Фокусник из трущоб

      Фома умудрился удрать из приюта сразу после ужина. Времени до десяти оставалось немерено и можно было провести его в городском парке, но сильный дождь, промозглый и холодный, свел на нет подобные намерения. До дома Клима было полчаса езды на автобусе и еще минут десять пешком, но все остальное время нужно было где-то перекантоваться, и Фома выбрал первое попавшееся крыльцо — крыльцо кинотеатра.       К вечернему сеансу подтягивались люди, они приближались к ступеням, стряхивали зонты и заходили вовнутрь помещения. Фома взглянул на афишу — какая-то мелодрама. Это совсем не привлекало, но дождь превратился в ливень, люди все тянулись и тянулись, покупая воздушную кукурузу и билеты, улыбаясь и радуясь тому, что они сейчас вот здесь, в тепле, им вкусно, а потом будет еще и интересно. Фоме захотелось того же самого, что зовется благополучием, чтобы как раньше, когда родители были живы и дома всегда ждали.       Фома вывернул карман куртки, казенной, грязно-синего цвета, и оценил состояние своих финансов. Состояние было весьма плачевным, но черт возьми! Этого хватало и на билет в кино, и на автобус — так пусть все катится в тартарары — он идет на премьеру!       Места остались не самые лучшие, боковые, но Фома не сетовал на судьбу, а радовался хотя бы тому, что вообще удалось купить билет. Фильм оказался тяжелым, с плохим концом, но Фома так давно не смотрел ничего подобного, что понравилось даже и это. На экране зашкаливали чувства: в фильме любили, страдали, ненавидели и прощали…       За последние месяцы Фома устал выживать. Он так хотел тепла и уюта, что это уже становилось навязчивой идеей: свой дом, своя постель, своя кружка с горячим чаем. Все было чужое: казенное, а главное — временное. Фома устал жить таким образом, жить и постоянно, со страхом, думать о завтрашнем дне.       Уже стоя перед воротами Клима и нажимая кнопку звонка, Фома искренне надеялся на то, что ушлый делец сдержит свое обещание и поможет несчастной женщине, а за это пусть хоть все кости ему поломает, хоть душу вытрясет — пусть делает, что хочет, лишь бы только не зазря было.       Клим встретил его в доме радостной улыбкой. В длинном барском халате, подпоясанном диковинным шнурком с богатыми кистями, в сафьяновых тапках с затейливой вышивкой — он был похож на сытого, довольного жизнью помещика, привыкшего всегда за все платить, но и получать сторицей. Свои вьющиеся волосы он откинул назад и, видно, чем-то уложил — лоб казался выше, а залысины — глубже. Глаза, и так навыкате, были распахнуты от восторга, а небольшой рот растянула улыбка — Клим вообще редко улыбался, но теперь Фома смог рассмотреть его зубы, крупные, желтоватые, чуть обращенные вовнутрь, прямо, как у щуки, — такой уж точно свою добычу ни за что не упустит.       Когда дверь за Фомою, едва ли не насквозь промокшим за время путешествия от остановки до особняка, захлопнулась, хозяин дома самодовольно почесал подбородок и удрученно покачал головой:       — Так и простыть недолго, Фома, ступай-ка ты в ванную и одежду там оставь, на полу.       — Клим, — перебил его тот, смущенно почесывая бровь, — ты выполнил свою часть сделки? — ему было крайне неловко напоминать об этом.       — Не беспокойся, — Клим сделал успокаивающий жест. — Я все устроил, как положено, вот чеки, — он с готовностью извлек из глубокого кармана кусок аккуратно сложенной кассовой ленты, — если не веришь.       — Я верю! — снова перебил его Фома с неподражаемой пылкостью — Клим даже со стороны залюбовался: с виду такой продрогший, побледневший, однако, какой запал! Сколько энергии и страсти было заключено в этом, закутанном в несуразные одежды юноше! — Не надо чеков! Это уж слишком!       — Довольно болтовни, — Клим скомкал хрустящую ленту в ладони и, скатав из нее шарик, ловко бросил его в кованую подставку для зонтов — комок проворно выкатился из слишком большого отверстия между металлическими завитками и спрятался за ножкой стеклянного столика.       Фоме стало смешно, он даже подушечку большого пальца закусил побольнее, но горящие глаза, блеснувшие весельем, выдали его с головою. Клим расценил это как добрый знак: Фома его не боялся.       На самом деле Фома боялся: Клим был богат, непредсказуем, набожен до абсурда и грешен, как любой другой человек, а в чем-то даже и похуже. Но Фому настолько измотали ужасный быт, скудная еда и постоянные унижения, что ему было уже почти что все равно, как сейчас поступит спесивый мужчина, не терпящий отказа. Клим выполнил свою часть договора, а он всенепременно выполнит свою.       — Послушай, там, в душе, лежат вещи, — при слове «душ» Клим еле заметно споткнулся, зная, как подействует на Фому напоминание об этом месте, — ты их потом надень и иди на второй этаж. Так нужно, — закончил он, помедлив.       — Да, хорошо, — с понимающим видом Фома помахал головой: все, что было, осталось в прошлом. Он сильный, он перешагнет через порог вычурной ванной комнаты, ставшей свидетельницей его унижения.       — Если хочешь, мой человек проводит тебя, — Клим намотал болтающийся шнурок на указательный палец, попросту не зная, куда девать руки.       — Не нужно, — поспешил отказаться Фома, на долю секунды представив, что над душой, точнее под дверью, будет стоять хмурый охранник, — я ничего не украду и не заблужусь.       Фома понятия не имел, что Клим и не подозревает его ни в чем подобном, что Клим знает о нем почти все, что Клим теперь начал его уважать, Клим начал, а вот Фома перестал, считая самого себя неудачником и пропащим человеком.       Они разошлись. И снова был душ, и теплые струи стекали с обнаженной кожи, и снова полотенце впитывало в себя излишнюю влагу. Фома готовился к бою, вот только заранее оговорилось то, что лечь предстояло еще в начале первого раунда, лечь за деньги, предназначенные другому человеку. Фома бы в жизни не подумал о том, что он будет заниматься сексом ради благотворительности — им двигала безысходность, а еще гуманизм, который был присущ ему с самого детства.       Отложив в сторону полотенце, Фома развернул аккуратно сложенный халат, предусмотрительно оставленный на низеньком пуфике: яркий, бирюзовый с набивным рисунком из мельчайших цветочков, с широкими рукавами и непонятным, слишком длинным, на первый взгляд, поясом. Халат казался абсолютно нелепым, слишком вульгарным и вызывающим. Но это было еще не все. На пуфике лежала бархатная полумаска, черная, с серебряной каймой, изящная, с раскосым вырезом для глаз.       Сердце Фомы болезненно сжалось, когда он, надев кимоно, длинным шлейфом потянувшимся за ним, подошел к большому зеркалу: в этом наряде он выглядел настолько пошло и непристойно, что даже дрогнули руки, пытающие совладать с широким поясом-лентой.       «До чего же я докатился, — думал он, с трудом затягивая нелепый бант на спине, — на кого я теперь стал похож!» Фома приложил к лицу маску — с нею и вправду лучше, так уж совсем не узнать. И, аккуратно придерживая подол шелкового наряда, он пошлепал босыми ногами в заданном направлении, где его уже давно заждались.       Клим успел истомиться. Он подпирал дверь собственной спальни, весь на нервах, слегка взбудораженный. Охрана осталась на первом этаже — Клим отчего-то стеснялся хоть как-то намекнуть брутальным мужикам о своих сексуальных фантазиях: грешно и неудобно. Ладони потели, и Клим то и дело вытирал их о халат, путешествуя возле закрытой двери туда-сюда, то и дело поглядывая в сторону лестницы. В груди защемило — Клим даже руку к сердцу приложил. Он слишком нервничал, так и не нужно было, но выходило само.       Фома появился бесшумно, одной рукой вцепившись в шелковый шлейф, а другой — сминая маску. Какое-то непонятное чувство, удушающее, слегка пьянящее овладело всем существом Клима. Перед глазами даже чуть-чуть поплыло, как будто в жару под знойным солнцем. Жара разгоралась, пылая в висках, настойчивым румянцем приливая к щекам, при этом иссушая онемевшее горло: Фома подходил все ближе, растерянный, смущенный, а Клим будто вовсе каменел, буквально поедая глазами приближающуюся фигуру.       Фома задрал подол чересчур высоко, и обнаженные лодыжки заманчиво виднелись из-под струящейся ткани. Карие глаза скользили по полу, словно пытаясь выбрать место получше, куда ступать босым ногам. На самом деле Фоме было безумно стыдно своего одеяния, своего сомнительного положения и того поступка, который он собирался сейчас совершить.       Поравнявшись с Климом, Фома вздрогнул всем телом: ему явно стало не по себе от того хищного и плотоядного взгляда, который откровенно раздвигал складки одежды и бесцеремонно ощупывал кожу под ними, — внезапно ослабевшие пальцы выпустили халат и, сделав шаг вперед, Фома едва не оступился — Клим вовремя вытянул руки, заключая его в свои объятия.       Фома попытался отстраниться, но Клим не позволил ему этого сделать. Он лишь еще крепче обхватил Фому за талию, пальцами зарываясь в косо закрученный бант.       — Послушай, — начал он порывисто, страстно дыша Фоме куда-то в висок. Его губы коснулись влажных волос, а ноздри жадно вдохнули ванильный аромат шампуня. Фома нашел в себе силы и устремил на него взгляд, полный ломкой неуверенности и зарождающегося интереса.       И теперь Клим в полной мере осознал, что завяз в медовом оттенке, как паук в сладком сиропе. Клим не хотел привязываться, ни на миг, ни на день, ни на сколько. Вот только выходило все в точности наоборот. Он цепенел, застывал, как насекомое в янтаре, погибал в коварных глубинах серьезных карих глаз.       — Послушай, — продолжил он, — там, в комнате, камера. Нас будут видеть сотни глаз по всему миру, прямо сейчас, в прямом эфире. Фома встрепенулся — это уже переходило все допустимые границы. Он сильно дернулся, но Клим сжал пальцы так, что тому ничего не оставалось, как остаться в плену цепких лап опасного зверя, — нас никто не узнает, мы будем в масках, не бойся. — Теперь он попытался поближе заглянуть Фоме в лицо, но тот упорно отворачивался, отводя глаза в сторону: он стеснялся вот так, напоказ, — Фома, я не хочу снимать порно, я хочу снимать любовь, ты можешь показать мне это? Мне, всем, как ты умеешь любить? — его губы начали с жадностью ловить губы Фомы, сжавшегося в комок и втянувшего голову в плечи, — сегодня так нужно, Фома, понимаешь?       Фома еле слышно всхлипнул, без слез — Клим даже решил, что ему показалось — и твердым голосом с неожиданной решимостью произнес:       — Я попробую.       Клим улыбнулся одними губами — глаза остались серьезными, встревоженными, будто его добыча готова была вот-вот упорхнуть: он согласился! Клим готов был отменить съемку, если бы Фома начал упираться, но тот сдался сразу. Клима даже поразило подобное самопожертвование — редкий, необычный человек повстречался на его пути, готовый принести себя в жертву ради другого. И Клим не преминул этой жертвой воспользоваться. Он мягко разжал объятия, лишь на короткое время выпуская из капкана объект своего вожделения, и высвободил бархатную маску из судорожно стиснутых пальцев Фомы.       — Я спрячу твое лицо, но покажу все остальное, — с придыханием сообщил он, надевая на Фому дивный элемент маскировки, и поправил его длинную челку, небрежно спадавшую на левый глаз. Фома выглядел бесподобно, интригующе, словно перед таинством, бесстрашно, словно перед исповедью. — Ты готов?       — Да, — только и выдохнул Фома, сверкнув выразительными очами.       — Тогда милости прошу, — Клим тоже надел маску, простую, безо всяческих прикрас, и торжественно распахнул дверь.       Обстановка спальни была простой и даже чрезмерно: широкая кровать, застеленная черным покрывалом с подушками того же цвета, массивный комод у стены напротив и большой телевизор над ним — вот и все убранство скромной обители местного бизнесмена. Стенные шкафы были так замаскированы, что Фома даже не заподозрил их в существовании.       Приглушенный свет исходил от нескольких лампочек в виде золотистых кристаллов, расположившихся у изголовья кровати в небольшой нише. Фома несмело перешагнул порог — пути назад уже не было.       Клим бесшумно притворил дверь, шаря глазами по постели в поисках пульта от телевизора, а Фома тем временем приблизился к комоду: его заинтересовали изображения в изогнутых рамках, почему-то повернутые «лицом» к стене. Поначалу ему показалось, что это фотографии, но, взяв одну из них в руки, Фома густо покраснел, потому что в тот самый миг на него взглянул строгий лик святого — Фома рефлекторно вернул образ на прежнее место, не позабыв отвернуть его от грядущего греха.       А еще среди икон, правда, на самом краю комода, стояла видеокамера: белый «глаз» в форме шара на подставке с двумя рожками-антеннами — ну просто демон из преисподней, нацепивший светлую личину, попытавшись затеряться на домашнем иконостасе.       Клим отыскал пульт, и через пару мгновений из скрытых колонок полилась музыка. Тягучая и завораживающая с первых аккордов, медленная и плавная с самого начала, словно обещающая перерасти в нечто большее, чем просто мелодия.       — Гудвин, можно я так буду тебя называть? — с тревогой спросил Клим. Это имя ему нравилось особо: оно не могло принадлежать простому смертному, а Фома уже был для него кем-то большим, чем обычный человек.       Фома улыбнулся — в приятном полумраке блеснули его ровные зубы. Он кивнул головой в знак согласия. Прекрасная волшебная улыбка, в мгновение ока преобразившая обычно чрезмерно серьезное лицо — Клим тяжело вздохнул и рывком оттянул ворот своего халата, словно ему в одночасье стало тяжело дышать.       Точечный глазок видеокамеры ожил, и Фома, уловив замешательство Клима, решил начать первым. Он взобрался на постель, вытянув вперед одну ногу, а вторую подогнув под себя, при этом откидываясь на согнутые локти, всем своим видом призывая Клима к активным действиям.       Облизнув пересохшие от волнения губы, Клим не заставил себя долго ждать. Он присел очень близко, как завороженный глядя на обнажившееся колено, и накрыл его своей теплой ладонью, не сводя глаз с прекрасного лица. Фома нервно содрогнулся. Не от прикосновения крепкой руки, а от того, что на широком экране он увидел свое собственное изображение в абсолютно бесстыжей позе, с растрепанными влажными волосами, и ужаснулся своей распущенности.       Фома откинул голову назад, непроизвольно демонстрируя плавный изгиб нежной шеи — он не хотел смотреть этот похабный фильм с собою в главной роли. Зато хотел Клим, хотел, чтобы зрители видели всю красоту стройного тела его любовника, чтобы восхищались им, вожделели его, хотели прикоснуться к его бархатной коже, хотели до шума в ушах, до закушенной до крови губы, до жгучей, мучительной эрекции — Клим страстно хотел вызвать зависть по ту сторону экрана монитора. И он начал действовать.       Требовательная ладонь поползла выше, к бедру, бесцеремонно раздвигая полы халата. Клим чувствовал волнение Фомы всем своим существом, он знал, что первым касается вот так заманчиво обнажающегося бедра, неторопливо, наслаждаясь каждым сантиметром напрягшегося от непривычных ощущений тела.       Фома не выдержал и, рухнув на подушки, закрыл ладонями глаза: Клим действовал настолько медленно и вкрадчиво, что не было сил смотреть на его опухшее от возбуждения лицо.       Клим понял, что начал уж слишком откровенно, и осторожно взял Фому за плечи, вынуждая приподняться на постели — ему безумно хотелось в этот вечер развратить этого парня до той неизведанной точки, о которой Фома даже не подозревал.       Поддаваясь чужому напору, Фома встал на колени, опускаясь на пятки, при этом с силой сцепив пальцы в замок — он все еще не мог расслабиться под бдительным надзором глаз невидимых зрителей, и если бы он сейчас взглянул на экран, то увидел бы, что число этих самых зрителей росло с каждой минутой. Музыка начала ускоряться, переходя в настойчивый темп, а губы диктатора с пылким натиском прильнули к его приоткрытым устам. Фома сомкнул веки, медленно поддаваясь упорным ласкам, заставляющим позабыть о шаткости и двусмысленности своего положения и полностью отдаться жаркому, сильному чувству, постепенно овладевающему всей его сущностью.       Клим целовал медленно, плотоядно посасывая то одну губу любовника, то другую, с трепетом ощущая кончиком языка рельефность влажных зубов и неповторимый вкус вязкой слюны. Одной рукой Клим обхватил Фому за шею, а второй — обвил за талию, нащупывая узел пышного банта. Немного усилий — и халат распахнулся. Клим разорвал поцелуй, наслаждаясь видом соблазнительной груди, трепещущей от сбившегося дыхания. Клим подтолкнул Фому к середине кровати, поближе к видеокамере, чтобы она как можно лучше запечатлела всю игру светотеней, путешествующих по сексуальным изгибам.       Клим устроился сзади, так и оставив Фому стоять на коленях, безвольно опустив руки в стороны и, ухватив бирюзовый халат за воротник, одним рывком спустил его до самых локтей, обнажая прямые красивые плечи.       — Ну, давай же, — как змей-искуситель, он шепнул на ухо. — Покажи, как тебе хорошо!       Люди по ту сторону экрана не услышали этих слов: слова были не для них — вихрь музыкальных звуков закручивал их восприятие в очередной виток эстетического удовольствия.       И Фома приоткрыл губы в томном стоне, чуть откидываясь назад в поисках столь необходимого поцелуя. Его рука нашла затылок Клима и торопливо зарылась в густых кудрях. Клим с жадностью припал к желанному рту, рискуя остроконечным уголком своей маски зацепить другую, тем самым приоткрыть завесу обоюдной тайны.       Фома сладостно откидывался назад и изгибался, с нескрываемым удовольствием ощущая, как чужое желание требовательно упирается в его ягодицы. Ткани халатов мешали разгоряченным телам соприкасаться. Сладкие волны одна за другой с головы до ног захлестывали обоих любовников, заставляя их страдать от томительной дрожи. Фома отбросил в сторону все сомнения и все тревоги, решая получить от этого вечера все, что было раньше недоступно.       Губы Клима продолжали терзать податливые уста Фомы, а липкие от пота ладони жадно ощупывали тело, поглаживая нежные соски, проступающие ребра и упругий живот, стараясь опуститься как можно ниже.       Фома с замиранием сердца чувствовал, как его собственный член с каждой секундой отвердевает, как трется о шелковую ткань халата, желая выскользнуть на свободу и всеобщее обозрение. Он отстранился от Клима, введя того в легкое недоумение, и, стряхнув одежду с локтей и бедер, отбросил ее подальше, на пол.       Клим подполз ближе и заглянул через его плечо, самодовольно улыбаясь: его усилия приносили плоды, налитые и сочные — все, как он и желал.       Фома продолжал стоять на коленях. Он крепко обхватил бедра Клима, вынудив его прильнуть к своим упругим окружностям, и делано прикусил нижнюю губу, чуть обернувшись в сторону партнера, не переставая тереться о подрагивающий от томительного желания член, раздвинувший в стороны полы барского халата. Клим даже оттолкнул Фому, чтобы не кончить так быстро, и ловким движением опрокинул того на постель, заставляя вырваться из груди любовника прерывистый стон:       — А-а-ах! — Фома вжался затылком в подушку и, впившись пальцами в ее углы, напряженно выгнулся в пояснице, запрокинув голову назад, — его колени тряслись в предвкушении. Ноги бесстыдно раздвинулись в стороны, а собственная ладонь уже прикоснулась к глянцевой головке.       — Тс… Не торопись, — Клим предупредительно убрал беспокойную руку: у него на этот счет были совсем другие планы.       Фома послушался, но не унялся. Резким движением он приподнялся и, ухватив пояс Клима за кисти, быстро ослабил простую шнуровку. Клим не сдержал довольной усмешки: ему удалось завести этого мальчишку, заставляя хотеть прямо сейчас, настаивать и добиваться своего. Это было прекрасно.       Пара движений — на этот раз халат Клима полетел на пол. Жадный взгляд Фомы пропутешествовал вдоль широких плеч, спустился к груди, а потом еще ниже, к кустику курчавых волосков, обрамляющих напряженный орган, уже сочившийся прозрачным предэякулятом. Фома даже зашипел от обжигающего желания. Он уже хотел было растереть эту каплю по розовой коже, но Клим снова заставил упасть его на покрывало.       — Ляг поперек кровати, — прошептал он на ухо Фоме, — так будет лучше видно.       Фома сделал все, как он просил, переместившись к широкому краю вместе с подушкой, призывно раскинув в стороны руки.       — Теперь расслабься, — губы Клима коснулись уже другого уха, — и знай: уже десятки глаз смотрят на тебя, следят за каждым движением, за каждым вздохом, следят и трогают себя там, где я не позволяю касаться тебе, — с этими словами Клим удобно устроился между стройных ног Фомы и, сверкнув огоньками ненасытности в глазах, приложил горячие ладони к бьющемуся пульсу на его запястьях, почти приложил, оставляя расстояние до кожи буквально в пару сантиметров.       По венам Фомы словно ток пробежал. Ладони Клима продолжили странствовать вдоль раскинутых рук, оставляя на сгибах локтей жар почти прикосновений, продвигаясь все дальше, к плечам, словно сканируя наэлектризованную кожу. Светлые блики и темные тени живописно покрывали распаленное этими ласками тело. Клим любовался его холмами и впадинами, географией вен — целым миром, бьющимся в жизненной экспрессии, готовым вот-вот взорваться кипящей лавой становившейся столь необходимой разрядки.       Руки спустились ниже, к груди — сердце под ладонью сразу отозвалось громким гулом. Зрители слышали музыку, а Клим — трепет средоточия жизни. Стук сердца буквально поглощался ладонью, отзывался в висках и ставшей уже почти болезненной пульсацией в паху — Клим изо всех сил растягивал удовольствие. Руки потянулись к животу, чуть задевая волоски черной дорожки, и наконец-то спустились к члену, пройдясь по всей его напряженной длине — Фома не выдержал и подался вперед бедрами, похотливо вкладывая в настойчивую руку так быстро доведенный едва ли не до крайней степени возбуждения орган.       Клим нежно сжал пальцы, и Фома сдавленно застонал. Музыка зазвучала еще громче, переходя в неподражаемые переливы. Оба звука были прекрасны, но Клим предпочел бы раз за разом слышать сладкие стоны. Он страстно желал, чтобы тех, кто сидел сейчас перед экранами компьютеров, буквально проняло от вида распластанного тела на черных простынях, изгибающегося в тягучей истоме предвкушения экстаза.       Теперь уже покрепче ладонь обхватила член, а чуть заскорузлая подушечка большого пальца массирующими движениями растушевала по тугой головке каплю прозрачной краски, придавая раскрасневшейся коже аппетитный глянец. В этот момент Клим чувствовал себя художником, во власти которого была целая палитра оттенков, растекшихся по заветному телу. Их хотелось перемешать, чтобы добиться нового, неподражаемого цвета — цвета любви и абсолютной самоотдачи.       Фома почувствовал, как у него вспотела переносица под маской. Клим прикасался к нему так трепетно и мягко, что он буквально плавился под теплом его рук, желая поскорее дойти до предела. Он безумно желал, чтобы движения Клима стали монотонней и сильнее, чтобы они попали в один ритм с биением сердца, чтобы кончить взахлеб, до самозабвения забившись в бурном экстазе.       Но Клим решил иначе, намереваясь сделать произведение искусства еще прекраснее. К досаде Фомы он убрал руку с члена и, перекатившись к краю постели, запустил пальцы под покрывало, извлекая оттуда короткую нить с тремя крупными бусинами, напоминающими жемчуг — мал мала меньше, располагавшихся на небольшом расстоянии друг от друга. Клим склонился над Фомой, поднося шарики к самым его глазам:       — Я хочу, чтобы эти бусы украсили тебя, я хочу, чтобы каждый зритель увидел эту роскошь.       — Давай, — только и проронил Фома.       — Гудвин, мой удивительный Гудвин, — тихо, так тихо, чтобы слышал только Фома, произнес Клим, сжимая шарики в кулаке и отползая на постели в сторону комода.       Он встал на пол и ухватил Фому за лодыжку, с силой подтягивая к себе, к видеокамере, широко разводя его ноги при этом.       Пальцы Фомы скомкали черную простынь, когда Клим, опустившись перед ним на колени, развел его ягодицы пошире, позволяя любому желающему как следует рассмотреть тугую звездочку ануса. Вдоволь насладившись приятным зрелищем, Клим нашарил под покрывалом припрятанный тюбик и, выдавив немного смазки на ладонь, протянул жемчужную нить между пальцев.       Фома весь напрягся, с замиранием сердца ожидая порцию боли. Клим предусмотрительно прикоснулся к анусу, увлажняя его как следует, он почувствовал нервную дрожь, пробежавшую по телу любовника, он понял, что Гудвин боится, что ему нужно помочь, иначе завораживающая эстетика превратится в болезненную пытку. Клим крепко обхватил член Фомы левой рукой, заставляя ягодицы рефлекторно поджаться, и начал настойчиво его возбуждать, замыкая пальцы в тесное кольцо неподдельного наслаждения.       Фома снова расслабился, расставляя колени пошире, тем самым предоставляя откровенный доступ к заветной глубине. Ощутив прикосновение прохладного шарика, Фома шумно выдохнул. Рука Клима, ласкающая его член, отвлекала от неприятных ощущений. Самый маленький кругляш начал медленно раздвигать тесные стенки, но все мысли Фомы были сосредоточены только на одном: «Сильнее, быстрее, вот так, задай ритм!»       Первый шарик уже полностью скрылся, и Клим ослабил хватку к величайшему разочарованию Фомы. Тот недовольно засопел и приподнял голову, но Клим одним только обнадеживающим кивком сумел его успокоить. Фома вернулся на подушку, а Клим взялся за второй шарик, средний, снова крепко сжимая переполненный желанием орган. Лишь только удовольствие, ни капли боли и какого-либо неудобства он не доставил Фоме, сдерживая свое обещание.       Фома еще не умел получать упоение от чувства наполненности, и Клим это прекрасно понимал, а еще он понимал, что сейчас нельзя было спугнуть этого чертовски привлекательного молодого человека, поэтому он старался доставить самое настоящее блаженство Фоме, себе и зрителям, предоставляя любовнику выход только один: впасть в состояние полуобморочной неги.       Движения Клима, сжимающего половой орган, то замедлялись, то ускорялись. Опытный в подобном деле Клим четко улавливал момент, когда Фома уже находился на пике удовольствия, не позволяя ему кончить. Фома буквально изнывал под его руками.       Последний шарик скрылся в манящих недрах, и Клим осознал, что теперь пора, пора дать то, чего Фома так жаждал. Клим осторожно потянул за оставшуюся снаружи петельку, наблюдая за рождением крупной жемчужины, одновременно доводя Фому до неизбежного оргазма.       На лбу Клима блестящими каплями проступил пот, он стекал по высокому лбу, тут же впитываясь бархатной маской. Впервые он старался на публику, но не публики ради, а ради себя, получая огромную порцию неизведанных ранее ощущений.       Фома задрожал, изливаясь себе на живот, — Клим предупредительно убрал руку с члена, чтобы зрители могли созерцать эту картину освобождения, и извлек последний шарик, давая возможность любовнику как следует отдышаться.       Количество свидетелей этой картины страсти все возрастало. Клим обернулся, чтобы увидеть число, ставшее уже трехзначным.       Фома провел языком по пересохшим губам, концом покрывала оттираясь от результата своего удовольствия. Белое на черном. Хаотичные разводы украсили тонкую ткань, превращая ее в абстрактное произведение искусства.       Клим поднялся с пола и взгромоздился на кровати рядом с Фомой:       — Становись на колени!       Фома уже этого ждал. Вечер подходил к логическому завершению, и Клим тоже к нему подходил. Фома послушался, опершись на прямые руки, при этом глядя прямо в светящийся глаз видеокеамеры.       Клим выдавил еще порцию смазки и обильно увлажнил свой член, наконец-то дождавшийся коронного выхода. Клим вошел сразу, до самого конца, единым толчком, все же причиняя Фоме порцию боли — тот еле слышно вскрикнул — этот жалобный звук тут же утих, заглушаемый нескончаемой музыкой. Толчок. Еще один и еще. «Покажи мне любовь!» — пронеслось в голове у Фомы, и он попытался продемонстрировать им всем, всем тем, кто смотрел в этот миг на свой экран, выражение лица, полное страсти и удовольствия. Если бы на Фоме не было маски, то зрители наверняка распознали бы ложь. Но маска была, и она скрывала те истинные страдания, которые Фома испытывал на самом деле.       Клим замер, прижавшись к аппетитным ягодицам, пальцами вцепившись в те самые места на бедрах, с которых еще не сошли синяки с прошлого раза. Он смотрел на экран, созерцал свое с Фомою изображение и сладостно кончал в заветное тело, принимая на веру лживую блуждающую улыбку на губах Фомы.       Когда все было окончено, Клим завершил съемку, при этом заставляя музыку стихнуть. Он в изнеможении упал на постель, с облегчением стягивая с себя маску. Фома последовал его примеру, шумно плюхаясь рядом и глубоко вздыхая при этом. Они оба молчали, глядя в потолок и не решаясь заговорить. Каждый из них выполнил свою часть договора, и больше их вместе ничего не удерживало.       — Хочешь остаться? — Клим первым подал голос, заранее зная ответ.       — Нет, я только помыться хочу, — Фома потрогал свой липкий живот.       — Хорошо, — Клим нашарил его руку и крепко сжал ее, — спасибо. Я бы просто так денег дал, да только понимал, что ты не возьмешь.       — Просто так не бывает, — усмехнулся Фома, поднимаясь с кровати и озираясь в поисках халата. Он еще хотел продолжить про откуп за прошлый раз, но не стал портить необычную атмосферу вечера. Он просто оделся и вышел, чтобы смыть с себя доказательства своего позора. Вещи, взамен приютских, он получил новые, модные, к тому же, сидевшие на нем как влитые.       Уже у самого выхода Клим хотел вызвать такси, но Фома остановил его, сказав, что вызовет сам. Он соврал: ехать было не на что, но очень хотелось пройтись пешком — расстояние до приюта его не пугало, а о позднем возвращении уже было договорено.       — Ты не боишься маньяка? — вдруг поинтересовался Клим, скрещивая руки на груди и опираясь плечом о стену.       — Нет, — решимость и бесстрашие сверкнули в карих глазах. — Пусть он боится меня. Если мне посчастливится встретить его на пути, я поймаю этого человека!       Клим засмеялся: его умиляла такая детская наивность и самоуверенность.       — Если ты его каким-либо образом когда-нибудь поймаешь, я дам то, что тебе нужно больше всего на свете, а пока, — Клим подготовился заранее, извлекая из кармана маленький целлофановый пакетик с серебряным крестиком на цепочке, — пожалуйста, возьми. Тебе это точно пригодится, а еще вот это, — он протянул Фоме бумажку с номером своего мобильного телефона, — звони, не стесняйся, я всегда помогу.       Он мог бы преподнести подарок в чехле, мог бы просто отдать без упаковки, но именно так, по-простому, но и не по-босяцки, он посчитал сделать самым правильным.       И Фома взял подарок. Он мельком взглянул на крестик и, зажав его в кулаке вместе с номером телефона, молча кивнул Климу и вышел из дома.