Подарок

      Оставив Фрэнка в кровати, Донни идёт вниз, чтобы найти сигареты и взять бутылку с виски. Возвращается с сигаретой уже прикуренной и зажатой в зубах, несёт в руках пепельницу и бутылку, усаживается, подогнув ногу.       Фрэнк смотрит за ним, изредка скусывая и смачивая слюной пересохшие губы.       Оба молчат.       Фрэнк протягивает руку, Донни даёт ему затянуться сигаретой. Продолжают молчать.       Наконец после продолжительной тишины и скуренной сигареты Донни говорит:       — Тебе понравилось?       — Отвратительно.       Донни усмехается, скорее добродушно и иронически, отпивает прямо из бутылки:       — Не так представлял? Будет лучше. Со временем тебе, есть вероятность, даже начнёт нравиться.       Фрэнк смотрит на него, медленно двигая веками. Он лежит на спине: волосы рассыпались, губы яркие и опухшие. И ещё Фрэнк чувствует, как сперма Донни вытекает между ягодиц, оставляя за собой мокрое, смыкающее и подчиняющее ощущение. Он протягивает руку, делает глоток из бутылки. Возвращает её. Говорит:       — Сделай это со мною ещё раз.       Донни замирает, прекратив завинчивать пробку на горлышке.       — Нет, — отказывает.       — Сделай это.       Фрэнк подключает требовательные ноты, что, как замечает Донни, заставляет его собраться. Определённо, это прелестная черта во Фрэнке: пытаться навязывать ему действие. Она бесконечно трогает Донни. Но нет.       Фрэнк по-прежнему лежит, чуть повернувшись корпусом вбок, пристально смотрит.       — Фрэнк, ты не знаешь, о чём просишь. Это лишнее. Послушайся меня, — говорит Донни, отмечая в глазах Фрэнка то движение, что он успел рассмотреть ранее, но не смог распознать.       — Это ты не знаешь, о чём просишь, Бобби, — говорит Фрэнк, чем безмерно поражает Донни. Более того, кроме непокорства, предупреждения и вызова в мягком, вкрадчивом голосе Фрэнка Донни слышит в нём это. Провокация, что словно бы говорит:       «А ты можешь или нет?»       Донни во все глаза смотрит на Фрэнка. О, он очень ошибался на его счёт. Они похожи в некотором отношении, в отношении настойчивости и упорства. Гасит сигарету, сдвигает пепельницу к краю кровати, встаёт на колени, чтобы лучше оглядеть сверху, потому что всё же хочет рассмотреть тварь, что сидит в тихоне Фрэнке Эшли. И он видит её. Она показалась и улыбается из его золотисто-зелёных прикрытых глаз, его губами, сквозь его зубы, матовые, сладкие и ровные. Она говорит ему его языком:       «Ты обещал мне».       Фрэнк поднимается на локтях, опирается ими в кровать. Медленно разводит колени.       Донни чувствует, как начинает гореть, но несколько иначе, чем ранее. Он заходит между ног Фрэнка и касается рукой его колена. Фрэнк слабо улыбается, почти нет. И смотрит на него этими глазами.       Донни понимает, что Фрэнк знает о нём то, о чём он не давал позволения себе до этого момента даже думать. Делать — делал. Но осмысливать и разбираться, почему он таков и как дальше с собою таким жить — этого Донни избегал. А Фрэнк это каким-то образом видит и разрешает ему сделать.       — Ты будешь жалеть до конца твоих скучных дней, а они превратятся именно в такие, если не воспользуешься тем, что я тебе предлагаю, — медленно и ясно говорит Фрэнк, склоняя голову к плечу. Приказывает: — Ещё раз выеби меня.       Донни бьёт. Наотмашь, тыльной стороной правой ладони, с замахом, откидывая Фрэнка вбок по кровати и рассекая ему кожу на скуле камнем в кольце. Кровь льётся легко, тонко и ярко по щеке и шее Фрэнка. В следующую секунду Донни броском прибивает его к кровати, сдавливает шею, заставляет откинуть голову и тяжело сглотнуть под ладонью. Он цедит:       — Ты напутал, малыш, это я решаю, когда.       Фрэнк закрывает глаза, выдыхает.       — Да, конечно, это ты, — пытается улыбнуться. Он почти не шевелится, руки оставляет прижатыми к кровати, лежит смирно и открывшись.       Донни ослабляет хватку, но руки не убирает. Он прижимается щекой к разбитой щеке Фрэнка, чувствует запах его крови, начинает облизывать уже сворачивающийся след. И понимает, что пришёл в окончательное возбуждение.       И Фрэнк, поджатый им, тоже это понимает.       Донни чувствует движение его лица, переходящее в улыбку. Сдвигается, чтобы её уже видеть.       — Тебе нравится, Бобби?       Донни начинает словно задыхаться и тут же получает от Фрэнка снизу, скидывающий его, боковой в скулу. Он просто потрясён. И не столько силой удара, сколько самим его возникновением. Он снова ошибся. Признаться, решил было, что Фрэнк ищет унижения, не будучи способен сам на решительное действие. Но тот только что показал, что способен и что Донни должен понять следующее: он может делать это, Фрэнк согласен, позволяет и хочет. Но и Донни может получить в любой момент.       Донни очень сильно заводится. Потому что одно дело — истязать слабохарактерного, что ему лично не даст и сотой доли удовлетворения, что это даёт иным. И совсем другое — знать, что тебе позволяет это делать равный. Немного другой, но всё же тот, кого ты, без сомнения, можешь любить, желать и уважать. И от которого точно так же можешь выхватить.       Так вот, Донни уясняет это с одного удара. Но по-прежнему с согласия Фрэнка, это он решает, когда. Поэтому ещё раз с той же руки опрокидывает Фрэнка на кровать. И пока тот, уже не улыбаясь, зажимает снова льющуюся кровь, вздёргивает его к себе на колени, подтягивает ближе и, всаживаясь в мокрый, измазанный лубрикантом и спермой зад, втискивается во Фрэнка, заставляя орать, выгибаясь, и дрожать от грубых, жёстких и полных ярости толчков.       — Ты этого хочешь, Фрэнк? — сквозь зубы, на выдохах, говорит Донни, с каждым рывком вздёргивая Фрэнка собою выше и глубже.       Он видит, что Фрэнку почти конец: его глаза не раскрываются.       Донни укладывается сверху, устраиваясь удобнее и заставляя обнять себя ногами. Зажимает Фрэнку лицо ладонями, говорит:       — Я спрашиваю тебя, ты так хочешь, малыш?       Фрэнк открывает глаза, больные и с расширенными от боли и похоти зрачками, цедит в лицо Донни почти шёпотом:       — Иди нахуй.       Донни с наслаждением улыбается и берёт теснее и глубже. Фрэнк стонет. Донни замечает, что глаза у него мокрые. Сцеловывает с одного соль, чувствует, как Фрэнк касается рукой, обнимает за спину и в полубезумном, на грани самоуничтожения, толчке, тащит его на себя. Донни находит его губы: дрожащие, жадные, злые в отдаче и мягкие в принятии, начинает быстро, добираясь до конца, погружаться.       Фрэнк кричит уже непрерывно в его рот. Фрэнка ведёт. Донни раз за разом проходится изнутри по простате, наполняя Фрэнка блажью и ужасом одновременно. Но удерживать Донни близко тот продолжает сам.       «Ничего подобного», — успевает подумать Робин Донни.       «Ничего подобного», — проносится в его перевозбуждённом кровью, жаждой, виски и болью сознании.       — Не было! — заканчивает он на выкрике, сжимая Фрэнка, железно, словно боясь, что тот растворится, стоит ему потерять контроль до конца.

***

      — Что это было, Фрэнк? — спрашивает Донни, как только выравнивает дыхание и сердцебиение.       Фрэнк смотрит на него чуть исподлобья, снизу вверх, поскольку и лежит на кровати ниже. Сморщивает лоб, чуть улыбается, хмыкает. Отворачивается. Глядит в потолок. Потом поднимается, склоняется над его губами и говорит:       — Я скажу. Но сначала ты.       Донни смотрит на Фрэнка, на его лицо и свисшие волосы.       — Тебе понравилось?       Донни закрывает глаза в знак согласия. Открывает, касается пальцами разбитой кожи у Фрэнка на лице.       — Так может быть часто, если захочешь, — говорит Фрэнк, поворачивая голову и ухватывая подушечку одного зубами, целует ему пальцы.       — А ты? Тебе так нравится? — Донни обнимает его за шею свободной рукою, заставляет лечь рядом.       — Я бы не стал. Я бы вообще не подошёл к тебе, если бы не хотел. Так. И этого. И от тебя.       — Кто ты, Фрэнк? — Донни чувствует, что вдруг начинает дрожать голос. Изменять ему. Поразительно, как может кидать от агрессии к слезам. Фрэнк потрясает его. Просто выворачивает наизнанку.       — Я тот, кто знает, какой ты. И я люблю тебя таким, какой ты есть, таким, каким ты хочешь быть. Тебе не нужно скрывать это от меня, — Фрэнк спокоен, глаза его ясные, руки нежные и мягко удерживают руку Донни в своих.       — Ты любишь меня? Уже? — переспрашивает Донни, чуть сузив глаза.       Фрэнк смотрит в них, снова чуть улыбается, потом тянется, целует под правым.       — Да, люблю.       — Я, мне кажется, куда-то не туда свернул, — говорит Донни. Тоже слабо улыбается: — Это не моя жизнь, тебя нет.       — Это твоя жизнь. Я есть в твоей жизни, — говорит Фрэнк, снова целуя его.       Донни притягивает Фрэнка совсем близко к себе.       — Поскольку я сегодня очень сентиментален, то хочу сказать — мне так хочется верить тебе.       Фрэнк перестаёт улыбаться.       — Бобби, я изменил свою жизнь, чтобы быть с тобою. Я только начал, мне предстоит столько всего решить. И хотя мне абсолютно поебать на мнение большинства, всё же кое-кому придётся объяснять некоторые обстоятельства моего «выхода принцессы». Я не считаю это таким уж подвигом, сам сделал — сам разберусь. Но, возможно, со стороны это будет выглядеть для тебя достаточно многозначительным и весомым. И ты поверишь мне.       — Фрэнк.       — Да.       — Ты должен знать ещё одну вещь. Я тоже хотел бы повторить это единожды, но могу и периодически, если память начнёт тебе изменять.       Фрэнк согласно кивает ресницами.       — Я не отпущу тебя по доброй воле. Ты не сможешь уйти от меня, даже если захочешь. Мне плевать на свободу выбора, даже твоего, если ты когда-нибудь захочешь свалить. Я не смогу, и я не хочу быть без тебя, поэтому я сделаю всё возможное, чтобы тебя остановить и удержать. И, Фрэнк, я бываю… правда жестоким.       Фрэнк снова согласно кивает ресницами.       Донни целует его мягко, расслабленно, облизывая губы. Когда они размыкаются, Фрэнк говорит с абсолютно серьёзным лицом:       — Я знаю. Посоветуешь хорошего проктолога?       Донни начинает хохотать, даже до слёз.       — Фрэнк, мне так жаль, что я уже принял решение — не читать твоих книг. Возможно, я многое потерял. Но, кроме шуток, заведи, — говорит, становясь серьёзным. — Я намерен драть тебя днём и ночью. Твоя задница — моя радость.       — Охуеть, никогда бы не подумал, что подобное заявление вселит в меня столько оптимизма, — говорит Фрэнк.

***

      Фрэнк спас добрую часть человечества, взяв на себя заботу любить такого агрессивного типа, как Робин Донни.       Как показали время и практика, резко снизилось количество конфликтов со стороны Донни по отношению к незнакомым и знакомым, с тех пор как Фрэнк дал ему уверенность, что можно быть таким с ним и истязать его в постели. Он сам временами задавался вопросом: что случилось, как так произошло, что он нашёл счастье в том, чтобы отдаваться столь своеобразному деспотичному человеку, позволяя драть себя в зад. И будучи человеком умным и с хорошим университетским образованием, он докопался до приблизительного ответа. Не очень приглядная ситуация, но, возможно, корни происходящего были в ней.       Фрэнк не спешил делиться своими соображениями даже с Донни, даже после нескольких лет совместной жизни он начал рассказывать о своём детстве кусками, выборочно.       Прошло довольно-таки много времени, прежде чем Донни составил достаточно ясное представление о жизни Фрэнка в отчем доме. И будучи не менее проницательным, Донни также многое для себя сообразил об их связи, но, как бы там ни было, он был благодарен всему, что происходило в судьбе Фрэнка. И что сделало его таким, каким Фрэнк ему встретился. Потому что Донни не мог желать лучшего и иного партнёра, нежели Фрэнк.       Фрэнку пришлось рано научиться биться за себя. И не потому что его обижали гадкие толстые старшеклассники. Ему пришлось защищаться от отца, который был спивающимся, трусливым и просто мерзким. Донни втайне того возненавидел, узнав ближе, но Фрэнку этого благоразумно не говорил.       Старик Эшли был до сих пор жив, вот только его разбил паралич ниже пояса, а так он ещё мог вполне бодро сыпать матюками в адрес неблагодарного сына.       Сначала Льюис Эшли просто бил маленького Фрэнка, часто вместе с матерью. Потом только его одного. А когда попытался добиться от Фрэнка других вещей, что в гадкой закономерности вытекали из избиений, Фрэнк не дался. Причём очень доходчиво. Он прошиб отцу голову тёркой для овощей, первой подвернувшейся под руку, что заставило Лу Эшли потерять сознание, а потом и вовсе на время поутихнуть.       Совсем скоро Фрэнк стал заметно крупнее, сильнее, выше и совершенно недосягаем. Из дома ушёл так рано, насколько мог. Учился с прилежанием, что объяснялось отчасти тем, что финансовой поддержки он из семьи не видел, а жить было нужно. Работал ночью, учился днём.       Кроме всего прочего Фрэнк оказался на редкость талантлив. Он владел даром слова. И этот его дар очень сильно заводил Донни в определённых ситуациях, потому что Фрэнк словно бы знал, что тот хотел слышать и что ему может нравиться.       Донни привлекали скрытность, спокойствие, рассудительность Фрэнка, его вдумчивый, сообразительный взгляд. То, как он произносил слова, вообще говорил. Смотрел, чуть откидывая голову, а когда говорил, то словно бы проверял его реакцию. Донни иногда хотелось физически забраться в него, в его тело. И не просто в соитии, а полностью, посмотреть, что там во Фрэнке, в этом спокойном, ушедшем в себя, похожем на ангела. По мнению Донни, очень красивого мужественного ангела.       И только то нечто в пятнистой шкуре, что жило во Фрэнке, останавливало Донни от продолжения фантазии. О, он хорошо знал, полностью отдавая себе отчёт, не будь во Фрэнке стержня, силы воли, основы, его неизменного центра, Донни ничто бы не держало на этой орбите.       Возможно, как и всякому мальчику, Фрэнку хотелось любить и уважать своего отца, иметь его примером. Но Льюис Эшли был далеко не так идеален и далеко не пример для подражания. И опять же возможно, где-то в нём сидела программа подчинения и зависимости от того, кто, по правилам, заботится о тебе. Она не была реализована, сам же Фрэнк и не дал ей реализоваться, сопротивляясь низкому диктату отца. Но она всё же взяла своё при встрече с Донни, чьи персона и облик запустили в его подсознании и либидо новый отсчёт.       Нет, Робин Донни ни в коем случае не был похож на отца Фрэнка ни в каком из отношений: ни в социальном, ни в физическом, ни в культурном. Только проявление более развитой властности, опять же возможно, запустило тот механизм. Или же Фрэнку Эшли просто-напросто нравилась жестокость? Тогда тайное стало явным.       Интересным было и то, что сам Робин Донни весьма слабо подозревал о своей потребности в контролируемом насилии. Многие мужчины ведут себя вызывающе. Что в этом странного? Обычная вещь. А жёсткий секс — кого этим удивишь? Но как знать, если бы не Фрэнк, может быть, спустя много лет и будучи не с тем человеком, Донни, не умея обращаться со своей страстью, сел бы за решётку, совершив непоправимое.       А Донни был — огонь. Его взгляд бывал временами таким тяжёлым, гнетущим и жёстким, что Фрэнк испытывал проблемы с дыханием, проявляющиеся на физическом уровне. Фрэнка временами начинало знобить от эмоционального шока при контакте с Донни, он просто тонул в его энергии, его кружило и несло, он горел, кричал, зло плакал и психовал. В общем, испытывал всю полноту и радость физического бытия с любимым человеком. С Донни его стремление подчиниться, попасть в физическую зависимость, сдаться и позволить себе упустить контроль, расслабиться в ней, реализовалось с лёгкостью, не встречая физического отвращения. Так он осознанно и добровольно, на влечении, пошёл в лапы к Донни. Что-то в его психике сказало, что вот достойный, кого можно любить, не испытывая стыда за то, как любишь. Робин Донни был сильным. Сильным без червоточин. Поэтому, раз разногласия не случилось между «хочу» и «могу», то Фрэнк с лёгкостью сделал свой выбор.       И очень скоро Донни понял, что попал в ловушку. Желанную, сладкую, но ловушку. Это сначала ему казалось, что он развращает Фрэнка, потому что именно Донни имел опыт в однополой любви, достаточно бурный местами и неединичный. А потом он вдруг заметил, что ничего подобного. Конечно за ним осталось преимущество брать, но вот выбор...       Именно Фрэнк провоцировал его на раз. Словом, напоминанием, движением, а когда очень хотел, то той ненасытной сумасшедшей тварью, что сидела в мрачных душных глубинах его либидо. И Донни, утоляя свой темперамент, делал, как того хочет Фрэнк. В итоге всегда так, как того хочет Фрэнк.       Очень часто начиналось с инициативы Донни, а в конце он понимал, что нет — это с подначки Фрэнка. Фрэнк же, с головой окунаясь в новое для него, любопытное и притягательное, хотел.       Всё началось как страстный, пожирающий, даже истязающий роман.       Временами Донни казалось, что оба слетают с катушек, настолько они застревали друг на друге. И ничего странного, ведь более сильных эмоций, более сильных в физическом отношении ощущений, помноженных на взаимное чувство, он не получал и, знал, не получит, потому что то, чем они занимались с Фрэнком — такое только за деньги и в закрытых клубах.       Для Фрэнка это тоже стало одним из самых потрясающих опытов в отношениях.       До рождения Мины они плотно сидели друг на друге, как героиновые наркоманы. С появлением дочери пришлось изменить образ жизни, чему способствовало само её присутствие. Когда же через два года появился Фрэнк-младший, они стали окончательно семейной парой притихших полусумасшедших. Но страсть друг к другу перешла на новый уровень, более хронический, скрытый, временами выливающийся в такие лавоподобные потоки, что становилось дурно обоим.       Если бы не замечательные особенности пластичной, изменчивой и приемлющей себя безоговорочно психики обоих, что уже одно это делало их на порядок счастливее иных как гомосексуальных, так и гетеросексуальных пар, образ самовыражения во многих областях давно бы разрушил как их самих, так и их брак. Но выходило по-другому. Донни и Фрэнк были счастливы друг с другом. Счастливы, в сознании или без сознания, но только вместе.       Добрый кусок удачи состоял в том, что физически Донни возбуждал Фрэнка, и наоборот, Фрэнк, до разрывающих стремлений, возбуждал Донни. Когда Донни, перед тем как взять, избивал Фрэнка, он испытывал чувство чуть ли не сходное тому, которое испытывали (он был уверен), фантастичные, поедающие друг друга ложками на вытянутых ручках, выдвигающие друг из друга внутренние органы и заталкивающие друг в друга ящики и всё прочее создания на полотнах Дали.       Фрэнк же чувствовал нечто сродни эффекту, которого добивались на вакханалиях менады, когда их обожаемый «лоло, дендридис» разрывал их на части, овладевая в ярости и любви. Где-то так.