян, кинув на него понимающий взгляд, положил на бутылки сверху несколько банок с лапшой быстрого приготовления.        — Бомж-пакет. Зато не отравишься. Приятного аппетита.       Уже направляясь к своему жилищу и минуя последний двор, молодые люди заметили Захара, заканчивающего чинить скамейку под одним из подъездов. Он подогнал как следует последнюю доску, чуть отошел в сторону убеждаясь, что все сделано ровно, на совесть, и задумчиво почесал короткую бороду — работа удалась на славу.        — Вот молодец, Захарушка, — к скамейке подошли две местные сплетницы, — а то вчера какие-то шалопаи все тут поразбурили, так и присесть было негде.        — Да не за что. Время есть, и гвозди, и молоток, и руки пока не отвалились, — скромно улыбнулся Захар, кивая на свой рабочий чемоданчик. А пока подружки оценивали лавку, не переставая нахваливать местного умельца, тот самый умелец быстро отвернулся от собеседниц и, вытащив из внутреннего кармана пиджака маленькую бутылочку, шустро опрокинул в себя ее содержимое.        — Бояркой уже налупасился, — констатировал факт всезнающий Ян, — поработал, выпил — и вечер свободен. Все. Я тебе сегодня все показал. Твое право — выводы сделать. Смотри, не ошибись.        — Я буду очень стараться, — пообещал Фома.        Ту самую поляну накрыли на пустыре возле люка. На скользкой и откровенно грязноватой скатерти, расстеленной на невысоком столе из поддонов, красовались найденные тетей Машей с утра разносолы: маринованные помидоры, кусок подтухшей ветчины, немного хлеба, какие-то котлеты, бутерброды с сыром, слипшиеся единым куском, и самое главное — просроченный на два дня торт, абсолютно целый.       Это был настоящий праздник: бездомные расселись возле костра на каких-то картонках, Владимир разлил водку по одноразово-многоразовым стаканчикам, тетя Маша протянула Фоме упаковку лапши, уже залитой кипятком из подземной трубы, и тут началось.        — Фома! За тебя! Я вижу, что ты — хороший человек, и мы с радостью принимаем тебя в наши ряды! Мы все желаем тебе поскорее найти хорошее, по-настоящему хорошее место в жизни! — пять пластиковых стаканчиков сошлись вместе, столкнувшись друг с другом, и тут же разошлись в разные стороны. Водка обожгла воспаленные голодом внутренности. Хмурые лица разгладились захмелевшими улыбками, а руки потянулись к нехитрому угощению.        — Фома! За тебя! — чтобы ты получил образование! — воскликнул Захар, закусывая очередную стопку водки кислым помидором.        — И чтобы ты потом всех строил на работе! — подхватил Шурик, звучно икая.        — Чтобы девочку себе нашел, — со слезами на глазах пожелала тетя Маша.       Никто и не заметил, как у Фомы нервно дернулся уголок глаза, он хукнул в сторону и залпом выпил уже четвертую по счету порцию «беленькой». Перед глазами слегка поплыло. Лапша закончилась, но брать что-либо со стола Фома даже пьяный побрезговал.       А потом удалую компанию пробило на воспоминания молодости:       — И тут я менту такой говорю: лучше грудь в крестах, чем голова в кустах!       Пьяной радости не было предела. Ян привычно раскурил свою наркоту и напялил темные очки, раскачиваясь из стороны в сторону в такт никому не слышной музыке.       — Блин, темнота уже, — Шурик потянулся, чтобы снять с него эту нелепицу, но тот легонько шлепнул его по руке.        —  Не трожь, убери свои клешни.       — Они меня непременно дождутся! — Захар размахивал в воздухе помятой семейной фотографией, вытащенной из-за пазухи, и утирал крокодильи слезы.       — А у церкви-то, у церкви, — с запалом рассказывал Владимир, — эта, без ноги которая, когда на нее собака напала, как бросилась бежать! И нога тут же появилась!       Все кругом хохотали. Костер уютно потрескивал, а где-то в стороне шумел город. Квартирные огни зажигались то в одних окнах, то в других. Там жили счастливые люди, у них была своя сота в бетонном улье высоких моногоэтажек, была чистая постель и вода в кране, были родные, которые их любили, был телевизор и даже не один, был холодильник с едой и четкие планы на следующий день. У Фомы не было ничего, и от этого непрошенные слезы начинали наворачиваться на глаза.       — Фокус! Фокус! Фокус!       От хлопанья немытых ладоней Фома разом пришел в себя. Пять пар захмелевших глаз восторженными взглядами были обращены на него. Бродяги хотели маленького чуда.        — Ладно, — Фома потянулся за пустой банкой из-под помидоров — Владимир даже жижу успел употребить по назначению, — дайте воды!        Ему протянули пластиковую бутылку. Фома вылил в банку ее содержимое. Затем он оторвал кусок газеты и, немного скомкав, положил его на дно своего стаканчика.       — Дамы и господа! — он продемонстрировал всем это изделие, — кто из вас сумеет погрузить стакан в банку, не намочив шарика?       — Я! Я хочу! — словно в школе, Владимир поднял руку и, подавшись вперед, чуть было не угодил лицом прямо в костер. Он на четвереньках подполз к Фоме и начал тыкать стаканчиком в горлышко банки, попал не с первого раза, но зато сразу опустил стакан до самого дна — вода хлынула через широкое кольцо, и шарик сразу намок.       Со всех сторон раздался дружный хохот. Шурик извлек из кармана оранжевое яйцо от киндер сюрприза, открыл его и смачно занюхнул его содержимое.       — Фу, паразит, — тетя Маша с силой толкнула его, — нашманил своим растворителем.       — Дыши в другую сторону! — ощерился Шурик, вдыхая еще раз зловонные пары, исходящие от смятого влажного бинта, лежащего в скорлупке.       — Дай, я теперь! — пришла очередь Захара. Он мигом скрутил такой же шарик, закинул его в стакан и очень-очень осторожно начал опускать эту конструкцию в банку. Вода медленно, но верно стала переливаться через край стаканчика, насыщая тонкую бумагу своей влагой.       — Твою ж мать, — выругался Захар, сплевывая в сторону и доставая сигарету.        — Вот как надо! — пьяным голосом отозвался Фома, — берем стаканчик, берем бумагу, — он затолкал комок на самое дно, — переворачиваем стакан и бережно погружаем, — перевернутый стакан с необходимой для этого простого трюка порцией воздуха благополучно достиг дна банки, не пропустив внутрь себя ни капли воды.       — Браво! — зааплодировал Ян. — Физику надо было в школе учить!       — Да ты тупой! — жестом нетрезвого человека Захар указал на Владимира. — Тупой, как бот!       — Сам ты тупой, алкаш хренов! — Князь погрозил ему кулаком.       Не долго думая, Захар что было силы зарядил своему другу прямо в ухо. Началась потасовка. Никто не спешил их разнимать, понимая, что драка не несла в себе серьезной угрозы. Такие разборки имели место быть практически каждый день, и на них уже никто не обращал внимания. Пьяная вдрызг тетя Маша зевала, забывая прикрыть рот, Шурик снова достал ароматный растворитель и с наслаждением факал, Ян негромко бренчал на гитаре, а Фома выдирал листы из своего учебника по английскому, делал из них кривые самолетики и по одному отправлял в огонь.       Дерущиеся товарищи угомонились и подтянулись к костру за новой порцией водки. Очень скоро все бутылки опустели, и бездомные начали звучно зевать под стать тете Маше.       — Надо спать идти, — подсказал Владимир, включая персональный фонарик, — холодает.       — Да, уже поздно вообще-то, — поддержал его Захар, — пора домой.       Один за другим они начали спускаться по лестнице на дно теплотрассы.       — Вы идете? — тетя Маша обернулась, замечая, что ни Фома, ни Ян даже не смотрят в сторону люка.       — Да, мы сейчас, не закрывайте, — попросил Ян, наигрывая «цыганочку». — Ты зачем книгу портишь? — его последние слова относились уже к Фоме.       — Это книга? Это? — Фома подскочил, как ужаленный. — Дерьмо все это! В пекло! — он начал с ненавистью выдирать листы по нескольку штук за раз и швырять их в вечно голодное пламя, — нафига мне все эти буковки! Все индефиниты и пассифики! Да я же чертов неудачник! — он со злобой швырнул в костер остатки книги, — вот тебе, вот, — он начал с остервенением молотить ногами по обгоравшей обложке, рискуя испортить берцы да и вообще поджечь штанины.       — Успокойся! — Ян обхватил его сзади за талию и оттащил от костра. — Угомонись!       — Я не хочу сдохнуть на улице, — Фома одним рывком высвободился из его объятий и медленно опустился на колени, обхватив голову руками, — не хочу!       — Ну, ну, — Ян опустился рядом с ним, проводя своей узкой белой кистью по его черным волосам, — все у тебя будет хорошо, честное слово.       Фома всхлипнул пару раз и слегка покачнулся в сторону. Ян тут же подхватил его и положил его голову себе на колени, продолжая гладить короткие блестящие пряди. Очень скоро Фома затих, его дыхание стало ровным, и Ян понял, что тот крепко заснул.       — Эй! — из люка показалась голова тети Маши, — вы идете?       — Фома спит, я не затяну его, если не сложно, дайте одеяло, — попросил Ян.       — Сейчас, — прокряхтела тетя Маша. — Ты тоже останешься?       — Да, вдруг этот маньяк объявится, мало ли что.       Через пять минут Фома, как следует укутанный шерстяным пледом, тихо сопел на коленях у Яна. Ян еще долго сидел вот так, с каким-то внутренним трепетом рассматривая его красивый орлиный профиль. Он очень хотел прикоснуться к приоткрытым пухлым губам, но так и не посмел. А потом и его самого одолел тяжелый сон. И Ян уснул, свернувшись калачиком возле своего нового друга.