Воскресенье. Утро. Я стою у входа в пекарню, в которой проводил больше времени, чем за учебой. И мне, говоря честно, неспокойно. Хотя именно это место всегда дарило мне покой и безмятежность. Захожу внутрь и вдыхаю запах свежей выпечки. «Адриан, — говорю я себе. – Ну не могут люди, которые делают такие булочки быть эгоистами»
— Вам помочь, молодой человек? – мне задал вопрос крупный мужчина в фартуке. Это, вроде, отец Мари – Том. Странно, я видел его почти каждый раз, как и его жену Сабин. Они всегда мне улыбались, были приветливы. Никогда не думал, что когда-нибудь встречусь с ними при таких обстоятельствах.
Я всегда придерживался генетической теории, согласно которой, к заболеваниям психики чаще предрасположены люди, чьи родственники тоже имели заболевания подобного типа. Но смотря на этих людей, в голове не вязалось: они всегда были приветливыми, да и выпечка, ванилин и корица должны были увеличивать выработку серотонина. А значит, защищать мозг от разрушения. Почему же их дочь сейчас в психлечебнице?
— Да. Вы Том Дюпен? Меня зовут Адриан Агрест, я лечащий врач вашей дочери Маринетт.
Он оглядел меня с ног до головы. Внезапно выражение его лица переменилось с дружелюбного на безразличное.
— А, Марин. Да, конечно проходит, – Том провел меня через дверь на кухне. Мы поднялись на несколько этажей и зашли в их квартиру.
«Все так, как я себе и представлял» — подумал я.
— Том, кого это ты к нам привел? Что за прелестный молодой человек! – из кухни показалась женщина низкого роста с короткими волосами, такого же цвета, как у Мари, но она выглядела куда более…азиатской что ли.
— Сабин, это Адриан, он лечащий врач нашей дочери, – угрюмо пробубнил Том.
— Ах, Маринетт, — не успела Сабин договорить, как из комнаты выбежал мальчик лет восьми и с криками кинулся на меня; и повис на моей ноге.
— Шарль, а ну-ка успокойся! – грозно проговорила Сабин, но Шарль и не думал резвиться. Он серьезно посмотрел на меня и засунул что-то в карман. Что это было, сразу я посмотреть не смог.
— У Марин что-то случилось? – обеспокоенно спросила Сабин, пригласив меня присесть на диван в гостиной. Но как только мы присели, я заметил, что беспокойство было напускным. Мне показалось это странным.
— Почему Вы называете ее Марин? – начал я с нейтрального вопроса.
— Марин ее полное имя, – спокойно сказал Том. – Мы назвали ее Марин, когда она родилась. Но потом Маринетт прижилось больше, и, когда пришла пора делать паспорт, мы ошиблись. Она официально стала Маринетт.
— Вы знаете, что с ней происходит и когда это началось? – я перешел к более серьезным вопросам, так как их холодность выбивала меня из колеи. Мне хотелось поскорее убраться из их дома.
— Нет, не знаем, – внезапно Сабин погрустнела. – Может это было из-за того, что у нас родился еще один ребенок, а может, она просто не выдержала ничего из того, что на нее свалилось.
— Можно по порядку? – спросил я.
— Да, конечно. Лет шесть назад, Маринетт внезапно изменилась словно по щелчку пальцев. Она всегда была радостной, «живой» девушкой, но тут вдруг переменилась. Редко выходила из дома, перестала с нами общаться, запиралась в своей комнате. Я и раньше замечала, какой уставшей и безжизненной она порою была, но тут все усугубилось. Тогда как раз пропали Леди Баг и Кот Нуар, если вы помните. Около месяца она почти не выходила из комнаты, плакала, не разговаривала. Тогда я подумала, что это из-за Луки. Ее парня. Он был старшим братом ее одноклассницы, старше на два года. Но это не помешало им начать встречаться. Я, конечно, была против, но что имеет на своей стороне Мама против силы любви. Они встречались около трех лет. Он даже сделал ей предложение. На семейном празднике. И она отвергла его. Без какой-либо эмоции на лице. А вечером пыталась выкинуть все его подарки. Плакала. И тогда я решила отвести ее к психологу. Но после нескольких сеансов он посоветовал обратиться к врачу посерьезней. Но мы не приняли его совет. И как-то раз, наверное, чуть больше четырех лет назад, я услышала, как она говорит сама с собой. Точнее ругается. И я испугалась, что вдруг кто-то пострадает. Шарль или Жозефин. Или Маринетт, конечно. И я отвела ее в клинику вашего отца, похоже.
Я внимательно слушал ее. Внимательно вглядывался в ее лицо. И ее голос дрогнул лишь тогда, когда она заговорила о Шарле и Жозефин. От этого мне стало тошно. То, что она рассказывала, было похоже на правду, но это как будто было не про ее дочь. Как будто она посмотрела какой-то дерьмовый фильм и теперь без энтузиазма, даже с пренебрежением, рассказывает его сюжет подруге. Только я не был ей другом.
— Так значит вы отдали свою дочь в психушку только потому, что испугались за своих ДРУГИХ детей? – я специально выделил слово «других». Весь ее рассказ я сдерживал себя изо всех сил, чтобы не прервать ее и не назвать идиоткой. – А вы знали, что физически ваша дочь абсолютно здорова. И сейчас я пытаюсь разобраться, что заставило девятнадцатилетнюю девушку отмечать пять своих дней рождений в психушке.
— Во-первых: прошу вас сбавить обороты, Месье Агрест, – учтиво начал Том Дюпен. – Во-вторых: Марин уже давно взрослая девушка, мы не в праве решать за нее, где ей лучше. Просто считаем, что не в этом доме. Вы знали, что она вольна выходить. Она сама остается в лечебнице и деньги за все это платим мы. Не нужно читать нам нравоучения. Вы еще слишком молоды и не имеете собственных детей, чтобы понять.
Внезапно я увидел этих людей с совершенно другой стороны. Они и правда боялись собственную дочь. Быстро распрощавшись с ними, я вышел из квартиры. Вышел на улицу и сунул руку в карман, чтобы достать телефон, но нащупал кое-что другое. Листок, который мне сунул Шарль. Развернув смятый кусочек бумаги, я прочел всего три слова, написанных корявым детским почерком:
«Мари не больна»
Я еще долго гулял по городу и размышлял над смыслом слов этого маленького человека. Сам того не понимая, я пришел к старому дому, крыша которого когда-то была моим убежищем. Я решил подняться туда после шести лет. Как только замок щелкнул, в моей груди зажглось волнение. Там наверняка была куча хлама, которую я оставил в прошлый раз. Ведь только я знал, как открыть эту дверь без ключа. Даже Она не знала.
Но как только я вошел в небольшую комнату, служившую мне когда-то убежищем, я не увидел в ней бардака. Что-то было нет так. Все стояло на своих местах. Кое-где был приличный слой пыли, но все было убрано. Я не верил своим глазам. Затем заметил плед, кое-как свернутый, и пустую банку консервов в мусорном ведре. Я понял, что тут кто-то периодически живет. В мою голову пришло только одно объяснение – бездомный.
Забирается сюда в холода и ночует. Ничего в моей голове не вдохновило меня на более здравую мысль. Я так и остался стоять в проходе и смотреть на плед. Во всей комнате был Ее запах. Как будто не было тех шести лет. Как будто она приходила сюда периодически. В каждом предмете чувствовалось, что он был тут неспроста. Вот эту черно-красную лампу я нашел на аукционе. Потратил много времени и сил чтобы ее выкупить. А вот этот цветочный горшок в форме черного кота Она принесла сама. Подарила мне на годовщину нашего знакомства. И вещей было много. Они согревали нас в холодные вечера, когда твое уставшее тело уже не могло патрулировать огромный Париж, это место было единственным, куда ты мог прийти, не боясь быть замеченным, поспать, подумать, просто сбежать. Это место было убежищем. И теперь, похоже не только для нас.
Я еще немного потоптался у входа, но все же решил уйти. Пока не заметил в углу, под ключницей в виде жука (ее идея) листок. Подняв его, я понял, что это был конверт. На обратной стороне была наклейка в виде кошачьей лапки. Мои глаза расширились, а дыхание участилось. Внезапно стало душно и жарко, а потом меня поразил холодный пот. Это было любовное письмо, которое я Ей написал. Открытое. Значит, она его прочла. Прочла, но оставила без ответа. Оно ведь было здесь раньше? Почему я его не заметил? Ах да, я ведь открываю дверь без ключа. В голове пронеслись глухие отголоски воспоминаний из того дня, и мне стало еще тоскливее.
***
*около восьми лет назад*
Леди Баг и Кот Нуар только закончили совместное патрулирование города. Леди посмотрела на часы: «Хм, что-то мы рано сегодня. Около десяти» — подумала героиня. В одиночку это занимало не меньше шести-семи часов, после чего приходилось проходить весь город снова. А вдвоем они управились всего за два с половиной. И теперь они сидели в их убежище и отдыхали от всего на свете. Девушка лежала на диване, а Котик развалился около нее на полу. Оба молчали, но Леди чувствовала какое-то напряжение, исходившее от Кота и так мешавшее думать.
— О чем думаешь? – ласково спросила она, дотронувшись до его волос. Когда они были в убежище и им не приходилось спасать Париж от очередного «злодея», она позволяла себе быть милой, и даже нежной. Ведь она знала, что Кот чувствует ту же усталость от всей этой жизни.
— О тебе, конечно, – улыбнулся Нуар.
Несколько дней назад у него созрел идеальный план. Он стал замечать, что его Леди давно стала намного нежнее. Нуар решил, что у него наконец-то появился реальный шанс не быть отвергнутым. Но сколько он не пытался представить его признание, выходило либо глупо, либо убого. И он решил написать для себя речь, чтобы заучить ее и потом представить своей Леди. Но кто знал, что простые заметки перерастут в настоящее любовное письмо. И кто знал, что у Нуара так и не хватит сил, чтобы прочесть его лично.
***
***
Воспоминания вспыхнули в сознании Адриана так внезапно, что он сам не заметил, как провел в их комнатке пару часов, трогая каждую вещь и вспоминая все приятные моменты его жизни. Когда же он наконец вышел из подъезда, на улице уже был вечер. «Уже девять» — удивился он. И, кажется, парень даже не знал, чем ему заняться. Свободный вечер был для Агреста чем-то вроде проклятья, потому что каждый раз он вспоминал все, что случалось с ним в жизни; и от этого впадал в дикую тоску.
Поэтому парень, недолго думая, приехал к себе домой, собрал свой ноутбук, заехал в магазин за поп-корном и чипсами. Около одиннадцати он уже был рядом с психиатрической лечебницей Св. Дётре. Это было так резко, что даже волнение закралось в его душе. Он мастерски обошел спящую на посту медсестру и остановился перед знакомой дверью с кучей еды в руках и ноутбуком.
— Привет, – Адриан тихонько постучался и вошел. Девушка сидела на стуле у окна. Когда она повернулась, в ее глазах отразился весь спектр удивления, которое парень только знал.
— Что ты тут делаешь? — шепотом спросила она. Потом опустила глаза на еду, на ноутбук и они расширились еще больше (хотя куда уж).
— Хотел посмотреть какой-нибудь фильм. Ты не против? Не хочется проводить вечер воскресенья одному. – объяснил ей «ситуацию» Адриан. А что еще он мог сказать? «Я размышлял над своей умершей любовью и, внезапно, вспомнил о тебе. Подумал, ты сможешь исправить ситуацию с моей, уже хронической, хандрой» — так что ли?
— И ты решил провести воскресный вечер в дурке? Месье Агрест, у вас что, совсем нет девушки или хотя бы маленького фан-клуба? – Маринетт подстрекательно улыбнулась и изогнула бровь, а Адриан только пожал плечами. Фан-клуб у него, конечно, был. Причем, не маленький. Но почему-то не эта идея посетила его голову.
— Ты против? У меня есть чипсы! – он поманил блестящей пачкой перед ее глазами. Девушка послушно опустилась на кровать и похлопала по второй половине рукой, приглашая его сесть.
— Итак, — начал Адриан. — Что будем смотреть? Хочешь выбрать? — он посмотрел на девушку, которая, в свою очередь, пялилась на своего чокнутого доктора. Они смутились и резко отвернулись друг от друга.
— Не знаю, — скептически произнесла Мари. – Может «Бойцовский клуб»? Мне нравится этот фильм, – Маринетт подняла глаза на Адриана. – Что ты так смотришь? Я стебанутая, мне можно.
Она отвернулась от парня, но это был взгляд не шока, а неподдельного восхищения и удивления. Вечером она была такой спокойной, такой другой. Будто обычной девушкой, в своей комнате; в доме родителей.
— Первое правило бойцовского клуба, — Адриан наклонился ближе к девушке и прошептал ей на ухо. – Никому не рассказывай о бойцовском клубе.
Он посмотрел на девушку, а она улыбалась ему. Впервые он видел ее широкую улыбку, такую беззлобную, без саркастического налета. И он включил фильм, достал попкорн и чипсы. Они смеялись, пару раз Мари даже вздрагивала.
И их душевные раны затянулись как по волшебству. Не было ни голосов, ни призраков прошлого, только маленькая комнатка в психиатрической лечебнице, экран ноутбука, на котором еще не закончился фильм, и два молодых человека, уснувших и прислонившись головами.
