===
Из глубины дома доносились приглушенные голоса. Тошнота и головокружение, верные признаки сотрясения, то стихали, то становились сильнее. Тело ныло, и в плече разливалась тупая боль. Бруклин смотрела в потолок не мигая. Круглая люстра смотрела не нее в ответ с потолка. В комнате стоял полумрак, единственный источник освещения — голубоватый свет, льющийся сквозь зашторенное окно. Но потолок был белым, и люстра давала холодное искусственное освещение. Бруклин знала, потому что в этой комнате из нее вытаскивали нож. Какое-то время она сомневалась, не было ли случившееся сном. На протяжении двух часов восстанавливая в памяти подробности случившегося, она пришла к выводу, что не было. Брук зашевелилась на кровати, поморщившись, когда каждый позвонок, каждая мышца откликнулись на движение острой болью, села, поставив ноги на пол, и потерла пальцами глаза. Потом прислушалась. Отец и Дик тихо переговаривались. Ей не послышалось. И она точно была не у себя дома. Бруклин обвела взглядом комнату. Она хотела бы потерять сознание, едва оказавшись в салоне автомобиля Дика, но сознание осталось при ней. Не считая боли и шока, всю дорогу она отчетливо понимала, что происходит. Легкий наркоз ей сделали уже на месте, и с того момента реальность стала смазанной. Ей пришлось потрудиться, чтобы разобраться в образах, которые подкидывал мозг, и отличить реальные события от наркотического бреда. Она надеялась, что не разговаривала во сне. В противном случае история, которую она рассказала Дику и отцу могла легко расползтись по швам. Поездка до места, в котором они находились, заняла три часа. Через десять минут после того, как Дик подобрал ее, машина остановилась, и в салон забрался отец. К тому моменту, она успела сбивчиво пересказать Дику события, которые привели ее к сложившейся ситуации. Она умолчала об одном — почему ей понадобился пистолет. По версии Брук, Джордж попросил ее об услуге. Тогда она привлекла внимание Дюрана. Пистолет был выдан ей как средство защиты. Когда отец оказался с ними, Дик просто пересказал ему историю Бруклин. Та слабо и односложно отвечала на короткие вопросы, слишком уставшая, чтобы повторять одно и то же по нескольку раз. Ее оставили с расспросами. Отец остановил ей кровотечение, и всю дорогу Брук ехала, мечтая о том, чтобы потерять сознание: это были физически самые мучительные часы в ее жизни. Но организм категорически отказывался отключаться. Теперь, в спокойной обстановке, Брук понимала, что ее байка легко раскроется, когда отец найдет Хэкворта. И она не сомневалась, что он это сделает. Бруклин покачала головой. — Черт, — она прикрыла глаза ладонью. Голоса по-прежнему разговаривали. Это был успокаивающий звук, напоминание, что кошмар закончился. Но ей было необходимо поговорить с отцом. Кроме того, мочевой пузырь казался переполненным. Застонав, Брук отняла руку от лица и, кривясь от боли, поднялась на ноги. Рука машинально потянулась к спине, и пальцы прошлись по позвоночнику. Ощущения были такие, будто каждый позвонок вскрыли и вывернули под невероятным углом. Самая сильная боль была в грудном отделе, куда пришелся основной удар. Ее пальцы, тем не менее, не нашли дефектов. Бруклин нахмурилась. Падение с такой высоты не могло пройти без следа, и цену за свой прыжок ей предстояло узнать после обследования. Держась рукой за стену, она направилась к выходу из комнаты. В коридоре было темно, но из гостиной лился теплый свет. Голоса замолкли, и Брук напряглась, ожидая, выйдет ли кто-то ее проверить. Этого не произошло, и, помешкав, она сориентировалась и направилась к двери в ванную. Отец сказал, Дик — близкий друг. Но для Бруклин мужчина по-прежнему был чужаком, и она чувствовала себя стесненно с ним в одном доме. Она воспользовалась туалетом, умылась, и, набравшись решимости, направилась в гостиную. Это была комната средних размеров, уютная и свободная. Из мебели в ней был диван, кресло, журнальный стол и несколько книжных шкафов. Пол закрывал большой однотонный ковер серого цвета. На пороге Бруклин остановилась, придерживаясь рукой за косяк. Отец сидел в кресле, Дик — на диване против, подавшись вперед и чуть склонив голову. Его ладони были сцеплены в замок и висели между коленей. Когда Бруклин появилась, оба посмотрели на нее, и Дик улыбнулся. — Как дела, Джек-Попрыгун? — Думаю взять отпуск. — Выглядишь хорошо. Для человека в твоем состоянии. И ветеринара. Брук не ответила, откинув волосы со лба. Отец молча смотрел на нее. — Дик, выйди, — тихо сказал он, и улыбка его друга увяла, а сердце Бруклин пугливо сжалось. Она опасалась, что он просто отправит ее обратно в кровать, но нет. Все звучало намного хуже. Отец не нянчился с людьми. Бруклин была в удовлетворительном состоянии, и он не собирался откладывать разговор. К счастью, она тоже. Но это не отменяло того факта, что ее душа уходила в пятки. Дик вздохнул и поднялся. В полумраке гостиной освещение углубляло тени на его уставшем лице, и Брук поняла, что он старше, чем ей показалось. — Удачи, — сказал он ей на выходе и обернулся к сидящему в кресле мужчине. — Я пройдусь, посмотрю окрестности. Отец кивнул, и Дик вышел в коридор. Когда входная дверь хлопнула, Брук пересекла гостиную и тяжело опустилась на диван. — Это был Ричард Грейсон? — Спросила она. Отец моргнул. — Я видела его один раз, но не узнала, — объяснила Брук. — Потом лицо показалось знакомым. Я думала, что видела похожее в каком-то журнале. Но нет, это была газета. Он приемный сын Брюса Уэйна, да? Отец молчал секунд десять, потом кивнул. — Да. Бруклин мотнула головой и поморщилась, схватившись за шею. — Надо же, — пробормотала она. — Бруклин, — сказал отец, и она затаила дыхание, с опаской поднимая на него глаза. — Ты знаешь, почему в алкогольном опьянении люди реже получают травмы при падениях? — Их тело расслаблено, — осторожно ответила она. — Да. Их тело расслаблено. Трезвый человек становится твердым, когда понимает, что происходит. Но пьяный расслаблен. На каком-то участке полета ты потеряла сознание. Брук нахмурилась. — Да, я… Я ударилась… — Тебе удалось замедлить скорость. В конечном счете, ты упала с высоты двух с половиной этажей, перевернулась в воздухе и приземлилась на спину. Это единственное, в чем тебе не повезло. Предпочтительнее было сломать руку. У тебя легкая форма сотрясения головного мозга и ушиб позвоночника. — Только ушиб?.. — Боязливо спросила она. — Молись, чтобы это был только ушиб, — резко произнес отец. — Но мы осмотрели тебя, и позвонки не смещены. То, что ты в состоянии ходить и разговаривать говорит, что у тебя нет травмы позвоночника. И нет ничего хуже травмы позвоночника. Один… близкий и дорогой мне человек оказался прикован к инвалидному креслу, Бруклин. И при всех своих связях, при всех своих возможностях, я ничего не могу с этим сделать. Ты понимаешь?.. Ничего. Брук молчала, не решаясь шевельнуться или отвести взгляд. — Твоя жизнь ломается на до и после. То, что доступно всем, становится для тебя недосягаемым. Ты не можешь простейших вещей. Тебе нужен помощник, чтобы пойти в туалет и переодеться. Окружающие смотрят на тебя с жалостью. Ты не можешь выйти из дома, если на лестнице нет шасси. Не можешь встречаться с друзьями, завести любовника, иметь детей. Ты живешь, зная, что больше никогда не сможешь пройти на своих ногах по улице, сделать то, что люди не способны оценить, пока этого не лишатся. Дрожащей рукой Брук вытерла глаза, понимая, что ее трясет. Описываемая реальность была настолько близко, что Брук не верила до конца, что сумела ее избежать. Рисуемые перспективы были холодной черной дырой, лед обжигал спину и сжимал грудную клетку. Наконец, осознав, что проигрывает, она уронила лицо в ладони и зарылась пальцами в волосы. Кресло скрипнуло, и в комнате раздались тяжелые шаги. Отец опустился рядом, и тяжелая теплая рука легла ей на плечи, притянула к себе. Брук обняла большое туловище, пряча лицо в рубашке. Сквозь гул крови в ушах и лихорадочно сменяющие друг друга образы, в памяти всплыла картина, от которой ей захотелось вырваться из его рук и броситься к двери. Ветклиника. Она на скамье. Рядом сидит человек, на которого она боится поднять взгляд. Его рука точно так же лежит у нее на плечах, она чувствует исходящий от его тела жар и слышит, как сердце бьется. Он раза в два уже и легче отца, но ей кажется, он усилит хватку — и ее раздавит вместе с городом. Отец был рядом. Его грудь вздымалась и опускалась в такт дыханию. Больше всего ей хотелось поднять лицо и рассказать, выложить ему все. Но, но, но… Он перехватил ее звонок. Он предвидел, что Бруклин попытается позвонить отцу. Он убил женщину-оператора на записи. «О, и Бруки… Пискнешь ему, что я заходил…» Брук разлепила отяжелевшие веки. В расплывающемся мире со смазанными очертаниями, он стоял в проеме двери и смотрел на нее. Тяжелая куртка была по-прежнему ему велика. Бледная кисть поднялась к вороту рабочей рубашки. Ребро ладони прошлось по жилистой шее. Вместо лица она видела размытое белое пятно, и в пятне, как свежий порез, расползалась улыбка. «И все эти милые люди на фотографиях…» Она помнила его губы, бледные. Сейчас улыбка была красной, как в телевизоре, и невероятно широкой. «Кого еще мне убить, чтобы отучить тебя стучать своему папочке?..» Ей было жаль человека, о котором говорил отец, но еще больше ей было жаль себя. Прошло время, прежде чем она успокоилась. Едва Брук совладала с собой, отец отпустил дочь, позволил сесть ровно и тыльной стороной ладони вытер влажные дорожки на щеках. Брук шмыгнула носом, откидывая волосы со лба, и подняла на него взгляд. Ей многое хотелось сказать. Что ей жаль его друга. Что ей жаль заставлять его проходить снова через то, что он прошел когда-то. Что ей страшно. Что она злится на него за то, что он позволил всему этому случиться с ней прямо под своим носом. Что он понятия не имеет, через что ей самой пришлось пройти. Через что она до сих пор проходит. Что он позволил ЕМУ до нее добраться. Как отец может не видеть очевидного? Это все было слишком серьезно и слишком тяжело, и она смогла выдавить только: — Здесь не хватает дяди Шрама, да? — Бруклин слабо улыбнулась. — Что? — Пустой взгляд. — Ничего, — она сделала глубокий вдох, сгоняя остатки дрожи. — Детский… мультфильм. Ты не смотрел. Не обращай внимания. Он молчал минуту. — Я смотрел Короля-Льва, Бруклин, — Брук удивленно посмотрела на него, ее брови поползли вверх. Она не могла представить себе отца смотрящим мультфильмы. Она не могла представить его ребенком. — Это последнее, что приходит мне в голову сейчас. Я никогда не любил этот мультфильм, — неожиданно признался он. — Нет? — Растерянно переспросила Брук. — Он тяжелый для меня, — обрывисто отозвался он. — Для меня тоже. Повисло молчание, и в тишине тикал механический будильник на книжной полке. — Где мы? — Наконец, спросила она. — Мы за двести километров от Метрополиса. — Метрополиса?.. — Брук бросила взгляд в сторону окна, но снаружи была только темнота и свет уличного фонаря. Она совершенно не помнила дороги. — Да. Между ним и Готэмом. Здесь небольшой коттеджный поселок. Этот дом принадлежит мне. Ты поживешь в нем, пока в Готэме не станет спокойнее… Я бы предпочел, чтобы ты вообще туда не возвращалась. Брук не ответила, понимая, что спорить не время. — Ни о какой работе пока не может быть речи. Твоему организму потребуется не меньше двух недель, чтобы оправиться. Вероятно, дольше. И я договорился с врачом и массажистом, чтобы занимались твоей спиной. Когда поправишься, мы подумаем, что делать дальше. Ты, верно, не захочешь сидеть дома, я прав? Брук кивнула. — В Метрополисе у меня много друзей. Я познакомлю тебя с ними. И предоставлю квартиру. Поищешь работу там. Думаю, мой друг поможет подобрать тебе место. Бруклин кивнула. Мысли вяло возвращались к ветклинике, но она не находила в себе сил сосредоточиться на ней. Дик сказал, они в безопасности. С Донни в последний раз она говорила по телефону — тридцать секунд в машине. — Мой друг?.. — Тихо спросила она. — Ему придется какое-то время отсидеться, как и тебе. Я могу защитить вас, но шакалов не стоит провоцировать лишний раз, — он покачал головой. — Я помогу ему устроиться в Метрополис, если он этого захочет. Вдвоем вам будет проще. Вернуться можно потом. Брук кивнула, немного повеселев. Конечно, их клиника лишилась двух специалистов, но у Джессики оставался Чен Ху, и второй новичок заступал на первую смену через день. Какое-то время они сидели в тишине. Бруклин жадно, почти с трепетом впитывала в себя непередаваемое ощущение тепла и безопасности. Рука отца лежала у нее на плечах. Она казалась одеялом, которым ребенок пытается укрыться ночью от монстров под кроватью. Бруклин приснился кошмар, но взрослые пришли и включили свет. Чудовищ не существует. — Пап, — хрипло выдавила она. — М? Бруклин замешкалась, не решаясь разбить тишину. Она знала, что как только это сделает, вернуться назад будет невозможно. — Кто такой Джокер? Она не видела его лица, но перемена была мгновенной: отец напрягся. Ей показалось, его сердце пропустило удар. Он не ответил, и Брук поспешно подняла на него лицо. Их глаза встретились. — Почему ты спрашиваешь? Она ожидала этот вопрос. — Про него сейчас все говорят, — осторожно начала она, внимательно следя за выражением его лица. — Я не понимаю, почему. Что в нем такого? — У тебя есть интернет, Бруклин, — сухо выдал отец. — Ты восемь лет живешь в Готэме. Ты знаешь, кто это. Она качнула головой, морщась от головной боли. — На самом деле не особо, — она покачала головой. — Вся эта… буча вокруг Джокера как-то пронеслась мимо меня. Отец уставился на дочь с широко открытыми глазами. Потом его лицо резко переменилось, дернулось, и он издал короткий невеселый смешок. — Что смешного? Лицо отца посерьезнело. — Ничего, — сказал он. — Ничего смешного. Бруклин. Он всю жизнь пытается сделать так, чтобы его… услышали. Забавно, что ты, в центре всего этого, сидишь сейчас здесь, не имеешь понятия, кто такой клоун, и даже не замечаешь его присутствия в своей жизни. Это действительно хорошая шутка. У людей короткая память. — Мне кажется, — тихо сказала Брук, — мне кажется, я не слышала о нем несколько лет… Я думала, он в Аркхэме… Отец молчал с полминуты. Потом сказал: — Да, это действительно забавно, — и поднялся. Брук наблюдала, как он прошелся взад-вперед по ковру, глядя себе под ноги, потом остановился перед ней и посмотрел с высоты своего роста. — Он не был в Аркхэме, Бруклин, — негромко сказал мужчина. — Он сбежал три года назад. Его не было три года. — Ох, — удивленно выдохнула Бруклин. Это многое объясняло. Во всяком случае… Во всяком случае, это объясняло, почему клоун казался Бруклин таким далеким. Три года. Почти десять лет назад Бруклин перебралась в Готэм. Почти десять лет в раковине. Институт, практика, работа. Она едва следила за новостями. Лет пять назад Джокер… Лет пять назад Джокер в самом деле выступил. Единственный раз на памяти лично Брук выступил в живую. Она видела старые записи и фотографии, это было неизбежно. Слышала о нем. Но все эти вещи, о которых люди говорили с содроганием — массовые убийства, террор, вирусы, отравленная вода, бомбы — все это происходило до нее. В другой жизни. Другой эпохе. Донни ее застал, Джессика ее застала, и Джордж тоже, но Бруклин приехала в Готэм в период затишья. Это случилось под Рождество. Это часто случалось под Рождество. Она слыхала, Джокер не любит Рождество. Как бы там ни было, Бруклин училась в Готэмском Университете и жила в общежитии. Было около семи вечера, суббота. Она сидела в комнате отдыха. По телевизору шла рождественская программа. Бруклин помнила легкий гомон голосов, запах кофе, чая и выпечки, тепло тесного от скопления народа помещения, гирлянду на окнах, самодельные бумажные шары под потолком и большую искусственную ель в углу. Часть студентов расселась на большом махровом ковре, закрывающем пол, другая устроились на мягких пуфиках, на стульях и на диване. Ели легкие закуски и переговаривались. Кто-то играл в «скраббл», несколько человек резались в карты, и все краем глаза следили за телевизором. Просто потому, что движущиеся картинки притягивают взгляд. Просто потому, что это зомбоящик. Бруклин сидела на диване и отвлеченно решала кроссворд. У нее была температура, болело горло, и она проводила праздники в частичном оцепенении: голова отказывалась соображать, и она могла только таращиться в телевизор, отгадывать головоломки, вяло радоваться общей атмосфере уюта и отсутствию учебной гонки. По ящику показывали «Самолетом, поездом, автомобилем». В какой-то момент голоса стихли, как будто нажали выключатель. Атмосфера изменилась. Бруклин не смотрела на экран, и ее карандаш в наступившей гробовой тишине продолжал царапать по бумаге. Еще пару секунд она не понимала, почему герои в телевизоре перестали говорить, а смех и разговоры в комнате резко оборвались. А потом заговорил он, и она подняла глаза на экран. В тумане температуры Бруклин подумала, это чья-то шутка. Шутка закончилась, когда он договорил, и снаружи раздался первый далекий хлопок. За хлопком взвыли автомобили, и визг сигнализации смешался с собачьим лаем. Лаяли далеко, лаяли в квартале от них, лаяли под окнами. Все собаки посходили с ума. Студенты повскакивали со своих мест и в убийственном молчании метнулись к окнам — их протяженности хватало, чтобы место досталось всем, и видно было все. Брук поднялась на ноги, уронив журнал с кроссвордом на ковер, и в трансе подошла туда, где люди, столпившись, безмолвно наблюдали сквозь стекла за зарницей, расцветающей на месте, где раньше стояла высотка. Этажом ниже играла рождественская мелодия, и Джокер за их спинами смеялся. Его смех и мотив «Счастливого Рождества» были единственными звуками, разбивающими тишину. Никто не сказал «Черт» или «О, Господи», потому что никто не знал, что взорвется следующим. Они прислушивались, не зная взлетят ли в следующий момент на воздух или продолжат дышать. Считали секунды. Одна, две, три, четыре. Шум крови в ушах было легко принять за гул взрывной волны, и волоски на затылке вставали дыбом, когда круг за кругом мысли повторялись, и каждый раз Бруклин мысленно отвечала себе, что гул идет не снизу, а стоит в ушах. Потом раздался второй хлопок — взорвалась высотка в Старом Готэме. Он пожелал Бэтмену и городу Счастливого Рождества, и на экране появился диктор с лицом, сравнимым по белизне с его. Голос человека дрожал, и на лбу мелкими бисеринами блестела испарина. Он просил всех успокоиться. Он сказал то, что они итак знали: только что Джокер взорвал два жилых высотных дома. Полиция уже занимается этим. Оставайтесь в своих домах. Будьте бдительны. Не паникуйте, сказал человек, безупречно выглаженная сорочка которого пропиталась потом и прилипла к тощей груди. Бруклин пялилась в экран и спрашивала себя, чем эти советы помогли людям, взорвавшимся внутри своих домов. Чем это поможет им, если в общежитии бомба. Или газ. Или еще что-то. Занятия отменили. Была неделя, когда они, дрожа и поджав хвосты, сидели по своим норам. Бруклин казалось, что она попала в бомбоубежище. Кто-то хотел уехать из города, но выезды перекрыли. В вестях сказали, это ради общей безопасности. Что зонами риска номер один будут выезды из города. Большую часть времени Бруклин провела у себя в комнате. Температура продолжала расти, и сквозь болезнь она понимала только, что паника растет. На несколько дней она выпала из жизни, пролежав их с лихорадкой в постели. И потом, в один день, все просто закончилось. Не было эффектных снимков и видеорепортажа. Накануне Джокер держал в страхе весь город. В следующий момент, утром, без предупреждения, Джокер просто был в руках полиции. Его показали мельком, на носилках. За коркой крови Брук не видела лица, но репортер сказал, это Джокер. По ту сторону экрана никто не произносил слова «Бэтмен». Все итак знали, что это он сделал. Он всегда его останавливал. Его имя шепотом передавалось притихшими, перепуганными, съежившимися перед экранами телевизоров, компьютеров и смартфонов людьми из уст в уста. Шепотом, потому что еще долгое время никто не решался произносить их имена вслух — они стали слишком реальными и обжигали язык. Потом город ожил — это произошло быстро, меньше чем за неделю. Люди спешили забыть. В новостях сказали, Джокер выжил. Никто из них не понимал, зачем врачи каждый раз вытаскивали его с того света. Но он выжил, и его отправляли в Аркхэм. Потом был еще один выпуск. Брук его не видела. Однокурсники рассказали: Джокера успешно перевели в Аркхэм. Конец. Чуть позже Бруклин бросила институт. Никто больше не делился с ней новостями. И, каким-то образом, три года назад она пропустила новость о его побеге, чтобы теперь он выскочил перед ней как черт из табакерки. В телевизоре. В реальной жизни. Бруклин осознала, что отец уже длительное время молча смотрит на нее, и, вздрогнув, встретила его взгляд. — Как ты живешь, Бруклин? — Покачав головой со вздохом произнес он. — Я не знаю, — пробормотала она. — Все это никогда меня не касалось, — начала она и осеклась, вспомнив взрывы и общежитие. — Я не знаю, — повторила она. Отец подошел к ней, и, протянув руку, погладил здоровое плечо. Это был редкий жест с его стороны, и Брук ошарашенно уставилась на ладонь. — Если это тебя не касалось, — сказал он. — Я счастлив за тебя. Но ты должна понять: не видеть опасность не значит не быть в опасности. Единственный способ избежать ее, не полагаясь на слепую удачу — предвидеть. Ты должна жить с открытыми глазами. — Поэтому я спрашиваю. Отец присел на край стола. — Все что тебе нужно знать о Джокере, Брук, это что когда он появляется, нужно бежать. Такой ответ ее не устроил. — Судя по тому, как люди реагируют, я могу представить, — не скрывая раздражения сказала она. — Но почему? — Потому же, почему люди бегут от лесного пожара и радиации. Смертельно. Повисла тишина, и Брук хмурилась, борясь с головной болью и тошнотой, пока формулировала в голове вопрос. — Это ведь один человек, — осторожно сказала она. — Его называют клоуном-принцем преступного мира. Но у него нет ни армии, ничего… Я… Я знаю, что Пингвин из себя представляет, хотя его называют одним из, — она замешкалась, подбирая слово. — Уродов, — подсказал отец. Бруклин смутилась, но продолжила: — Людей той эпохи, откуда явился Джокер. — Той эпохи, говоришь?.. — Эхом откликнулся Гэвин. —… Я имею в виду, даже я знаю, кто такой Пингвин. Но у Пингвина есть имя. Предприятия. Деньги. Вложения. Он физически существует. Ты знаешь, где его можно найти. Его «Айсберг» так же известен в городе, как МакДональдс. При этих словах губы отца тронула легкая улыбка, и Брук подумала, что сравнение вышло не самым удачным. — Я хочу сказать, Освальд Кобблпот, у него есть все то, что… что делает человека угрозой, — отец поднял брови. — Есть средства. Люди, деньги, стволы, авторитет. У любого бандита в городе есть, — она вспомнила Дюрана и поежилась. — Но у НЕГО ничего этого нет! Если ты спросишь меня, кто такой Джокер, я не смогу ответить на этот вопрос, па. Мне кажется, большую часть времени он сидит за решеткой в Аркхэме. И когда он сбегает весь город, внезапно, умирает от страха. И никто ничего не может сделать, — лицо отца мрачнело по мере того, как она говорила. Но Бруклин было необходимо знать. — Освальд Кобблпот, Бруклин… Не то же самое, что Бернард Дюран. И у Джокера есть люди. — Но не такие. Не такие! — Она мотнула головой и схватилась за виски. Боль и дурнота делали мыслительный процесс тяжелой работой. У него была банда, она итак это знала. Видела тела. Но они были не такие, не такие, не такие… — Знаешь, ты права. Они не такие, — мрачно кивнул отец. — К нему стекаются больные люди, девочка. В этом отличие. Когда-то он нанимал головорезов за деньги. Но к нему всегда тянуло гниль. Во все времена. Даже в начале. Душевнобольные, подонки, люди, которым нечего терять… С годами он сколотил себе такую репутацию, что профессионалы отказываются с ним работать. Если, конечно, он позволяет им выбирать… и если они в курсе, с кем имеют дело. — Что ты имеешь в виду? Гэвин не ответил, и снова повисла тишина. — Я не понимаю, как все это работает, — заключила Бруклин. — Чего ты не понимаешь, и что ты хочешь понять? — Сухо спросил отец, мрачно ее разглядывая. — Как ему удается это проворачивать? Как он до сих пор жив? Как его не поймали? — У него есть средства, Бруклин. Он не пользуется ими так, как Кобблпот или Дюран, но они у него есть. — Но это ведь безумие, сбегать из больницы каждый раз, чтобы снова там оказаться. — Поэтому Джокера содержат в Аркхэме, — заметил отец. — Зачем? — Что — зачем? — Зачем он это делает? Он ничего не получает. Это… это бессмысленно. Абсолютно бессмысленно. — Думаю, тебе пора отдохнуть. — Я не устала. — У тебя сотрясение. Тебе нужно лежать, отдыхать и меньше напрягать голову. Этот разговор тебя взбудоражил. — Пап. Пожалуйста. Объясни, — она подалась вперед, уставившись на него из-под сдвинутых бровей. — Я хочу понять. — Понять?.. — Невесело откликнулся отец. — Поверь мне, Бруклин, меньше всего ты хочешь понять. Правда в том, что истина с ним всегда лежит на поверхности. Но люди любят усложнять вещи. Они видят что-то, чего не в силах себе объяснить, и начинают анализировать. Почему. Как. Отчего. Весь мир сидит и анализирует его, Бруклин. Он еще не умер, но они уже пишут о нем книги. Снимают фильмы. И он смеется над ними. Брук мотнула головой. — Его доктора… Знаешь, сколько из них сошло с ума и скольких еще он убил, когда они пытались залезть ему в голову? Эта женщина, Харлин Квинзель… — Харли Квинн? — Да... Харли Квинн… Его врач-психиатр. Из числа желающих «понять». Докопаться до истины, заглянуть внутрь. Ты знаешь, что с ней случилось, да? — Кивок. — Ему нравится сводить людей с ума, Бруклин. Пока они бессонными ночами пытаются его «понять», он путает следы и смеется над ними. Он помог Квинзель изобрести своего Джокера, «понятного», очень далекого от реальности, Брук. Ты пытаешься измерить его в своих единицах измерения. Спрашиваешь о выгоде, потому что можешь понять Кобблпота, который делает то, что делает, ради наживы. Можешь понять Риддлера, которым всегда руководило эго и тщеславие. Но поступки Джокера непонятны тебе. Ты пытаешься наделить их логикой. Своей логикой. Его мозг так не работает. — И ты знаешь, как работает его мозг? — Недоверчиво спросила Бруклин. — Я изучал его. Это моя работа. — Никто не знает, но ты знаешь? — Люди не такие сложные существа. Он проще, чем ты думаешь. — Если он такой простой, — раздражаясь, сказала Брук. — Почему весь мир ломает над ним голову? — Как я сказал, люди любят усложнять вещи. — И что такое Джокер, если по-простому? — Теряя терпение, спросила она. — Вирус. Брук опешила. — Вирус? — Болезнь. Чума. Понаблюдай за городом, Брук, и ты увидишь. Каждый раз, когда он появляется, вокруг него вспыхивает эпидемия. Он делает то, что хочет делать. Он сбегает, потому что хочет сбежать, и попадает обратно, потому что хочет попасть обратно. Вот так. Все просто. — Я не… — Он больной, Брук. Он больной и злой. Поверь мне, глубже ничего нет. — Злой? — Бруклин покачала головой. — Серьезно? Просто злой? — Да, Брук. Увы, люди бывают злыми не только в сказках. Это заразно. Джокер… как радиация… Поэтому столько людей слетает с катушек, стоит ему возникнуть в радиусе. — Почему его не убили до сих пор, в таком случае? — Он больной, — повторил Гэвин, словно ответ был сам собой разумеющимся. — Что с того? Как насчет людей, которых ОН убил? — Резко спросила она, не понимая, как за столько лет никто не сделал того, что следовало сделать давно. — Ты когда-нибудь держала в руках человеческую жизнь, Бруки? Она поджала губы. Балкон, пистолет, проигрыватель, кровь на полу, высокий блондин на мушке беретты. Не прошло и суток; казалось, минули столетия. — Это твой пистолет, — он кивнул на журнальный стол. Брук повернулась и вздрогнула, увидев свой бобкэт. — Зачем он тебе? — Я… — В твоей квартире мы нашли человека, — Бруклин задержала дыхание. — У него проломлен череп. Он выжил, — заверил отец, заметив как остекленел ее взгляд. — Это ты с ним сделала? — Да, — вырвалось почти беззвучно. — Почему не убила его? — Спокойствие в его голосе звучало неуместно. — Не было… Не было смысла. Он потерял сознание… Он не был опасен. И она боялась, что еще один удар убьет его. Боялась, что уже убила его. — Откуда ты знаешь? Он мог придти в себя и разделаться с вами. И он преступник. Что еще он сотворит? Скольких людей убьет, покалечит? — Он не такой преступник, как Джокер. — А если бы был таким же, что тогда? Ты бы добила его? Она замешкалась. — Как ты себе это представляешь, Брук? — Тихо сказал Гэвин. — Предлагаешь отвести его в темную комнату, пустить пулю в затылок? Перерезать горло, пока он на каталке без сознания? Заплатить санитарам, чтобы его придушили ночью подушкой? — Господи, пап! — Как правило, так и делается. Его могли бы убить во время задержания. Много раз. Но он выживает. А если действовать по-грязному, возникают сложности, — он еще раз прошелся перед ней, сел обратно в кресло и подался вперед. Брук молчала, завороженно наблюдая за ним, не веря, что он в самом деле говорит все эти вещи. — Ты говоришь об убийстве. — Ты спросила, почему его не убивают. Отец был прав, но от разговора у Бруклин по коже ползли холодные мурашки, а к горлу подступала тошнота. — Эксперты продолжают признавать его невменяемым. И всегда будут признавать, — он вздохнул, рассматривая костяшки собственных пальцев. — Люди боятся, Брук. Ты сказала, у него нет средств… Ты ошибаешься. Они есть. Больше, чем у кого-либо. Средства не всегда измеряются деньгами. Информация, — он поднял на нее взгляд. — связи, знания, компромат, грубая сила. Он много раз подминал под себя Аркхэм. Один… один раз ему удалось скрывать это больше года. Он начал это изнутри, Брук, пока сидел там. Пока его обкалывали антипсихотиками и закатывали в смирительную рубашку. Бруклин смотрела на отца, пытаясь снова восстановить в памяти образ Джокера, его лицо, манеру говорить и двигаться. Но теперь он ускользал, слишком расплывчатый, чтобы за него можно было уцепиться. Все, что она знала о нем. Все ее страхи. Все это было гляделками в темноте. Реальность была больше, опаснее. — Люди боятся связываться с ним, потому что уверены, что он выживет, вернется. Верят в его неуязвимость. Верят, что он не просто человек. Бруклин вспомнила паралитический ужас, когда Джокер повернулся к ней лицом, незыблемую уверенность, что схватка уже проиграна. — Боятся за свои семьи. Боятся, что с их близкими что-то случится, даже если его убьют или упекут за решетку. «Пискнешь ему, что я заходил… И все эти милые люди на фотографиях…» Она смотрела на отца и понимала, что не решится признаться. Не сможет. Риск был чересчур велик. — Поэтому на него нет покушений в Аркхэме и в госпиталях, где он наиболее уязвим… Были случаи… Многие готовы заплатить, чтобы его прикончили, — он устало потер кончиками пальцев веки. — Исполнителей нет. — А ты бы убил его? — Напряженно спросила Бруклин. — Если б была возможность? Ты бы это сделал? Повисла тишина. Взгляд отца стал далеким. Брук затаила дыхание. — Да, — наконец ответил он. — Много раз. Если б была возможность, — мужчина поднялся и, сунув руки в карманы, отошел к окну. — Каждый раз, когда он исчезает, я молюсь, чтобы он не вернулся. Каждый раз, когда он лежит в госпитале, я надеюсь, что утром включу новости, и услышу, что он мертв. Его организм не выдержит, или кто-то из санитаров специально отключит питание. В Аркхэме ему дадут слишком большую дозу, — отец вздохнул, обернулся и взглянул на дочь, которая наблюдала за ним, вцепившись пальцами в мягкую обивку края дивана. — Прости, Брук. Я знаю, это звучит ужасно. Но ты не представляешь, каково это, жить в постоянном ожидании, что он вернется. — Представляю. Представляю... Он был слишком погружен в себя, чтобы разобрать тревожный звонок в ее тоне. — Убить человека тяжело, Бруклин. Я часто слышу этот вопрос. Почему не убьют… Чаще от людей, которые никогда не убивали сами. Никогда не держали в руках человеческую жизнь. Полагаю, к тебе это теперь не относится. Ты сказала, тот человек в квартире не такой преступник, как Джокер, да? Брук подавленно кивнула. — Возможно. Но, видишь ли, в конце это все не имеет значения. Кто хуже, кто лучше, кто кого убил... Если ты понимаешь, что перед тобой человек. Поэтому на войне так важно обезличивание. Солдатам вдалбливают: противник — это Враг, особь другого вида. Без подготовки человеку тяжело убить себе подобного. Профессионалам ломают психику. Но издержки работы с людьми заключаются в том, что чем больше времени ты работаешь с ними, тем больше они в тебя проникают. Это нормально. Без эмпатии мы бы стали роботами. Ее отсутствие свойственно психопатам и профессиональным убийцам. Например, человеку в квартире. Бруклин помнила его взгляд и его голос. Пугающее ощущение, будто она — полено, которое он собирается разрубить пополам топором, а потом отправиться на обеденный перерыв. И Джокер… Все эти люди, которых он убил… Она мотнула головой. — Я не осуждаю людей, которые убивают по долгу службы, — тихо сказал отец. — но, Бруклин, ты не полицейский и не солдат… Человеческая жизнь хрупка, сломать ее легко. В наши дни на Земле живет столько людей, что ее перестали ценить. Это ошибка. Одна смерть меняет многое. В первую очередь, она меняет убийцу. Я говорю о хладнокровном убийстве. Брук промолчала. В ее состоянии такой разговор стал сложным, а сам предмет обсуждения вызывал неприятный озноб. Она была уверена, что убийство изменит ее навсегда, но, возможно, это невысокая цена за людские жизни и спокойствие. — И она меняет мир вокруг в большей степени, чем ты можешь представить. Всего одна смерть — и жизни многих окажутся разрушены, — он сделал паузу. В его глазах горело что-то темное. Брук стоило труда не отвести взгляд. — Навсегда. Помнишь рассказ про бабочку, Бруклин? — Брэдбери? — Пробормотала она, понимая, куда он клонит. — Там речь шла о тысячелетиях… — Верно. Но в истории хорошо ухвачена суть. Одна капля, и по воде расходятся круги. Любой поступок имеет последствия. Бруклин нахмурилась, уставившись себе под ноги. — Ты сомневаешься, — констатировал отец, наблюдая за ее лицом. — Честно, па, я не думаю, что его смерть будет иметь негативные последствия для кого-либо, — хрипло отозвалась она, болезненно морщась. — Мне… мне не нравится, как это прозвучало. Он помолчал. — У меня есть знакомая. Она работает… в смежной сфере. У нас с ней противоположные взгляды на то, как следует решать проблемы. Она рассматривает их на глобальном уровне. Она считает, если человек — проблема, он подлежит устранению. Как ошибка в программном коде. Скажу так: на моей практике такой подход создает больше проблем, чем решает. К сожалению, в нашем мире он привилегирирует. — Ты много убивал? — Тихо спросила Бруклин. Вопрос не раз вертелся на языке, но она никогда не задавала его. Вопрос, которые дети задают военным и полицейским. «Вы убивали на войне?..» Отец не любил эту тему, и Бруклин молчала. Но речь подошла близко, и она хотела знать. — Я никогда не убивал, — произнес Гэвин, и Бруклин неверяще уставилась на него, уверенная, что ослышалась, или это какая-то фигура речи. Ее отец был настоящим оперативником. Не существовало и крошечного шанса, что Гэвин никогда не убивал. Он поймал ее взгляд и сказал: — Я делал вещи похуже. Стало холодно, но окна были закрыты, и Брук поняла, что озноб идет изнутри. Она не могла представить, что из его уст могло означать вещь худшую, чем убийство. — Боже, — слегка дрогнувшим голосом произнесла она. — Скажи мне, что ты не подписывал бумаг на массовый геноцид. — Это была шутка? — Вроде того. Ты меня пугаешь. — Вначале я так же мыслил на глобальном уровне, — сказал он. — Считал себя наделенным особыми привилегиями. Действовал жестко, самоуверенно. Это стоило мне,. — он сжал на секунду челюсти, — это стоило мне нескольких критических ошибок. Они преследуют меня по сей день. Я живу с их последствиями. Помни об этом, если когда-нибудь захочешь воспользоваться этим, — он кивнул на пистолет. — Я никого не пыталась убить, — заверила его Бруклин. — Знаю. Но пистолет придуман, чтобы убивать, Брук, он притягивает смерть. Поэтому говорят: не бери нож, если не готов его использовать. Ведь что когда ты вытащишь его… Тебе придется пустить его в дело. Так что, если не планируешь убивать, лучше держи его от себя подальше. — Что насчет самозащиты? — Лучшая самозащита — предвидение опасности. Я его оставлю. Решай сама, что с ним делать. Снова повисла тишина. Брук смотрела себе под ноги, на ковер, не вполне веря, что этот разговор действительно происходит. Мерно тикали часы, снаружи ветер гнул деревья и шелестел листвой. Она слышала, как по дороге проехала машина. Брук рассеянно дотронулась пальцами раны на плече и поморщилась, моргая. — Вы его ищите? — Потерянно спросила она. — Его все ищут, Брук. Но с ситуацией в городе… в стране… Во всем мире,. — он покачал головой. — Невозможно выделить все ресурсы исключительно на его поиски. Безусловно, он это использует. В Готэме многие сейчас делают на это ставку. Джокера сложно поймать в лучшие времена. — Но вы поймаете его? — Да, — помешкав кивнул отец. Брук помолчала, размышляя. — Он тебе что-то сделал? — Рискнула она. Ответ был очевиден, Брук всегда его знала. Но она никогда не слышала его от отца. И никогда разговор не касался запретной темы так близко. — Он всем сделал, — резко сказал отец, и Брук покорно опустила взгляд, не собираясь настаивать. Секунд десять длилась тишина, и потом она услышала: — Он убил моего сына. Распахнув глаза, Брук вскинула лицо, сквозь ее тело прошел мощный разряд, будто от тока, мелкие волоски на затылке встали дыбом, а пульс участился и стучал в горле. Она уставилась на отца, не в силах совладать с этой новой информацией. — Это не худшее… Что он мне сделал. Брук покачала головой, не в состоянии переварить услышанное. Убил. Сына. И сделал что-то хуже. Джокер уже убил кого-то… Одного из них. Ее брата. — Сколько ему было лет? — Вырвалось у нее. — Пятнадцать. Но, поверь мне, будь ему восемь, ЕГО бы это не остановило. Бруклин сглотнула. До сих пор ей почему-то казалось, что он не станет ее убивать. Но он убил мальчика на десять лет ее младше. Гэвин только что подтвердил ее версию. Молния не бьет в одно место дважды. Брат, теперь Бруклин… Дети Гэвина. Это не случайность. Это личное. Быть чем-то личным для Джокера… Брук казалось, она слышит, как комья земли падают, стукаются о дерево и шуршат по крышке ее гроба. Во рту пересохло. — Как его звали? — Страх, который она испытывала за себя, был сильнее ужаса, вызванного признанием отца. — Джейсон, — после заминки ответил отец. — У нас была одна мать? — Машинально спросила Брук, почти сразу сообразив, что это невозможно. Насколько ей было известно, ее собственная мать… Они с отцом… Ответа, по какой-то причине, не было еще дольше. — Нет. — Это было до меня? — тихо спросила она. — Поэтому такая секретность?.. Поэтому мы редко видимся? — Да. И это тоже. Брук умолкла, опустив голову. В горле встал ком — она не знала, конкретно, почему. Причин было достаточно. Она должна была сказать что-то, утешить его. Любые слова казались пустым звуком. Джокер убил его сына. Неважно, что Бруклин скажет или сделает. Джейсон будет по-прежнему мертв. — Не бойся. До тебя он не доберется. Я обещаю, — услышала она и оставила голову низко опущенной. Боялась, что он увидит ее лицо и все поймет. — Он о тебе не знает. И ты за пределами Готэма. Его интересует сейчас только город. Я просто хочу, чтобы ты отдавала себе отчет в том, что этот человек из себя представляет. Почему Готэм так опасен, когда он на свободе. Брук по-прежнему не поднимала головы, зная, что если встретится сейчас с отцом взглядом, сорвется и выдаст себя. Она услышала, как он встает, и вжала голову в плечи, пытаясь контролировать мышцы лица. Он сел рядом и бережно обнял ее за плечи, миновав рану. — Я не хотел тебя расстраивать. Мне не следовало говорить о Джейсоне. — Нет, — возразила она, не решаясь посмотреть на него. — Следовало. Я должна была это знать. Если бы я знала раньше... Если бы она знала раньше, она бы серьезнее отнеслась к новостям. Если бы она знала все, что знала теперь, раньше, она уехала бы из Готэма, когда отец впервые предложил ей. — Значит, мне следовало сказать раньше, — пальцы на ее здоровом плече сжались. — Я не хотел, чтобы ты в это окуналась. Это отравляет. Когда ты переехала в Готэм, мне показалось, это рок притянул тебя. Я надеялся, ты выучишься в университете и уедешь. Но ты осталась. — Мне нравится Готэм. Он не ответил. Брук знала, о чем он думает: вернется она, после того, как все это закончится, или нет. У нее был на это ответ. — Пап, — хрипло сказала она, вспоминая. — У меня в городе собака осталась. — Знаю. Ну, разумеется. — Я пропустил момент, когда ты его завела. Как так вышло? Я думал, ты против домашних животных. — Так действительно… вышло, — она подняла взгляд, и они впервые за продолжительное время посмотрели друг другу в глаза. Бруклин сочла нужным пояснить, запинаясь от волнения, по мере того, как приходило осознание, что она врет ему в лицо. — Мой… знакомый… он отдал его мне на время, — отец поднял брови, и Брук поспешила объяснить: — Он постоянно занят, а Брюси заболел и… и он боится, что в приюте с ним будут плохо обращаться… Так вышло… В общем… Я предложила пока оставить его у себя. Она замолчала, чувствуя, что сказала много лишнего. Вранье по-прежнему не было ее коньком. Отец сдвинул брови. — Брюси? — Переспросил он. — Тебе не нравится имя? — Просто странная кличка для собаки, — ровно сказал он, но в глазах явно читалось неодобрение. — Впервые слышу. — Мне тоже не по душе, — призналась она. — По-моему, она ему не идет. Может, мне стоит называть его Брю. Не знаю, — она нервно рассмеялась. Джокер сочинил имя на ходу. Если пес с ней останется, дать ему новую кличку — хорошая идея. Старая не только не шла собаке, Брук не могла забыть, кто придумал ее. Возможно, в этом была одна из причин, по которой Брюси пугал ее. — Ты хочешь, чтобы мы привезли пса сюда или мне его куда-то присторить? — Пропустив невнятное бормотание мимо ушей, спросил отец. — Я могу позаботиться о собаке, пока не поправишься. Дай мне контакты своего друга. Я все сделаю. Ты не обязана этим заниматься. — Нет-нет, я бы предпочла, чтобы он был здесь, — быстро сказала Брук. Отец смотрел на нее, по его лицу невозможно было понять, о чем он думает. — Тебе не до прогулок, Бруклин. — Ты же понимаешь: я лежать не буду. Он смирный пес. Будем гулять понемногу. — Как скажешь. Я привезу его завтра. Привезу корм, чтобы тебе не приходилось об этом думать. — Спасибо, па. — И часто такое случается? — Нахмурился он. — Что? — Не поняла Брук. — Люди оставляют вам своих питомцев. — Ну, ты знаешь, как это бывает. Люди заводят животных, а потом оказывается, что на них нет времени. Иногда они надоедают, — Бруклин горько усмехнулась, пожав плечами. — Нет. Я этого не знал. — Потому что тебе не пришло бы в голову завести щенка и выкинуть его на улицу, — поджала губы Брук. — Ты понимаешь, что он живой. Многие полагают, что это такие забавные игрушки. Некоторые оставляют питомцев и не возвращаются за ними. Несколько недель назад нам летучую мышь принесли. Хозяин не вернулся, а она через пару дней родила выводок и померла. — Летучую мышь? — Встрепенулся отец. — Их что, кто-то держит в городе? — Очевидно, не ее хозяин, — жестко ответила Бруклин. — Они очень требовательные существа, па, знаешь? Он их держал в маленькой клетке. Не знаю даже, чем кормил. Самец, очевидно, погиб, а самку он принес на последнем издыхании. Мышата родились слабыми. Донни их выходил. — Твой друг? — Да. У него талант. У него все выживают. Я была уверена, что они погибнут. — И что вы собирались делать с выводком? Брук пожала плечами. — Выкормить. Потом пытаться пристроить. Непростые животные. Пока они малыши… Но в ветклинике нет условий для содержания взрослых особей. В зоопарке нет места. Так что… Отец молчал с полминуты. — Я могу их пристроить. У меня есть знакомый хироптеролог. — О, правда? — Удивилась Брук. — Это было бы отлично. — В таком случае, завтра займусь собакой и мышатами. — Окей, — впервые за вечер, Брук искренне и от души улыбнулась. Отец дернул вверх уголками рта, протянул руку и провел пальцами по ее щеке, потом притянул к себе и осторожно обнял за плечи. — Договорились. Иди отдохни, Бруклин. Мы долго разговариваем. Чем лучше будешь отдыхать, тем быстрее встанешь на ноги. Он коснулся губами ее лба, и Брук кивнула. — Я выйду, поищу Дика, — сказал отец, поднимаясь, снимая со спинки кресла куртку и надевая ее. — Он должен быть неподалеку. Вернемся, и я пробуду здесь до утра. — Окей, — кивнула Брук, наблюдая за тем как он подходит к журнальному столику. — Что ты делаешь? — Встрепенулась она, увидев, как он взял со стеклянной поверхности нож. Отец обернулся. — Хочу его забрать. А что? — Оставь. Брови отца поползли вверх. — Оставить? Бруклин, зачем?.. Она не ответила, но подалась вперед, уставившись на лезвие у него в руке. — Бога ради, почему? — Повторил Гэвин. Брук замялась. — Понимаешь, — сказала она. — Это… Мое. Она не могла подобрать верного слова. Он был ее. Торчал из ее плеча. Живое напоминание о том, что случилось в тот день. Как она едва выжила. Как она… — Это трофей, — не подумав, выпалила она. — Трофей?.. — Брови отца еще сильнее поползли вверх, прежде чем сойтись на переносице. — Бруклин, этот нож мы вытаскивали из тебя, пока ты лежала без сознания. Он вошел вот на столько, — он показал пальцами на лезвии. Все верно — почти по рукоять. — Я хочу оставить себе, — она помассировала пальцами виски, болезненно морщась. Ей было тяжело приводить аргументы. Она устала. Отец секунд десять смотрел на нее без всякого выражения. Потом кивнул, и ровно произнес: — Хорошо. Как скажешь. Думаю, я могу понять, — он положил нож обратно на стол, бросив на него короткий жесткий взгляд, и протянул Бруклин руку. — Пойдем. Я провожу тебя до комнаты. — Я сама могу дойти. — Я знаю.===
Несмотря на усталость, ей не хотелось спать. Некоторое время она лежала, таращась в потолок, но от разговора мозг проснулся, мысли скакали, и просто хранить неподвижность было пыткой. Действие наркоза окончательно прошло, в плечо и ушибы вернулась боль. Брук снова села, взяла с прикроватной тумбочки баночку с обезболивающими таблетками, высыпала две на ладонь и запила водой из стакана. Потом обвела комнату взглядом, впервые присматриваясь к обстановке, и обнаружила на столе рядом со стационарным компьютером свой мобильный. Поморщившись, поднялась, забрала его и вернулась в кровать, цокнув языком: зарядка показывала одно мигающее деление, и она не видела шнура. Отец ушел. Искать провод или садиться за компьютер она была не в состоянии. Шипя от боли, Брук легла обратно в кровать и открыла браузер. Ее сердце забилось быстрее. Едва ли это можно было назвать тщеславием, но ей было любопытно: ее прыжки по крышам вошли в полосы утренних газет? Брук просмотрела сводку, испытывая все большее разочарование. Она не была удивлена. Каким бы головокружительным забег не был для нее лично, она не помнила внизу толпы репортеров с видеокамерами. Почти со скукой, она прокрутила новостную ленту до самого конца, собираясь отложить смартфон в сторону, когда ее глаз зацепил нечто, заставившее сердце остановиться. Брук слепо уставилась в экран, боясь, что зарядка кончится и он погаснет прежде, чем она успеет убедиться в реальности увиденного. «Идентифицированы тела погибших в бандитской разборке», — крупный заголовок. Чуть ниже слово, привлекшее ее внимание. Слово. Фамилия. Брук скользнула взглядом по статье и застыла. Хэкворт. Джордж Хэкворт. Она уставилась в экран. Это какая-то ошибка. Бруклин скользнула взглядом ниже. «Выпавшее из окна тело обнаженного мужчины сильно обезображено, судя по характеру травм…» Смартфон издал тревожный сигнал, и экран погас. — Нет, — Бруклин выронила телефон. — Как это может быть? Дрожащими пальцами она нашла и извлекла его из складок одеяла, открыла заднюю панель и вытащила батарею. Вставив обратно, дождалась, пока аппарат включится и облизнула пересохшие губы. Пип! Разрядка. Она судорожно открыла входящие. Неизвестный. Неизвестный. Неизвестный. Джордж Хэкворт. Она не вбивала его номер в контакты. Не успела. Бруклин открыла последнее. «Тебя тоже убьют. Не высовывайся. Я не шучу. Не вздумай приезжать.» Все сообщения получены значительно позже разборки и пожара. Значительно позже утреннего выпуска новостей. Смартфон издал умирающий сигнал и погас. Брук молча смотрела в мертвый экран. В голове перекатывалась пустота. Если только эксперты не ошиблись, человек, присылавший ей сообщения, не был Джорджем Хэквортом.