Фокусник из трущоб

      Жизнь Фомы постепенно начала налаживаться. Работники приюта помогли устроиться ему грузчиком уже официально в большой строительный магазин, правда, в другой, не в тот, где ему посчастливилось подрабатывать. Труд этот был тяжелым: ящики с керамической плиткой, рулоны линолеума и мешки с цементом весили немало. Коллектив оказался большим и недружным, но очень скоро Фома влился в небольшую компанию, где мужики вели себя относительно сносно. И если исключить жутко неудобную обувь, которую заставляли носить по охране труда, то, в принципе, все было ничего. А главное: платили по меркам Фомы абсолютно нормально. Вскорости он даже собирался, поднакопив немного денег, снять комнату в каком-нибудь общежитии или квартире.       Операцию Марии провели успешно. Клим оплатил все и даже на отдельную палату не поскупился.       В день выписки Фома отпросился пораньше с работы, в три часа: было решено отпраздновать успешную операцию, накрыв «поляну» прямо возле коллектора, на том самом месте, где когда-то он проставлялся за «прописку». Это был важный день в его жизни, настоящий праздник: Фома сам себе доказал, что добро можно делать разными способами, порою даже не самыми лучшими.       Он решил купить цветов. И пусть это кому-то показалось бы глупым, но ни один праздник по меркам Фомы не должен был происходить без подобного украшения. Тем более Фома был уверен, что тете Маше такой подарок точно понравится. «Цветы в канализации» — звучало странно и неуместно, но «люди в канализации» — звучало еще хуже, однако имело место быть не смотря ни на что.       Октябрь выдался очень теплым и солнечным. Фома шел по улице с букетом из семи роз и с удовольствием подставлял лицо навстречу лучам — последним отголоскам осеннего благоденствия.       Вот пункт приема цветного металла, где обычно получает свою прибыль Шурик, вон в той стороне гаражи, где подрабатывает Захар, вон там, за домами, двор с большой мусоркой, где так часто бывает тетя Маша, и только рынок Яна находится далеко — стабильность. Фома прошел через пустырь, предусмотрительно обходя пятачки с крапивой, облюбовавшей тенистые места под невысокими кустами. Еще несколько десятков метров — и его первое уличное пристанище наконец-то показалось в начинающей желтеть траве.       Импровизированный стол, как в прошлый раз, накрытый несвежей скатертью, был уставлен простецким угощением. Возле стола валялось несколько пластмассовых ящиков, которые должны были послужить стульями — больше Фома ничего не успел разглядеть, потому что из-за большой картонной коробки показались чьи-то ноги в красных стоптанных полусапожках.       Тетя Мария лежала на спине, беспомощно раскинув руки в стороны. Глаза ее были широко распахнуты, и в пластиковом протезе, совсем как настоящем, отражались бегущие по небу облака. Из груди женщины торчал нож, тот самый, которым бездомные так часто нарезали несвежий сыр и колбасу. Теплый свитер был бордовым, и кровь терялась в петлях крупной вязки, так удачно маскируясь среди нитей родного цвета. На лбу тети Маши отчетливо виднелись четыре точки — убийца знатно поработал ножом и вилкой накануне торжественного ужина — это было ужасно.       Фома медленно осел на землю, роняя к своим ногам белые цветы. Как такое могло вообще произойти?! За что?! Она не сделала плохого никому. Вся вина тети Маши заключалась лишь в том, что она попросту не сдохла на улице от воспаления легких или туберкулеза.       Фома бесшумно зарыдал, уткнув лицо в ладони и все еще не веря такому повороту событий. Череда смертей подкрадывалась все ближе, унося ставших Фоме дорогими людей. Ценой неимоверных усилий Фома заставил себя успокоиться. Рукавом куртки он вытер глаза, поднялся с колен и сделал несколько шагов вперед, буквально нависая над трупом: возле разжатой кисти лежало надкушенное яблоко. Очевидно, тетя Маша его ела, когда убийца к ней подходил. Фома приложил пальцы к ее шее — уже холодная, у него не было шансов успеть. Он внимательно осмотрел ногти: чистые после больницы, никаких следов чужой крови. Трава вокруг не была примятой, а земля — изрытой каблуками сапог — никаких следов борьбы, абсолютно ничего. Как будто тетя Маша просто накрывала на стол и кушала яблоко, а убийца подошел к ней, абсолютно спокойно взял нож со стола и так же спокойно нанес смертельный удар. Все говорило о том, что тетя Маша знала этого человека.       У Фомы даже голова разболелась. «Он сказал, что поможет накрыть на стол, поэтому взял нож, и тетя Маша не боялась, иначе отбежала бы подальше. Она точно знала этого человека. Это кто-то из своих, проклятье! Из своих!» — его мысли были заняты настолько, что он даже не почувствовал пальцев, которые мягко опустились на его плечо.       — Фома, черт возьми! — Ян появился словно из ниоткуда. Он всегда ходил бесшумно, тем самым заставая врасплох своих знакомых.       Ян подскочил к трупу, низко-низко склоняясь над его лицом, — очки едва не упали, съехав на самый кончик носа. — Это, это… — он не нашел, что сказать, выпрямляясь и с удивлением глядя на растерянного Фому.       Совсем рядом послышался веселый говор. Фома обернулся: Шурик с Захаром тянули громоздкий телевизор, придерживая его за углы и оживленно переговариваясь при этом. Не замечая мертвого тела, они приблизились к столу и опустили аппаратуру на землю.       — Ну вот, — Захар деловито отряхнул одна об одну руки. — Машка будет довольна, хотела же…       — А где Машка? Внизу? — осведомился Шурик, с подозрением глядя на остолбеневших парней.       — Так это, — нерешительно промямлил Ян, — вот она, — он отошел в сторону.       Увидев труп, Шурик грязно выругался, стаскивая шапку с головы и с силой комкая ее в руках.       — Кто ее нашел? — нехорошим тоном спросил Захар. В этот момент Фома готов был поклясться, что глаза его начали наливаться кровью.       — Я, — хрипло отозвался Фома, глядя на него исподлобья.       — Тварь! — вскричал Захар, бросаясь на Фому с кулаками. — Это ты ее убил!       Ян буквально вцепился в Захара, не позволяя тому приблизиться к Фоме:       — Тихо! Тихо! Озверел совсем, что ли? Фома наш друг!       Шурик презрительно сплюнул, присаживаясь на корточки возле трупа и задумчиво почесывая лысину.       — Отвали! — Захар с силой оттолкнул от себя Яна, больно уронив его на землю.       — Только подойди! — Фома не растерялся и, не сводя глаз со своего обидчика, быстро поднял с земли осколок кирпича. — Я на всю башку отбитый! Мне терять нечего!       — Шта! — совсем по-зековски выкрикнул Шурик, так и оставаясь сидеть на корточках, расставив в стороны острые коленки и опираясь на них руками. — Разошлись, бакланы херовы!       Захар отступил, ожесточенно почесывая загривок и не переставая буравить Фому острым взглядом при этом. Фома отбросил кирпич, тяжело дыша и уже начиная успокаиваться.       Захар грузно плюхнулся на пластиковый ящик, откручивая от бутылки дешевого пойла, стоявшего на столе, серебристую крышку. Ян, недовольно бурча что-то себе под нос, начал подниматься на ноги, а Шурик продолжал о чем-то напряженно думать, то и дело пожевывая обветренными губами.       Фома переводил взгляд с одного на другого: «Любой из них мог это сделать. Тетю Машу выписали утром. Сейчас четыре часа. Любой мог вернуться пораньше, убить, а потом снова уйти для отвода глаз. Мотивы? Не знаю. Как будто просто ненависть, ненависть к бомжам. Но если убийца — бомж? Или нет? Захар, — он посмотрел на хлебавшего с горла мужчину, — набросился первым. Похоже, лучшая защита — это нападение. Убил и перевел стрелки. Сейчас еще и помянул. Шурик, — Фома перевел взгляд на бывшего уголовника, — сидел за убийство. Такому кого-то порешить — вообще не проблема. Хладнокровный и расчетливый. Мог? Да запросто. Ян, — Фома поморщился, глазами поймав солнечный отблеск от стекол очков, — нанести удары острыми предметами, которыми были убиты все жертвы, мог даже он и даже в своем кумаре. Мутный человек, ставший бомжем по доброй воле, словно на охоту вышел. Любой из них это мог сделать, вот только зачем?»       — Бомжи, — нервно рассмеялся Шурик, — дырка на дырке, в штанах, в обуви… Эх, четырьмя больше, четырьмя меньше, — он резко выпрямился и посерьезнел, — нужно оттянуть труп отсюда. Если полиции донесут — наш дом медным тазом накроется. Уже не откупимся, заварят люк нахрен.       — Фома, уходи, — подал голос Ян. — Ее уже не вернешь, мы справимся сами, не порть себе жизнь, уходи.       Захар помолчал, обхватив бутылку, стоявшую на столе, обеими руками, как будто держась за нее.       — Хорошо, — Фома повернулся в последний раз к тете Маше, — прощайте. Видит Бог, я сделал все, что мог.       — Как только стемнеет, начнем, — распорядился Шурик. После смерти Владимира он взял роль лидера на себя.        Фома печально побрел от этого места. Гнетущая тоска поселилась в его сердце, а душу захватила в плен глубокая депрессия. Он ненавидел этого маньяка. Сколько жертв теперь на его счету? Десять? Двенадцать? А если маньяк не один? А если все же не из этих? Мало ли совпадение?       Он шел и шел, быстро, глядя только себе под ноги. Тяжелая дума не притормаживала, а напротив, придавала сил и желания действовать. Фому начало колотить от бессилия. Жгучая волна отчаяния окатила его с головы до ног, словно кислотой, разлагая его желание к жизни.       «Все бесполезно: работа, общага. Чего ради я существую? Коробки тягать? Умывальники с места на место переставлять? Да меня даже за человека не считают. На ринге и то лучше было, там я хотя бы чувствовал себя живым», — ноги сами вывели Фому к Дому трудолюбия. Не раздумывая больше ни секунды, он взбежал на крыльцо, громко хлопнув дверью при этом:       — Позовите Иннокентия, — с самым что ни на есть развязным видом он облокотился на рецепшн. — Скажите: «Гудвин пришел».       Ему почему-то не отказали, и очень скоро уважаемый доктор стоял перед Фомой, опустив руки в глубокие карманы своего халата.       — Выйдем? — Иннокентий засуетился.       — Выйдем, — согласился Фома, утвердительно кивнув.       Иннокентий скинул халат, прежде чем покинуть помещение. Они вместе спустились с крыльца, уединяясь под раскидистой ивой, еще не растерявшей свою богатую листву.       — Сегодня четверг, — порывисто зашептал Фома, зашептал слишком громко — Иннокентий даже начал опасливо озираться по сторонам. — Я хочу драться, устрой мне бой!       Глаз доктора нервно задергался. За прошлый раз Иннокентий получил от Клима такую выволочку, что мало не показалось.       — Я больше этим не занимаюсь, — он начал врать настолько неправдоподобно, что Фома даже рассвирепел, ухватив его за узел галстука и поближе притянув к себе побледневшее лицо.       — А если ты меня не устроишь, я расскажу хозяину, как ты на стороне загоняешь эти, как они там, транквилизаторы, вот, мне люди нашептали, — решительный взгляд Фомы не сулил ничего хорошего. — Не бойся, — он похлопал доктора по щеке и оттолкнул от себя, — не бойся. Если что, я скажу Святому отцу, что пришел сам.       Иннокентий сплюнул на землю и захотел закурить — не вышло: сигареты остались в кармане халата. Если Клим узнает про транквилизаторы, то все, прощай работа.       — Сегодня будет бой, меня уже известили. На подземной парковке гипермаркета «Веста», — он сделал паузу, потерев свой лоб, словно стараясь тем самым разгладить морщины, — у нас сегодня как раз недобор. Хм. Значит, жди меня возле МакДональдса, что на углу, знаешь? Без пятнадцати двенадцать. Я тебя заберу, и нас пропустят. Сейчас позвоню и скажу, что ты согласен. В прошлый раз, — Иннокентий ядовито усмехнулся, — наделал ты шуму.       — Он живой? — мрачно спросил Фома.       — Живой, — Иннокентий озабоченно раздвинул ветви, убеждаясь, что их никто не подслушивает, — что с ним станется. Реанимировали. Все, — он обернулся к Фоме, — без пятнадцати двенадцать. Если ты опоздаешь — больше такой возможности не представится. И, да, половину выигрыша мне! Ты же победишь? — доктор уже не шутил.       — Я уж постараюсь, — многообещающе ответил Фома.       После ужина Фома просто лежал на постели, глядя прямо перед собой в продавленные пружины верхнего лежака. Он, словно покойник, сложил руки на груди, вытянувшись при этом в струнку, и просто ждал своего выхода. На вопросы соседей, все ли у него хорошо, он отвечал, что просто замечательно, даже не поворачивая головы. Отсюда до торгового центра было пятнадцать минут пешком — совсем рядом. Все трудности заключались в том, чтобы незаметно улизнуть в половину двенадцатого, а потом каким-то чудесным образом вернуться, если, конечно, его не вынесут с места боя вперед ногами.       Уже к одиннадцати все затихли. Фома то и дело, исподтишка, под одеялом подсматривал время на телефоне, немного начиная нервничать. Ровно в 11:15 он осторожно поднялся с кровати, валиком свернул два одеяла, заранее позаимствованные с никем не занимаемых кроватей, и подложил их под свое, имитируя форму спящего тела, а затем бесшумно покинул помещение.       Туалет находился на другом конце коридора. Именно под ним расположились склады, чьи окна были закрыты решетками — Фома все продумал. С трудом распахнув тугую фрамугу, покрытую многочисленными слоями масляной краски, он влез на подоконник, чуть свесился на улицу и, повернувшись лицом к уборной, начал шарить ногами в поисках заветных прутьев решетки. Ребристая подошва берца уперлась в стальную перекладину. Есть! Он начал постепенно спускаться вниз, то и дело осторожно оглядываясь назад: сейчас Фома находился на уровне третьего этажа. Ниже решеток не было, зато раскидистая ветка высокого клена, которую все намеревались срубить, да так и не срубили, почти что упиралась в соседнее окно.       Изловчившись, Фома уцепился за нее рукой, затем второй и, чуть раскачавшись, сумел обхватить ветку ногами. Оказавшись уже внизу, Фома отряхнул ладони, поправил куртку и торопливо зашагал в нужную сторону.       Часы уже показывали без четверти двенадцать, но почему-то Иннокентий не появлялся. Фома начал нервничать. И через пять минут тоже никто за ним не приехал. В отчаянии Фома начал бить кулаком в стену, не больно, не сильно, а так, чтобы снять напряжение.       Город не спал: самый центр, Макдональдс и ночные магазины не давали покоя его жителям. Резкий запах горелого масла заставил Фому брезгливо поморщиться. Его трясло и колошматило не на шутку, снять полученный стресс стало острой необходимостью, вот только эта возможность ускользала от него вместе со временем, отсчитывающим последние секунды до полуночи.       Наконец-то появилась докторская машина.       — Никак не заводилась, — рявкнул Иннокентий в ответ на немой вопрос Фомы, — не опоздаем.       — Во сколько первый бой? — Фома захлопнул дверцу, и автомобиль буквально рванул с места.       — В половину, как всегда, — Иннокентий что было силы давил по газам.       Они не проехали и половины пути, когда бдительные сотрудники ДПС остановили лихого водителя. Фома грыз большой палец с досады, пока Иннокентий о чем-то бурно беседовал с борцами правопорядка в служебной машине.       12:10, 12:20 — Фома разочарованно откинулся на спинку сиденья. Безумно хотелось покинуть машину и врезать как следует вон тому ДПС-нику с неприятной оплывшей физиономией, чтобы не смел задерживать людей по пустякам. Наконец, Иннокентий с печатью явного облегчения на лице вернулся на свое место.       — Я сначала и не понял, что у них в салоне камеры не включены. Спецом шумахеров тут ловят, ну да ладно, расплатился, — он осторожно стартанул, не торопясь, чтобы в очередной раз не провоцировать полицейских.       — Почти половина, — мрачно отметил Фома, когда они подъехали к шлагбауму, — нас точно пустят?       — Пустят, — доктор был излишне самоуверен, — куда же они без меня денутся?       — Там бригада скорой, обойдутся, небось, — съязвил Фома, — наверно, уже и бой начался…       Их долго не пускали. Охранники общались по рации, переговариваясь с кем-то. Как правило, опоздавшим всегда вход был закрыт, но сегодня складывалось иначе: турнир нуждался и в докторе, и в борце, поэтому, в конце концов, Иннокентию дали добро и подняли шлагбаум.       Парковка оказалась большой, просторной. Машины зрителей расположились по кругу, светом фар создавая необходимую иллюминацию, а сами зрители столпились по центру, в широком проходе между колонн, стоя по периметру нарисованного мелом квадрата, в котором и происходило сражение. Крики, гул, аплодисменты — все это разносилось эхом в стенах паркинга.        Бой был в самом разгаре, когда Иннокентий с Фомой появились в центре этого разъяренного скопища.       — Ты мне за это ответишь! — с яростью погрозил кулаком тот самый детина-организатор, который был и в прошлый раз, — хорошо, что скорая дежурит, а ты, — он обратился к Фоме, — дерешься вот с этим, — он указал на высокого парня в татуировках, который разминался возле стены, боксируя с незримым противником, — с Гробовщиком. Сейчас идет второй бой, вы последние. Чуть деньги из-за вас не потеряли. Готовься, давай!       Фома начал торопливо раздеваться, скидывая вещи прямо на пол. Клима не было видно, и Фома почувствовал некоторое облегчение: он не хотел, чтобы тот видел его отчаяние и злость.       Внезапно зрители буквально взревели от восторга. Иннокентия уже рядом не было: он тотчас скрылся в толпе, чтобы в нужный момент сразу оказать помощь. Мимо пронеслись работники скорой с носилками.       — Во! — самодовольно осклабился Гробовщик, — брательник мой порешил урода!       Фома оценивающе взглянул на него и начал делать выводы: «Высокий, сухой, с горбатым, очевидно, ломаным носом, легкий, похоже, выносливый — такой сможет скакать по рингу долго. Весь в черепах — любит производить пугающее впечатление. Многозначительное погоняло. Смотрит поверх голов, надменно — не раз побеждал, чувствует свою силу и поддержку зала».       — А кто твой брательник? — на всякий случай поинтересовался Фома, подходя поближе.       — Черномор, — Гробовщик удивленно приподнял брови, понимая, что это имя ничего не сказало его собеседнику, — эй ты, деть подземелья, мне про тебя рассказывали, нищеброд ты долбаный! Считай минуты своей жизни, уже завтра я тебя закопаю!       Кровь с силой ударила в голову, буквально застелив все багряной пеленой. У Фомы, словно у боевого быка, перед глазами будто красной тряпкой помахали.       Гробовщик хотел было пробраться к импровизированному рингу, но Фома неожиданно преградил ему дорогу, бесстрашно глядя в его наглое, насмешливое лицо.       — Никто. Не смеет. Называть. Меня. Нищебродом, — отрывисто, металлическим тоном, тщательно проговаривая каждое слово, отчеканил он.       Гробовщик засмеялся, вперив немигающий взгляд в угрожающе потемневшие глаза Фомы. Он смотрел сверху вниз, уперев руки в бока, всем своим видом демонстрируя презрение, которое он на самом деле испытывал в том момент. А Фома испытывал ненависть и гнев, гнев и ненависть. И даже облегчение от того, что этот самый гнев можно было обрушить в виде беспощадных ударов, тем самым успокоить свою душу, дав выход нехорошей энергии.       В этот момент толпа расступилась, и медработники чуть ли не бегом потащили на носилках какого-то бедолагу. Фома даже не обернулся — сейчас его интересовал только противник.       — И снова победу одержал непобедимый Черномор! — раздался знакомый голос ведущего, — аплодисменты, дамы и господа! — он сделал привычную паузу, — ну, а теперь на ринг выходит, кто бы вы думали? Младший брат Черномора, всеми любимый Гробовщик!       Гробовщик хитро подмигнул Фоме и нырнул в толпу. Фома нырнул следом, замирая у меловой черты в ожидании своего приглашения. Гробовщик поднял кверху сжатые кулаки и потряс ими в воздухе, вызывая тем самым шквал аплодисментов и радостные выкрики — этот семейный подряд в подобных кругах очень любили.       Паркинг был новым, поэтому запах свежей краски стабильно перебивал аромат солярки и пота, царивший в самом эпицентре событий.       — Его соперником сегодня выступает уже известный вам борец с неподражаемой харизмой и искрометным чувством юмора! Гудвин! Давайте поддержим его! — ведущий был явно в ударе, очевидно, он и сам предвкушал интересный поединок.       Народ стоял плотно, то и дело заступая за белую линию, и если бы не бдительные охранники, он попросту бы сгрудился вокруг борцов тесным кольцом, помогая дерущимся не только советами, но и кулаками.       Легкой поступью Фома вышел на середину с поднятой «козой» над головою. Сотни глаз были обращены в его сторону, десятки сердец яростно бились, требуя крови, крови, крови… Фома тоже хотел крови. Бить, забить щемящее чувство несправедливости, досады и разочарования жизнью.       Клим стоял, как любил, в самом углу, с двумя телохранителями по обеим сторонам от себя, скудно хлопая и с явным недовольством прищуривая глаза — он был не рад повстречать Фому в подобном месте.       С середины ринга Фома заметил его сразу. Он картинно расшаркался перед почтенной публикой и сделал глубокий реверанс прямо перед Климом, вызывая у того хмурую усмешку. Фома вскинул голову, одарив его ослепительной, абсолютно отчаянной улыбкой, и вернулся к своему сопернику.       — Поприветствуйте друг друга! — выкрикнул ведущий дежурную фразу.       Кулаки борцов соприкоснулись побелевшими костяшками и временно разошлись в разные стороны. Глаза остервенело блеснули — соперники были готовы.       — В бой!       Все произошло настолько быстро, что никто из присутствующих даже распалиться хорошей дракой не успел: не давая врагу ни секунды форы, Фома нанес сильный удар ребром ладони Гробовщику в область печени. За мгновение, когда тот согнулся от чудовищной боли, он резко выкрутил его правую руку и опустил на нее тяжелый кулак, тем самым ломая локоть.       Народ ухнул, как филин на березе, когда Гробовщик, даже не успев ничего предпринять, уже лежал на животе под насевшим на него Фомой и колотил раскрытой ладонью здоровой руки по полу, истошно крича при этом, тем самым давая понять, что он сдается.       В зрительских рядах повисла тишина. Этот народ не любил столь быстрых развязок, он жаловал хороший бой с прелюдией и живописным мордобоем. Подобные приемы с дроблением суставов желали видеть к концу, и слишком быстрой победой Фома лишил искушенную публику того самого драйва, ради которого она сюда и явилась. Ставки ставками, но зрелище — вот какова была главная цель этих собраний.       Тишина, разбавляемая лишь стоном Гробовщика, не понравилась Фоме. Он в недоумении поднял голову, беспомощно озираясь по сторонам. Его взгляд говорил: «Что же я сделал не так?»       И в этот момент кто-то зааплодировал. Фома быстро повернул голову в сторону смельчака: Клим хлопал от всей души, откровенно воодушевляя всех в округе.       — Молодец! — выкрикнул он, и толпа подхватила его эмоции.       Рукоплескания разнеслись по всему залу:       — Гудвин! Гудвин! — звучало то тут, то там.       В висках Фомы стучало и билось ощущение экстаза непобедимости, под ним крутился и кряхтел поверженный враг… Фома все еще не остыл от бешеного запала. Хотелось схватить вот эту вертящуюся и орущую башку и ударить о бетонный пол, чтобы ее хозяин кровавой юшкой умылся. Фоме было мало, он жаждал еще поединка. И толпа жаждала тоже. Этот бой был третьим, последним, слишком коротким — такой финал был нечестным по отношению к уважаемым людям.       Судья чуть ли не силком оторвал Фому от несчастного Гробовщика, чтобы тому смогли оказать помощь.       — В этом бою, одном из самых коротких на моей памяти, победителем становится Гудвин! — воскликнул он, высоко поднимая даже не окровавленную руку Фомы.       — Ну ты даешь! — восхищенно заметил Иннокентий, одновременно определяя перелом у своего нового пациента. — Заживем теперь!       И тут Фому накрыло. Видя, что зрители собираются расходиться, он выдернул свою руку из некрепкого захвата ведущего и, сделав размашистый дирижерский жест, взбудоражено прокричал:       — Что? Может, еще кто-то хочет! Смелее!       — Это не по правилам! — зашипел Иннокентий, давая сигнал санитарам загружать очередное покалеченное тело, — так нельзя!       — Твою мать, что за хрен с горы! — Черномор, он же тот самый мужик в тельняшке, с которым Фома так не хотел пересечься на прошлом бою, руками-кувалдами решительно раздвинул толпу. Он всегда спокойно относился к поражениям брата, их, к слову сказать, было очень мало, но бахвальство этого мальчишки, появившегося невесть откуда и ведущего себя так, словно он достиг уровня Бога в подобных сражениях, его сильно разозлило, и бывалому бойцу во что бы то ни стало захотелось проучить наглеца.       Народ, намеревающийся разойтись, уже позабыл о своем желании. Наклевывалось зрелище — это было намного интереснее, чем просто стандартный бой.       Ведущий уловил еле заметный кивок головы главного организатора, дающего «добро» на дальнейшие действия, и громогласно объявил:       — Кажется, этот бой был не финальным. Бесстрашный Гудвин бросает вызов любому желающему, и им оказывается Черномор! Он желает отомстить за брата! Друзья! Это же кровная месть! Делайте ваши ставки!       Толпа всколыхнулась и загудела, наперебой озвучивая свои решения. Фома с видом камикадзе смотрел на Черномора, значительно превышающего его в размерах, Черномор смотрел на Фому, явно раздумывая, с какого раза ему лучше прихлопнуть эту назойливую муху, а Клим в отчаянии теребил себя за шнуровку неизменной серой байки, отчетливо понимая, что этот бой может стать для Фомы последним.       Ставки приняли быстро. Публика просто сгорала от нетерпения, и от этого жара Фома чувствовал, как по его спине покатились градины пота. В воздухе витал пылающий накал страстей: медведь-шатун готов был выступить против голодного бешеного волка.       — Итак! В бой! — ведущий едва успел отскочить, потому что соперники тут же сцепились в опасной схватке. Вот тут ценители кровопролития, те, кто поставил на Гудвина, пожалели об этом с первых же секунд сражения. Сказать о том, что Черномор в буквальном смысле вколачивал Фому в пол, было не сказать ничего. Черномор хорошо знал приемы. Бывший спецназовец, он буквально просчитывал на несколько шагов те скромные попытки, которые предпринимал Фома, чтобы хотя бы просто сопротивляться.       Бросок за броском о беспощадный пол — все кости ныли и просили о пощаде. Адреналин не помогал, утратив свои обороты в шумном круговороте. Фома наконец-таки понял, что этот противник уж точно ему не по зубам, когда Черномор после особо удачного броска через бедро, придавил его к земле всей своей массой и начал отвешивать по голове удар за ударом, просто как молот по наковальне, причем, электромолот — удары были ровные, четкие — абсолютно одинаковые, так сказать, образцово-показательные удары. Фома только и делал, что пытался закрыться — он все еще не простился с надеждой на очередную победу и сдаваться не собирался, хотя и чувствовал себя прескверно.       — Давай! Добивай его!       — Еще! Еще!       Эти вопли не придавали сил, напротив, отнимали остатки энергии. Разъяренное лицо Черномора с проступившими на висках венами, с раздувающимися широкими ноздрями и звериным оскалом на квадратном лице словно окутало маревом — Фома почувствовал, как его повело куда-то в сторону. Ему очень не хотелось сейчас отключиться, он втянул голову в плечи, пытаясь сгруппироваться и хоть каким-то образом постараться выбраться из-под огромной туши боевой машины.       Клим уже не мог на все это смотреть. Еще с самого начала Фома раздосадовал его тем, что не надел его подарок — серебряный крестик, а теперь этот заносчивый мальчишка попросту погибал под железными кулаками самого лучшего борца подпольных боев, на счету которого было два трупа.       — Паша, — он обратился к телохранителю справа, — сейчас же сделай так, чтобы сверху вода полилась, быстро давай, и чтобы никто тебя не видел!       Двухметровый Паша с лицом заправского крестьянина, широкий, как шкаф, и добродушный с виду, осторожно, бочком вышел из совершенно озверевшей толпы и совсем скрылся из виду, затесавшись где-то среди припаркованных машин.       Клим видел, как из разбитой губы Фомы уже потекла кровь, как начинают закатываться его глаза, как он слабеет, постепенно прекращая сопротивляться ударам. Никто не собирался останавливать бой: Фома уже не мог, Черномор не хотел, а зрители ждали кровавой развязки как манны небесной.       Момент борьбы почти достигнул своего апогея. Еще один удар в висок — и Фома бы не смог встать самостоятельно уже никогда. И тут раздался выстрел. Вслед за ним из разбрызгивателей противопожарной установки, расположенной по всему потолку, хлынула вода, охлаждая пыл зрителей, организаторов и борцов — всех вместе взятых. Черномор тут же прекратил бой и кинулся в сторону.       — Расходитесь! — крикнул ведущий уже на прощание, — сейчас здесь будут пожарные!       Началась суета и паника, ведь подобного инцидента не было еще никогда. Все стремились к своим автомобилям, а затем и к выходу. Зарычали моторы, загромыхали железные дверцы.        В поднявшейся суматохе Клим потерял Фому, которого хотел вывезти из этого злачного места. А пока холодный дождь поливал вся и всех, пока зрители рассаживались по дорогостоящим автомобилям, Фома, просто подхватив свои вещи, бросился со всех ног в сторону выхода, благо, пропускали и пеших, и на колесах.       Оказавшись на улице и пробежав босиком пару кварталов, Фома наконец-то остановился у высокого крыльца дежурного магазина и принялся натягивать на себя влажные шмотки. Ему стало смешно: он снова победитель, но снова без выигрыша, ну ладно, пусть Иннокентий получит его деньги, пусть подавится, главное, что он, Фома, жив. Ему чертовски захотелось выпить. Немного мелочи звенело на дне кармана, и Фома поднялся по ступенькам «ночника», чтобы купить себе водки.