Фокусник из трущоб

      Под утро Фома немного подмерз. Если бы не плед, пожалуй, плохо бы ему пришлось. Ян все еще спал, как-то беззащитно обхватив себя руками. Шапочка его соскользнула с волос, позволяя пшеничным прядям рассыпаться по утоптанной траве. На щеках виднелась короткая светлая щетина, рыжеватые ресницы были плотно сомкнуты — Фома осторожно привстал, чтобы не разбудить товарища, и аккуратно накрыл его своим пледом. Ян что-то пробормотал во сне, но все же не проснулся.       Фома глянул на мобильник: зарядка почти что села. Часы показывали половину девятого. Это означало, что ночлежка уже опустела, и нужно было самому куда-то выдвигаться, чтобы заработать денег на этот самый день.       Перво-наперво Фома снова направился в МакДональдс, чтобы умыться и более-менее привести себя в порядок. Никаких следов от вчерашней пьянки не виднелось и в помине, выражение лица оставалось серьезным, карие глаза смотрели пристально, будто говоря: «Я вижу тебя насквозь». Фома озабоченно принюхался — от футболки пахло потом и костром.       «Ну, начались проблемы с гигиеной», — подумал он, беспокойно озираясь по сторонам. Единственный посетитель сортира, очевидно, какой-то студент, успел удалиться, и Фома быстро стянул с себя футболку, быстро, чтобы не быть застуканным за подобным занятием. Кое-как ополоснувшись и обтершись обрывками бумажного полотенца, он слегка замешкался, крутя в руках зловонную футболку: выбора не было, пришлось натянуть на чистое тело далеко не чистую одежду.       Очень хотелось помыть все, что было ниже пояса, особенно ноги. Тем более, сменное белье лежало в рюкзаке, но Фома, только на секунду представив, как отреагируют посетители или служащие ресторана, увидав какого-то парня, моющего ноги в раковине, сверкающей белизной, ноги или чего доброго кое-что похлеще, сразу покраснел и решил отложить это дело на потом.       Вспомнив слова Яна о том, что в пункте питания для бездомных при церкви Святого Петра раздача еды начинается в десять, он поспешил к этому месту, предварительно расспросив прохожих, где находится то самое богомольное заведение. Фоме было безумно стыдно. Ему было стыдно даже порог этой столовой перешагнуть, но голодный желудок думал иначе, постоянно давая о себе знать.       Пункт раздачи представлял собой довольно большую комнату с длинным столом посередине, с двух сторон от которого стояли скамьи, усыпанные разнокалиберными бездомными, в основном, мужчинами уже привычного для Фомы вида. Они беспокойно поглядывали в сторону, очевидно, кухни в ожидании бесплатного завтрака. Собравшись с духом и поборов смущение, Фома нашел в себе силы, чтобы подойти к этому столу. Бродяги подвинулись, освобождая для него место. Перекинув ногу через скамью, Фома уселся, положив рюкзак на колени.       В зал вошел служитель церкви, тощий, с козлиной бороденкой и жиденькими усами. В руках он держал две тарелки с каким-то месивом. За ним появилось еще несколько мужчин с такой же ношей. Очень скоро перед каждым голодающим возникла порция перловой каши с крупно нарезанной морковью и изредка встречающимися намеками на мясо, а еще чай. Еда должна была подаваться в одноразовой посуде, но в целях экономии лежала в обычной фарфоровой.       Каша показалась Фоме очень вкусной, чай — самым лучшим на свете. Учась в школе, Фома даже и не притронулся бы к такой бадяге. Неприятно пахнувший алюминиевым котлом напиток школьники называли «чаем из тряпки», они шутили насчет того, что подобное пойло получается путем настаивания грязных тряпок, которыми техничка моет этажи. Сегодняшний чай на самом деле был не лучше, но Фома этого даже не заметил.       После завтрака он потянулся искать возможность честно потрудиться, но, едва узнавая о том, что ищущий работу молодой парень не имеет ни образования, ни прописки, ни места жительства, ему сразу бесцеремонно указывали на дверь: такие работники были не нужны. Потратив полдня на бесполезное путешествие по городу, Фома все же поймал за хвост удачу, так, воробышка удачи ухватил за одно перо: в одном из строительных магазинов ему довелось разгрузить автомобили с керамической плиткой. Как оказалось, двое штатных работников не пришли на работу, один заболел, а второй, очевидно, забухал. Машины с товаром все прибывали и, груженые, тосковали возле разгрузочной рампы. Водители были в ярости и трясли путевыми листками перед носом управляющего магазином, угрожая оплатой простоя. Фома со своим горячим желанием подмогуть пришелся как раз кстати, и работа сдвинулась с почти мертвой точки.       Заплатили ему, конечно, немного, но Фома был и этому несказанно рад. На всякий случай, предложив свои услуги и на завтра, при этом услышав удовлетворительный ответ, с крохами воодушевления он потянулся на ужин, туда же, к пункту раздачи дармового питания. Он чуть-чуть опоздал: все места были заняты. Но на крыльце еще толпились люди — вторая партия изголодавшихся бродяг, покашливающих и почесывающихся в ожидании своей очереди. Покушав со второго захода, Фома направился домой, к люку.       Всю дорогу ему казалось, что на него подозрительно смотрят, как-то с брезгливостью, что ли. Он принюхался к себе прямо на ходу, оттянув ворот футболки. Снова этот запах: смесь едкого пота, еды из бесплатной столовой, дыма, который все никак не выветривался, и еще дополнительные, самые мерзкие нотки — он начинал пахнуть бомжом. Шея начала нестерпимо чесаться — Фома взмылил затылок так, что под ногтями появилась кровь. Нужно было срочно мыться. Сегодня он видел главный вход городского пункта санитарно-гигиенической обработки, где можно было запросто принять душ да еще и получить медицинскую помощь. Но там тусовались такие жуткие бичи, что Фома даже вообразить не смог себя под душем рядом с этими людьми.       Поэтому он все же пересилил себя и устремился к обустроенной теплотрассе. У открытого входа расположился Ян, в задумчивости жевавший травинку. Он уже отработал на рынке и сейчас просто сидел и наслаждался теплотой летнего вечера.       — Ян! — с ходу начал Фома, присаживаясь перед ним на корточки, — где тут можно помыться, а? Я уже больше не могу.       — А, — мигом отозвался тот, — ну так в речке можно, мы все так делаем, пока погода позволяет. У тебя есть во что переодеться?       — У меня только белье, — Фома поскреб ногтями внезапно зачесавшуюся коленку — не помогло.       — Подожди, я сейчас что-нибудь из своего принесу, — Ян неуклюже поднялся с земли: у него изрядно затекли ноги. Уже очень скоро он появился перед Фомой, прижимая к груди целую стопку разноцветных вещей, — и, да, мыло я тоже взял. Айда за мной! — он зашагал вперед, нарочно задевая плечом Фому и устремляясь в сторону леса.       Там, за деревьями, всего лишь в четверти часа ходьбы показалась небольшая река, неглубокая и не слишком-то чистая: возле берега колыхалась пена весьма подозрительного вида, на песчаных косах, омываемых потоками мутной воды, покоились жестяные банки из-под пива, а несмелое течение время от времени несло за собою пачки из-под чипсов и еще какой-то пестрый мусор.       Перспектива помыться в подобном месте не слишком-то и нравилась Фоме, поэтому возле самого берега он застыл в нерешительности.       — Нормально здесь, — понял Ян его мысли, усаживаясь на песке поудобней, при этом вытягивая вперед длинные ноги и откидываясь назад на вытянутых руках, — смелее!       В конце концов, собравшись с духом, Фома ухватился за край футболки и стянул с себя далеко не чистую шмотку, бросив ее под ноги. Пока он возился со шнурками берцев, Ян, упорно делая вид, будто смотрит на воду, то и дело поглядывал на своего спутника. Ян смотрел на его худые жилистые руки, в которых угадывалась немалая сила, на бугристый рельеф позвоночника, на разворот точеных плеч, на движения проворных пальцев, пытающихся распутать заузлившиеся шнурки, и незаметно вздыхал, продолжая сжимать зубами уже изгрызенную травинку.       Избавившись от обуви и проклятых носков, Фома с удовольствием зарылся пальцами стоп в теплый, влажный песок — это было самым приятным моментом за последние дни. Он обхватил себя руками за шею, сцепив их в замок на затылке, и слегка запрокинул голову, непроизвольно демонстрируя плавный изгиб длинной шеи. Плеск воды успокаивал, отодвигая на второй план суетный шум вечернего города.       — Я и не знал, что здесь есть речка, — Фома повернулся к Яну вполоборота.       — Ты еще много чего не знаешь, — с деловитым видом Ян начал тщательно полировать стекла своих очков подолом рубашки.       Фома больше ничего не сказал, а принялся поспешно расстегивать ремень, то и дело позвякивая пряжкой. Почувствовав на себе пристальный взгляд, уже собравшийся снять с себя штаны вместе с бельем он поднял голову, но увидел лишь то, как Ян укладывается на берегу в позе отдыхающего на курорте, закинув руки за голову и положив ногу на ногу.       «Показалось», — решил Фома, полностью раздеваясь и входя в воду. Река была теплой, изрядно прогретой за день. Она заманчиво журчала своими потоками, неровной лентой кружась между островками леса, покрытыми мхом и брусникой, щедро разнося городской мусор в зеленые, ни в чем не повинные недра. Найдя место поглубже, Фома сделал несколько гребков в сторону чащи, давая уставшим за изнурительный день мышцам неподдельное наслаждение.        Ян продолжал лежать на берегу, надвинув свою шапочку на самые глаза, чтобы избавить себя от соблазна наблюдать за красивым обнаженным телом своего товарища. Фома успел помыться, кое-как постирать вещи и даже одеться, а Ян все не решался перевести на него взгляд, полный неловкости и любопытства.       — Ян, Ян! Заснул, что ли? — осторожно позвал Фома, кончиками пальцев отодвигая край шапочки.       — Стекла мне сейчас залапаешь, — с фальшивой рассерженностью отмахнулся тот и уселся, скрестив ноги по-турецки. — Ну, шмот почти что впору, только штаны подкатай.       Если бы Фома смог увидеть себя со стороны, он наверняка бы закрыл лицо руками: штаны, с широкого плеча пожертвованные Яном, были велики на несколько размеров, клетчатая рубашка болталась чуть ли не до колена, зато оранжевая байка была маловата — манжеты едва скрывали локти.       — «Мама, мама, что я буду делать», — мрачно проговорил Фома, глядя на свое убогое облачение.       — «У меня нет теплого пальтишки, у меня нет теплого белья», — подхватил Ян, получше выкручивая камуфляжные штаны, — к завтраму высохнут, на работу пойдешь в своем.       Одежда Яна была сомнительной чистоты, да и легкий душок, какой-то прелый и неприятный, исходил от мятой ткани.       — Спасибо, — Фома протянул ему руку, помогая подняться.       Ян вложил свою костлявую, сухую кисть в его сильную ладонь. Один рывок — и серые глаза, обрамленные изогнутыми светлыми ресницами, встретились с огнем благодарности завораживающих карих глаз. Вязаная шапочка слетела на песок, позволяя русым прядям сделать грациозный взмах в воздухе и рассыпаться по ссутуленным плечам. Фома едва заметно улыбнулся, разрывая рукопожатие:       — Почему у тебя не дреды? Ты же растаман.       — И так голову нормально не вымыть, — пробормотал Ян, наклоняясь и поднимая свою шапку, при этом понимая, что он начинает нести какую-то чушь. — Пошли домой твои вещи сушить, — он снова водрузил шапочку себе на макушку, — а не то вот в этом пойдешь, — он с усмешкой кивнул на подвернутые в несколько раз штанины Фомы.       И они побрели в сторону теплотрассы.       В этом же духе прошло две недели. Днем Фома скитался по городу в поисках заработка, а к вечеру возвращался в свое затхлое логово. И если первую неделю ему еще везло, то на вторую пришлось совсем уж туго: в строительном магазине коллектив собрался в полном составе, и Фоме было отказано в месте. Он пару раз разгрузил вагоны, но вскорости его и оттуда попросили — на эту работу имелись свои собственные желающие. К тому же начались проблемы со здоровьем: сильно гноился глаз и все тело жутко чесалось, особенно по вечерам.       Его соседи по несчастью бухали каждый вечер, вызывая уже не отвращение, а какую-то жалость. Особенно сочувствовал Фома тете Марии, которая что было силы пыталась создать подобие уюта из хлама и приготовить званый ужин из слизких объедков.       Кожа зудела остервенело. Зудели ноги, живот, плечи, спина, а между пальцами рук и ног начали появляться маленькие белые пузырьки, и тогда Фома ясно понял, что у него чесотка.       В тот вечер он еще колебался, возвращаясь в свое постылое, пропахшее перегаром, ненавистное место ночевки, когда шум собравшейся толпы на задворках продуктового магазина заставил его приблизиться.       Аккуратно просочившись между зеваками, Фома умудрился выйти на первый план и тут же застыть от ужаса, не поверив своим глазам: на чахлой траве, раскинув руки в стороны, лежал Владимир с вытаращенными до кровавых жилок глазами. Его рот был слегка приоткрыт, и над потрескавшимися губами с прилипшими на них крошками летали крупные мухи. А между бровей краснели четыре кровавые точки — роковая отметина «маньяка с вилкой». В одной руке Владимира была зажата недоеденная булочка, другая была пустой: рядом валялся аптекарский пузырек от спиртовой настойки — видимо, Князь был занят ужином, когда убийца вонзил в него железный лом — острие торчало из груди наподобие кола, которым в кино упырей убивали. Вот только Владимир не был кровопийцей, он всего лишь хотел пожить еще, пожить хоть как-нибудь, в каком-нибудь тепле, с каким-нибудь алкоголем и каким-нибудь собеседником, но кто-то взял на себя слишком много: роль владельца человеческих судеб и хозяина чистоты небольшого городка.       Ян возник словно из-под земли, до боли стиснув плечо Фомы своими костлявыми пальцами. Сердце Фомы судорожно скукожилось, словно в него уперлись безжалостные ребра. На какое-то время он позабыл, что такое дышать — спазм, порожденный реальным кошмаром, железной хваткой зажал его горло.       — Ян, — только и смог проговорить он, — Ян, это же наш Князь…       Едва не упав, зацепившись за чью-то неудачно выставленную вбок кроссовку, Ян подскочил прямо к трупу и в растерянности навис над ним, не сводя глаз с проклятой отметины.       — Молодой человек, отойдите! — один из свидетелей потянул его за локоть, — мы уже вызвали полицию, не трогайте его.       Ян мотнул головой, словно стряхивая с себя наваждение.       — Да, да, конечно, — и он отступил в толпу, увлекая Фому вслед за собою.       — Да подожди ты, может, чего-нибудь узнаем, — Фома не хотел уходить. Это было каким-то кошмаром, не по-настоящему, фальшиво, липовая жизнь, липовая смерть, и Фоме все же хотелось разобраться.       Ян резко схватил его за шиворот и потащил за ближайший угол. Фома противиться не стал, совершенно опешив от всего происходящего. Скрывшись с глаз случайных свидетелей, Ян с размаху чуть ли не впечатал Фому в стену, приперев его лопатками к острым углам обломанной штукатурки.       — Все, — кулак Яна опустился где-то около уха Фомы, заставив осыпаться куски старинного цемента, — это уже край!       — Ты чего? — выронил Фома, не узнавая в решительном и категорично настороенном парне привычного наркомана-пофигиста.       Стекла золоченых очков грозно блеснули:       — Фома! Вали! Ты слышишь? Вали отсюда, ты же сдохнешь на улице!       — Послушай, — Фома хотел было выскользнуть из-под руки Яна, но тот мертвой хваткой вцепился в его предплечья и яростно тряхнул:       — Нет, это ты послушай, — перебил его Ян, бесстрашно буравя его прозрачным клинком светлых очей, — ты болен, — он провел пальцем вдоль угольно-черной брови над опухшим, покрасневшим глазом, — здесь, на улице, тебя ждут только вши, туберкулез, водка и смерть. И туда, — он указал пальцем на небо, — ты полетишь уже не на самолете, а на крыльях, блин, с нимбом, понимаешь?       Фома нервно сглотнул. Ян был прав. Настала пора уходить.       — Иди в ночную гостиницу или Дом трудолюбия, у тебя есть паспорт, там помогут с работой, у них есть врачи, ты будешь спать на кровати… — Ян выдохнул и опустил глаза, — Фома, ты понимаешь, что эта жизнь не для тебя? Выбирайся из грязи… Когда долго бродяжничаешь — это похуже наркотика, поверь мне.       — Верю, Ян, верю, — Фома отстранил его в сторону и отошел на пару шагов, а потом проговорил, обернувшись через плечо, — передавай привет Шурику, и Захару, и тете Маше, и пусть она там не убивается по Князю, пусть они все берегут себя, ну, в общем, — он сделал паузу, — я пойду в этот Дом, который миллионер содержит, вроде там ничего живут.       — Вроде ничего, — повторил Ян задумчиво, — Фома!       Фома полностью развернулся в его сторону.       — Это тебе, — Ян пошарил в кармане и вытянул руку: на раскрытой ладони лежал значок в виде орла, расправившего в стороны крепкие крылья, — это, конечно, не «Знак Гражданской авиации», но что-то похожее.       — Спасибо, — Фома подцепил орла двумя пальцами и улыбнулся, — дай «пять», друг! — они обменялись рукопожатиями и разошлись каждый в свою сторону. Ян еще несколько раз успел обернуться, пока подошвы черных берцов полностью не скрылись из виду.       «Князь сидел и бухал, как ни в чем не бывало. Он обычно милостыню просил возле этого магазина, а потом отдыхал у мусорки возле склада. Отдыхал, блин, отдыхал! Наотдыхался. Этот маньячила подошел к нему, Князь не пытался бежать… или пытался? Этот лом, нет, кусок арматуры… там торчала широкая часть, значит, узким били в грудь, значит, убийца стоял спереди. Князь подпустил его, значит… — Фома даже потер вспотевшие от натуженных мыслей виски, — значит это был кто-то, кто не вызвал подозрений или кто-то знакомый, кто-то из своих», — он не заметил, как ноги сами вынесли его к высокому забору из металлопрофиля. Громадное крыльцо, целых десять ступенек, как десять смертных грехов — и вот наконец-то дверь Дома трудолюбия распахнулись перед Фомой свои объятия.       В небольшом холле, ярко, едва ли не до слепоты освещаемом люминесцентными лампочками, Фому встретили хорошо и заметно обрадовались тому, что у него имелся паспорт: меньше оставалось работы по восстановлению документов для очередного бомжа. После оформления его сразу направили в санчасть на медосмотр и сдачу анализов. Доктор умного вида с близко посаженными воровскими глазами сходу поставил диагноз, подтверждающий догадки Фомы: чесотка и конъюнктивит. Неделя в лазарете — и Фома наконец-то заселился в своеобразный номер на четверых человек.       Комната была небольшой, светленькой и чистой: четыре кровати, письменный стол, тумбочки для личных вещей и металлические шкафчики для одежды, даже простецкий телевизор имелся — одним словом, каждый житель этого заведения был обеспечен всем необходимым. Соседями Фомы оказалось трое мужчин лет где-то под сорок-пятьдесят. Один из них был без стопы — обморозил прошлой зимою, когда ночевал на улице. Мужчины оказались спокойными и уравновешенными, все, как на подбор, Фома даже удивился. Они не роптали на судьбу и боготворили своего благодетеля, владельца этой обители — Клима Пачицкого.       А теперь нужно сказать несколько слов о порядках, царящих в Доме трудолюбия, и причинах, по которым заведение, рассчитанное на восемьдесят человек, было заполнено только на половину.       Во-первых, как и во всех учреждениях подобного типа, алкоголь здесь был строго-настрого запрещен. Курить в специально отведенном для этого месте — пожалуйста, но! Того мизерного пособия, которое выплачивалось здесь каждому, прошедшему испытательный срок — один месяц, только на курево и хватало. К тому же порядок в Доме царил монастырский:       8:00 подъем, утренняя молитва,       8:30 завтрак,       9:00 — 13.00 работы по хозяйству,       13:00 обед,       14:00 — 18.00 работы по хозяйству,       18.00 — ужин,       19.00 — 21.00 свободное время,       21.30 вечерняя молитва, подготовка ко сну.       Работы по хозяйству хватало на всех, потому что то самое хозяйство было подсобным: собственный огород немалых размеров, ремонтная мастерская и даже ферма: куры, поросята, утки. Жители Дома без работы никогда не сидели, каждый из них был прикреплен к определенному трудовому фронту и полол, чистил, кормил, убирал целыми днями. Работали и в субботу, а вот в воскресение бывшие бродяги обязаны были посещать церковь и в приказном порядке исповедоваться. За несоблюдение правил выгоняли сразу, причем безвозвратно. Маленечко выпил — за дверь, мотался по улице после отбоя — туда же, не хочешь трудиться — свободен.       Вот места в заведении и пустовали, потому что бездомные, привыкшие к алкоголю и расхлябанному образу жизни, не могли приспособиться к трудовой дисциплине и железному графику. Зато все, кто оставался, работали на совесть, искренне молились, прославляя Клима, и преспокойно жили себе в Доме, со временем приобретая аскетичный вид. Надо признать, что питались они хорошо, их постель всегда была мягкой и чистой, одежда — добротной и теплой, медицинская помощь — своевременной и качественной.       Иконы висели на стенах в каждой комнате, а у каждого жильца имелся свой молитвослов с непременным атрибутом — зеленой закладочкой. Буквально через день в Дом приходил местный священник, прямой как палка с абсолютно безэмоциональным лицом, и заставлял, нет, все же упрашивал каждого открыть свои помыслы. А если кто-то отказывался или еще чего доброго посылал батюшку вместе с помыслами по известному адресу, то вскорости об этом случае узнавал Клим, а глупый смельчак отправлялся восвояси.       Постоянные исповеди, молитвы, почти полное отсутствие возможности остаться одному действовали удручающе. Телевизор можно было смотреть только в свободное время, но там показывали только три канала: про природу, какой-то религиозный и местный, зато про все и обо всем. Но Фома особо не унывал, он высыпался, хорошо себя чувствовал, врал про помыслы, четко дозируя реальность и полет фантазии, добросовестно трудился, в хорошую погоду гулял по вечерам, несколько раз встречаясь с Яном, который за последнее время весьма погрустнел.       Так прошел целый месяц. На первом этаже жилого корпуса было решено организовать спортивный зал. Просторное помещение под это самое дело, с высоким потолком и облупленными стенами, однозначно требовало ремонта, который, разумеется, было решено организовать своими силами. И вот, вместе с небольшой бригадой Фоме было поручено заниматься именно этим помещением.       Старая масляная краска сдиралась шпателем плохо, мелкое крошево колючей пленки застывшим пеплом застревало в волосах, мерзко кололось и отчаянно раздражало. Глядя на то, как весело пересмеиваются друг с другом остальные работники, как ловко орудуют их шпатели, как непрерывно сыплется лакокрасочный водопад под чужими руками, Фома понял, что раздражается здесь только он один. Очень хотелось распахнуть настежь все окна, но один из мужиков жаловался на простуду и боялся сквозняков — остальные из солидарности его поддерживали. Пыль везде стояла столбом, и Фома, закашлявшись, вышел в коридор, чтобы попросту отдышаться и попить воды.       Он расстегнул рубашку, встряхнув ее фланелевыми полами — колкие снежинки белой краски взвились метелью.       — Фу ты, — Фома помахал рукой перед глазами, стараясь поскорее развеять мешающую пелену.        Сильно хотелось пить, но не успел Фома подойти к заветной бутыли с водой, как хлопнула дверь и в коридоре показалось несколько человек: комендант, он же управляющий и просто надсмотрщик над жильцами — один в трех лицах, а еще двое телохранителей и Клим. Комендант шел впереди, размахивая руками, и что-то увлеченно рассказывал своему хозяину.       Клим был явно не в духе, он смотрел себе под ноги, сводя брови у переносицы, и о чем-то сосредоточенно думал. На нем была такая же серая байка с капюшоном за спиной, что и при первой встрече с Фомой, только теперь на байку был надет черный пиджак, и серые завязки неизменно одинаковой длины покоились на изящных лацканах. Телохранители шагали с каменными лицами — Клим не любил пустые улыбки.       — Клим Анатольевич! Там ведь работы непочатый край! Мы не успеем за неделю привести стены в порядок. Мы же не специалисты, как можем, так и делаем, может, проще нанять бригаду строителей?       — Труд облагораживает человека, — резко отозвался Клим, поднимая голову и не останавливаясь при этом. — Вы забыли, чем мы тут с вами занимаемся: пытаемся сделать из опустившихся созданий божьих снова людей, так сказать, священную миссию выполняем. Каждый человек, не важно, нищий он или богач, бездомный или хоромами владеющий, должен нести ответственность за свои поступки. Оступился — поможем, снова направим на истинный путь, но и человек сам должен понимать, что сохранить сущность свою он сможет только усердным трудом. Конечно, вы не сделаете всего за неделю, вон товарищ без дела стенку подпирает! — Клим остановился у входа в спортзал, как раз напротив Фомы.       — Подождите, не заходите, я сейчас, — комендант шагнул в комнату, чтобы дать команду бригаде прекратить работу и не пылить.       И теперь Фома, прижавшийся лопатками к стене, и Клим, хищно насупившийся, смотрели друг на друга пристально и даже не мигая.       — Тот самый фокусник с базара, — как-то нервно усмехнулся хозяин положения и, не давая Фоме вставить и слова, продолжил, переходя на зловещий шепот, — ты почему не трудишься?       Теперь Фома хорошенько рассмотрел его глаза, большие, дымчатые, и когда Клим сердился, а сердился он прямо сейчас, дым сгущался и они опасно темнели.       — Я, — хрипло проговорил Фома, не сводя своего орлиного взора с начинающих сужаться зрачков собеседника и облизывая пересохшие губы, — водички попить вышел.       Клим не ответил. Он просто продолжал смотреть, внаглую, совершенно бесцеремонно разглядывая его лицо, выразительные строгие брови, тонкий нос, блестящую нить влажных зубов, показавшуюся в блуждающей, растерянной улыбке, едва заметную ямочку на подбородке — ничто не скрылось от его пытливого взгляда.       Фома перестал улыбаться и закусил нижнюю губу, когда этот взгляд опустился ниже, скользнул по скулам и опустился к шее, липко скользя по ее точеным изгибам. Он смущенно сглотнул, понимая, что Клим замечает трепетное биение выступающей жилки, предательски выдающей его противоречивые эмоции.       Это был тяжелый взгляд, изучающий и пытливый одновременно. Он пополз дальше, к ямочке у самого основания шеи, и обрисовал уголки торчащих ключиц — крепкие, уверенные руки, не принимая никаких возражений, ухватились за воротник расстегнутой рубашки и беззастенчиво распахнули ее полы, обнажая вздымающуюся от нервного дыхания грудь. Фома смущенно зарделся — он не привык к подобным прикосновениям.       — И без креста, — с недовольством прошипел Клим, — как же ты еще живой-то? — он поднял голову, с удовольствием разглядывая свое отражение в желто-коричневом отливе янтарных глаз. Редкий цвет, он еще не встречал такого.       — Да не все живые, что с крестом, — отозвался Фома, — некоторые, как зомби, ходят и живут по чужой указке, — в нем проснулась природная дерзость.       Лицо Клима даже передернуло: ему никто никогда не смел отвечать в подобном тоне.       — Водички попить, говоришь, — он резко отстранился от Фомы и повернулся к кулеру, наполняя стакан доверху, — пей!       Фома нерешительно взял протянутый стакан, медленно осушая его до самого донышка.        С беспокойством наблюдая за каждым глотком Фомы, за движениями его кадыка, за трепетом груди, снова стыдливо прикрытой рубашкой, Клим чувствовал нарастающее волнение.       Опустошив стакан, Фома криво усмехнулся и, утерев пухлые губы запястьем, протянул Климу пустую посудину. Клим вызов принял.       — Еще! — он снова заполнил стакан доверху.       — Благодарю! — глаза Фомы хмуро сверкнули, на этот раз он залпом опустошил стаканчик.       Телохранители молча стояли и смотрели на все это действие. Уже потом они обсуждали друг с другом, что впервые за последнее время какому-то мальчишке удалось вывести их хозяина из состояния статического хладнокровия.       — А давай еще на бис, — цинично предложил Клим: крылья его носа начали гневно раздуваться: он был азартным человеком.       — А давайте, — Фома гордо вскинул голову. В этот момент в дверном проеме показался комендант.       — Клим Анатольевич, входите, я там все окна пооткрывал, а то было не продохнуть — пылища! Пиджак испачкать можно.       — Иду, — почти что прорычал Клим, одним движением комкая пластиковый стаканчик и глаз не сводя со своего оппонента, — держи сувенир, — он вложил Фоме в руку полупрозрачный шарик и шагнул в рабочее помещение.       С тех пор прошло две недели, и Фома больше не встречал хозяина Дома. Дни тянулись монотонно, было скучно и однообразно: работа, молитвы, молитвы, работа. По вечерам Ян пытался его развеселить, но ничего не получалось — Фоме во всем виделась безысходность и какая-то щемящая тоска.       Однажды Клима показали по местному каналу. Он стоял на фоне Дома трудолюбия и рассказывал зрителям душещипательную историю о том, как он когда-то давно, когда еще и бизнесменом не был, возвращался домой и заметил в кустах женщину с ребенком. Они там жили, спали на какой-то подстилке и просили милостыню у перехода. С этой самой минуты он, Клим, во что бы то ни стало решил помогать бедным и сдержал свое обещание. За окном шел дождь, соседи по комнате играли в домино, а Фома сидел прямо перед телевизором, кончиками пальцев касаясь экрана, там, где находилось лицо Клима.       Прошла еще неделя, но Клим не появлялся. Он может и бывал в Доме, вот только пересечься с ним Фоме больше не удавалось. Денег не было, места, куда идти, не было тоже, наступала осень, и небо за высоким окном приобретало цвет глаз бизнесмена. Фома уже совсем отчаялся выпутаться из этого замкнутого круга, но сама судьба сделала шаг к нему навстречу.       Чистив на кухне картошку, Фома поранил себе большой палец, несильно, можно было и внимания на это не обращать, но повариха, одна из местных, своя, так сказать, запричитала и настояла на том, чтобы Фома направился в медпункт.       Увидев отрешенное выражение лица своего пациента, подвижный доктор задорно хохотнул:       — А вам, молодой человек, не мешало бы взбодриться. Я давно за вами наблюдаю, скучно вам, разгуляться совсем негде.       — Разгуляться? Вы шутите? — возмутился Фома, смахивая на бок отросшую челку, — на копеечное пособие? Шоколадку, что ли, купить? — он потрогал пластырь на своем пострадавшем пальце.       — Ну да, ну да, — поспешно согласился доктор, вставая со стула и, заложив руки за спину, начал прохаживаться взад и вперед, делая нарочито размашистые шаги, — дом престарелых, не так ли? Вы здесь самый молодой и… — он пытливо посмотрел на Фому, который с недовольным видом продолжал рассматривать свой палец.       — Короче, — Фома сверкнул глазами, — к чему весь этот разговор?       — А к тому, — доктор остановился у него за спиной и, положив руки ему на плечи, слегка помассировал их, — что вы в хорошей физической форме, а еще вам, в принципе, нечего терять.       — Что, почку продать предлагаете? — съехидничал Фома, изворачивая шею и глядя на доктора снизу вверх.       — Ну, вы, однако, большой шутник! — доктор вышел из тыла, подтянул стул и, повернув его спинкой вперед, уселся напротив. — Я предлагаю попробовать себя в подпольных боях без правил, — на одном дыхании выпалил он. Его близко посаженные глаза, казалось, сошлись еще ближе, — тайно, после отбоя. Выигрыш зависит от ставок. Никаких раундов, бой идет до того момента, пока соперник не вырубится или не сдастся. Никаких ограничений, любой допинг, противник выбирается жеребьевкой, никаких взвешиваний, приходишь и дерешься. Кстати, меня Иннокентием зовут. Так как?       Фома удивленно вскинул брови:       — Вы так просто мне об этом говорите! А если мне сломают что-нибудь ненароком?       — Там будет дежурить скорая. Сразу отвезут в больницу. Единственное что: в больнице нельзя говорить, где получены травмы. Врачи со скорой скажут, что подобрали побитого на улице. В случае разглашения, — доктор красочно провел себе по шее ногтем большого пальца, и Фома понял, что все это далеко не игра. — Ну так что? Будешь в этой дыре прохлаждаться и богу молиться или снова вкус жизни почувствуешь?       Сердце Фомы бешено застучало. Вот он, глоток свежего воздуха! В бой? Да хоть прямо сейчас!       Иннокентий был хорошим психологом, он понял, что его слова достигли цели, и предложение Фома уже не отвергнет. Терпение Фомы достигло такого предела, что он готов был на все, что угодно, хоть на войну, хоть на подводную лодку, лишь бы стряхнуть с себя монастырское наваждение. Жизнь закипела в нем бурным ключом, и в глазах зажегся огонек воодушевления.       — Когда? — только и спросил он.       — Сегодня ночью.