Подарок

      Донни, не сомневаясь, сказал бы, что наблюдать за Фрэнком — одно из его любимейших и увлекательнейших занятий. В отличие от него самого, который ничего в себе долго не таит, не вынашивает и не замалчивает, Фрэнк персона скрытная, немного жадная до личных откровений.       На этой почве развернулась война.       Довольно-таки скоро после знакомства Донни убедился, что Фрэнк открыл ему лишь необходимую, с его точки зрения, часть информации о себе. Эту самую чёртову верхушку холодного айсберга, то, без чего не смог бы держать Донни около.       Историю детства Фрэнка Донни вытянул только к двухлетию Мины, когда тот уже не мог из соображений приличия чего-то скрывать. И Фрэнку пришлось показать дом родителей в Западном Голливуде, познакомить с миссис Эшли и стариком. Мало приятного, конечно, в плане знакомства со стариком Эшли, но Донни словно ещё глубже забрался в мир Фрэнка, ему в голову, почувствовал себя ближе.       Фрэнк приглашал мать на свою свадьбу, но та отказалась по той причине, что Фрэнк не желал видеть на празднике отца. Фрэнк сказал, что женится, но не сказал — на ком. Поэтому миссис Эшли долгое время пребывала в неведении. Настоящее положение вещей её ошеломило. Старика же разозлило.       Картина знакомства достигла пика прелести тогда, когда миссис Эшли, видимо, достаточно красивая в молодости, потому что Фрэнк походил на неё, улыбаясь и искренне радуясь встрече, спросила:       — Фрэнк, милый, вы с мистером Донни работаете вместе? Я просто не совсем поняла.       Донни приготовился получить удовольствие от любого, Фрэнку угодного ответа. Тем более что папаша Эшли, сидящий в своей коляске, видимо, уже подозревая самое худшее, просто прожигал его близорукими к старости глазами.       — Нет, мама, мы не работаем вместе. Мы живём вместе.       Миссис Эшли, всё ещё улыбаясь, смотрела на Фрэнка. Мгновение спустя нахмурилась:       — Совместное жильё?       Донни, сделав глоток кофе из чашки, решил положить конец двусмысленности, которую настойчиво удерживала за хвост миссис Эшли.       — Миссис Эшли, Фрэнк хочет сказать, что он спит со мною. Мы женаты.       Миссис Эшли раскрыла глаза и неверяще на него посмотрела.       — Твою мать, я знал, что из тебя не выйдет толка ни на грош, парень. Надо было тебя прибить, пока не сбежал из дома и не заделался пидорасом, — Лью Эшли с ненавистью зашевелился в кресле.       Фрэнк спокойно пил кофе и, посмотрев на отца, сказал:       — Очень надеюсь, что ты чертовски разочарован.       — Ты наглый и безответственный, Фрэнк. У тебя хватает совести прийти сюда и заявить, что ты чёртов педик!       — Знаешь, папа, чтобы наше свидание можно было считать совсем уж удачным, хочу, чтобы ты знал: Робин сверху. Не желаю, чтобы ты путался в неясностях, — Фрэнк улыбнулся и кофе допил.       Старик Эшли покрылся апоплексическим румянцем.       — Фрэнк! — попросила миссис Эшли.       Донни, наблюдая за семейным скандалом, откинулся на спинку кресла.       — Прекрати, ты же видишь, ему будет плохо.       — Бога ради, мама, да ему всегда было лучше всех вокруг, потому что он-то ни в чём себе не отказывал, в отличие от нас.       Фрэнк поднялся.       Донни следом.       — Очень вкусный кофе, миссис Эшли, рад был познакомиться.       Донни улыбался так, что у миссис Эшли не хватило духа явно выказать ему свою досаду. Повернувшись к старику Эшли, Донни спросил:       — Я так понимаю, никаких прощаний за руку?       По взгляду понял, что «да, никаких прощаний за руку».       Фрэнк поцеловал расстроенную мать, проходя мимо инвалидного кресла, коснулся отца за плечо рукой, не более.       Но это ещё не всё, что долго таил и таит в себе тихий омут, имя которому — Фрэнк Эшли.       Донни уже научился отслеживать на его золотистом прекрасном лице тайные движения, что Фрэнк держит в себе. И он делает всё, чтобы знать о них. Ну потому что Донни так не может. Он действительно и в буквальном смысле хочет копаться в его внутренностях, знать его, чувствовать, Фрэнк для него — единственное и горячо любимое существо в этой Вселенной, ему о нём всё интересно, Робин любить по-другому не умеет.       И если Фрэнк откровениями не раскидывается, то Донни достаёт информацию весьма варварски: вымогательствами, скандалами и угрозами. Особенно если Фрэнк начинает играть в молчанку и сверкать глазами. И каждую отвоёванную мысль и желание, вытянутые из Фрэнка, он с любовью изучает и рассматривает.       Он хорошо помнит ту очень яркую, их первую и настоящую, невыдуманную стычку, в которой Фрэнк кричал:       — В чём дело, зачем тебе нужно это знать, Бобби?! Ведь ты уже можешь делать со мною всё, что хочешь, этого что — мало?!       Само по себе то, что Фрэнк кричит — уже достижение, потому что только так Донни понимает, что начал его пронимать.       — Ты что, совсем спятил, думая, что я буду довольствоваться только потребностями твоего сумасшедшего тела?! — гневно, яростным шёпотом на грани, говорит Донни, отшвыривая в сторону упаковку сигарет, из которой хотел взять одну, но не успел, застигнутый нервным порывом двигаться. — Думаешь, мне этого достаточно, просто драть тебя и не хотеть знать, почему ты который день ходишь как ледышка? Что тебя тревожит? Я не умею читать мысли!       Фрэнк стоит в противоположном конце патио, запихнув руки в карманы джинсов.       — Думаю, да, — нагло говорит он.       — Вот так вот? — Донни вскидывает брови, отводит голову. — То есть я так примитивен, что мне достаточно просто того, чтобы ты мне давал? И я буду в порядке?       Фрэнк, не размениваясь на «да» или «нет», смотрит.       — Я, блядь, ещё и поговорить люблю, — напоминает Донни. Он готовится броситься, потому что Фрэнк смотрит одним из тех дерзких и холодных золотисто-зелёных взглядов, которые Донни ненавидит.       Они как ледяная стена, которой Фрэнк очень хорошо отгораживается и которую Донни может только расколотить. Оскорблениями, рукоприкладством и шантажом. Но не может допустить, чтобы, когда они устанут кричать и ссориться, этот взгляд остался последним, каким посмотрит на него Фрэнк. Иначе тот будет крепнуть и, в конце концов, останется навсегда. Поэтому Донни должен его сломать, вырвать другой, тот, в котором Фрэнк его любит.       — Отъебись, — говорит Фрэнк.       Донни начинает, угрожающе сжавшись, подбираться.       — Я очень прошу тебя, Фрэнк, скажи, в чём дело. Не заставляй меня выбивать из тебя это, — говорит тихо и сдавленно.       Фрэнк молчит и даже не отступает, когда Донни приближается впритык и сжимает его локоть так, что становится больно.       — Ты лжец и подонок.       — О, в самом деле? Да с чего, блядь, я лжец и подонок?! — Донни вдруг чувствует головокружение от двух озаряющих его противоречивых мыслей.       Одна — это та, что Фрэнк просто затеял жёсткую стимуляцию их чокнутых либидо. И то, как он сейчас ведёт себя, очередная провокация, которая закончится среди разбитых горшков с бегониями и со спущенными штанами. Вторая, что Фрэнк действительно чем-то вполне обоснованно встревожен. И, похоже, Донни догадывается, чем. Но ему нужно это услышать, чтобы Фрэнк сам сказал. Потому что если это то, что он думает, так Фрэнк ненавидит его уже где-то с полмесяца.       — Скажи мне, — цедит, дёргая Фрэнка за руку, а второй ухватывая за рубашку на груди.       Фрэнк выдирается, но Донни подтаскивает обратно.       — Я тебя ненавижу, ты знаешь? — выдыхает, искажаясь, словно от боли. Но это вряд ли физическое, потому что волнение совсем другое. Это прямо-таки душевная мука.       — Да-да, я вижу, ты хочешь, чтобы я умер. Говори, твою мать.       Фрэнк выдерживает его взгляд секунд десять, потом глубоко вздыхает и говорит:       — Ты спал с ним?       — Спал с кем? — тут же уточняет Донни, удерживая его взгляд, руку и близкое присутствие.       — Я не знаю точно, — внезапно тихим и усталым голосом говорит Фрэнк. — Он сказал, что вы старые знакомые и что ему хотелось бы знать, где тебя найти.       Робин внимательно рассматривает Фрэнка.       — Он что, был здесь?       — Да. Он даже знает, что это твой новый дом. Верно, и вправду твой близкий дружок, — и тут Фрэнк снова начинает набираться негодованием.       Донни чувствует это, а в следующую секунду отступает, едва устояв, потому что Фрэнк его отшвыривает.       — Кто это? Ты не хочешь мне сказать? — бесится.       Донни смотрит, потом, сообразив, что Фрэнк страдает от подозрений, произносит:       — Если так хочешь… Кстати, он не говорил мне, что был здесь.       — Да поебать, что он тебе говорил! Боже, ты что, виделся с ним?! Ты спал с ним?       Донни кажется, что Фрэнк готов умереть. Не ясно только — от чего: от ревности, от бешенства или от подтверждения ожидаемого предательства.       — Спал, года за два до нашей с тобой встречи. Я с ним жил вместе одно время, — пожимает плечами.       Фрэнк смотрит на него суженным колючим взглядом и спрашивает полным ревности, яда и ненависти голосом:       — Что, нравятся преждевременно состарившиеся типы на «харлеях»?       Донни начинает искать ту пачку сигарет, что отшвырнул куда-то. Находит под плетёным креслом. Поднимает, наконец-то закуривает, выпускает дым:       — Ну, он был неплох в некотором отношении, — и видит, что Фрэнк вполне способен разрыдаться. Поэтому быстро продолжает: — Мы расстались по моей инициативе. И я не знал, что он в городе. Я, вообще, мало что с тех пор о нём знал.       Фрэнк начинает ходить, не вынимая рук из карманов.       — Ты любил его?       — Нет, — тут же говорит Донни. Это самое правильное, что он может сказать сейчас, когда Фрэнк на грани битья тарелок.       — Ты жил с ним и не любил его?       — Верно.       — Ты ведёшь себя как шлюха, Бобби, — снова ведро яда.       Донни не удивлён, потому что пусть уж лучше выливает яд, чем оставляет его в себе.       — Давай не будем кидаться такими экспрессиями, малыш. Я же не спрашиваю, всех ли ты любил, с кем спал, — курит с удовольствием.       Фрэнк останавливается, разглядывая.       — Если тебе станет легче, можешь называть меня так, — говорит Донни, неожиданно приближаясь и наклоняясь к его уху. — Можешь называть меня шлюхой, ведь мы оба знаем, кто сзади, да, малыш?       Он не успевает уследить, как Фрэнк выкидывает руку, левую, и бьёт его снизу в челюсть.       Донни отшатывается, выронив сигарету, ошалело ощупывает лицо. Мгновенно набирается яростью.       — Ты встречался с ним, — говорит Фрэнк снова с тем ледяным взглядом, который так бесит Донни.       — Фрэнк, я очень надеюсь, что ты получишь сейчас хотя бы немного удовольствия.       То, что делает Донни, очень похоже на избиение. Но это последнее, что Фрэнк оставил ему после того, как сам первым поднял руку.       И когда Донни поднимает его с колен за воротник рубашки, Фрэнк всё ещё с трудом дышит, прижимая руки к солнечному сплетению, и кровь льётся по его лицу, с губы на подбородок, от брови капает на щеку. Донни прижимает Фрэнка к себе, тот слабо дёргается, но Донни держит, пока не чувствует, что Фрэнк стихает, выравнивая дыхание.       — Фрэнк, прости меня, я действительно не хотел этого, — Робин крепко прижимает его к себе и складывает голову на плечо. — Да, я встречался с ним, мы ужинали.       — Вот ты сука.       — Он предлагал попробовать снова, я отказался. Я сказал ему, что я не один и что у меня есть ты, — начинает гладить Фрэнка по плечу.       — Ах да, у тебя же не было выбора, ведь я-то в самом деле есть. Трудно придумать нечто другое.       Донни слушает, но понимает: максимум ещё пара оскорблений и Фрэнк сдастся.       — Я бы сказал ему о тебе в любом случае, поверь мне.       — Бобби, почему ты мне не сказал сразу? — Фрэнк высвобождает левую руку и обхватывает Донни за шею, прижимается щекой к его щеке.       — Ну, видишь ли, я не счёл это настолько важным, ведь я поступил верно. Откуда мне было знать, что вы уже виделись.       Фрэнк чуть сдвигает голову, плотнее прижимаясь щекой.       — Фрэнк.       — Да.       — Джеку не на что надеяться после того, как появился ты.       — Джеку? — дёргается Фрэнк.       — Джеку Миллеру, — терпеливо возвращает его к себе. — В моей жизни давно нет ничего и никого прекраснее и ценнее тебя.       Донни чувствует, как Фрэнк начинает прижиматься к нему теснее, обнимает второй рукой.       — Бобби…       — Фрэнк.       — Прости меня, просто я совсем потерял голову от ревности. Она словно резала меня всякий раз, когда я представлял… Поставь себя на моё место.       — Нет, не проси. Совсем плохая идея. Я даже не хочу думать о таком. Очень рад, что мне не придётся встречаться с твоими бывшими любовниками. Я бы убил их, возможно, тебя тоже, — Донни чувствует, что действительно рад подобному положению вещей.       — Это отвратительно, Бобби.       — Определённо, — соглашается. — Только помни, Фрэнк, ты единственный в моей жизни, с тех пор как я тебя услышал. Я тебе клянусь, никакая сила на свете не заставит меня отказаться от тебя.       Фрэнк отстраняется, улыбается, тут же морщится, облизывает губу:       — Кроме лошадиной дозы транквилизаторов в чашке кофе и изнасилования, пока ты будешь не в себе?       — Кроме лошадиной дозы транквилизаторов. А, вообще, я серьёзно, — уже спокойно говорит Донни, дотрагиваясь пальцами до рассечённой брови Фрэнка. — Малыш…       — Ты садист, психованный садист.       — Прости меня, но угомонить тебя иначе нет никакой возможности.       — Это потому что ты действительно примитив, Робин Донни.       — Пойми меня правильно, Фрэнк, — Донни легко, примиряюще и просяще касается его губ. — Мне очень нравится твой норов, это твоё ледяное северное сияние. Особенно, когда ты обливаешь высокомерием недостойных недоучек где-нибудь не здесь. Но не смей поступать так со мною. Поверь, у меня нет сил держать себя в руках, когда я вижу, что любовь уходит из твоих глаз.       — Ты ещё и романтически настроенный психованный садист.       Донни вздыхает, но он серьёзен и осматривает лицо Фрэнка.       — Я очень прошу тебя, Фрэнк, не доводи до такого.       Фрэнк неоднозначно смотрит, потом, жадно прижимаясь, целует.       Донни перепачкан в крови Фрэнка.       Снова оба чувствуют этот железистый привкус, у обоих болят челюсти, но, определённо, более сладкого и специфичного поцелуя им ещё не доводилось испытывать.       Фрэнк начинает стонать, стаскивая с Донни поло через голову, тот раздевает Фрэнка от клетчатой и от майки.       Примирение желанно, сладко, больно и среди горшков с бегониями.       — Ты чувствуешь, как я хочу тебя? — спрашивает Донни, с заходящимися глазами опускаясь в него. — Ты понимаешь, что я хочу тебя?       Он спрашивает, прижимая Фрэнка к груди спиною, забираясь в него глубоко и удерживая за бедро.       — Да, я понимаю, — выдыхает, вздрагивая от Донни внутри, закрывает глаза и откидывается головой на его плечо. Когда разворачивает лицо, чтобы дать дотянуться до губ, Донни видит, что Фрэнк смотрит на него прежним, любящим и принимающим взглядом из-под золотистых ресниц. И от этого Донни испытывает более сильное чувство насыщенности ощущений.       Но ни тот ни другой не прекратили хотя бы время от времени встряхивать друг друга забористым скандалом. Это продолжается с течением времени реже, но не менее интенсивно. Как и всё, что связано в их жизни с возбуждением, обладанием и принятием друг друга.       Фрэнк ревнует до истерик. Донни ревнует до бешенства. Оба скандалят с криками, потом мирятся. Тоже с криками.       Фрэнк цепляется чаще, в силу того что у него больше поводов привязаться, ведь круг общения Донни гораздо шире. И есть бурное прошлое. Сам же Фрэнк много времени проводит дома и с детьми, пишет, всё его бытие более камерное. И временами его накрывает страх, что Донни любит его уже не так сильно, забывает. Тогда Фрэнк даёт волю всей своей отпущенной истеричности, которая открылась в нём вместе со знакомством с Робином Донни.       Зато когда скандал разводит Донни, это всегда с физическими последствиями. Реже, но интенсивнее. Тут даже не столько Фрэнк в опасности. Донни вовлекает того, к кому ревнует.       В целом, картина ясна: все радости совместного существования, обусловленные страстностью.

***

      Матерью Мины становится нуждающаяся в деньгах студентка-третьекурсница из Колледжа Дизайна и Искусства, что в Пасадене. Биологическим отцом Донни. Он пытается предложить Фрэнку более простой способ стать родителями — усыновление ребёнка из детского дома. Но Фрэнк проявляет свойственное ему в некоторых вопросах козерожье упрямство. Это должен быть ребёнок от Донни. Без вариантов. И что-то подсказывает, что настаивать бесполезно.       После всех необходимых процедур с договорами, оплатой, обсуждением условий содержания беременной матери они определяются с желаемой датой рождения. И Фрэнк берёт Донни в ежовые рукавицы, напомнив, что хотя бы на месяц минимум до зачатия тот должен отказаться от спиртного и наркотиков.       — Кофе мне можно? — с издёвкой спрашивает Донни, выпивая за завтраком чашку.       Фрэнк с гримасой хмыкает.       — Ради бога, Фрэнк, оставь мне хотя бы право курить, — взмаливается, беря Фрэнка за руку.       — Не шути со мною на этот счёт, — руку отбирает, но всё же улыбается.       — Так можно мне курить или нет?       — Кури, Бобби, чёрт с тобой.       — Благодарю, вашество, — и Донни тут же закуривает, воспользовавшись возможностью. Говорит: — Нам нужен новый дом, когда появится Мина.       — Давай купим. На побережье?       — Нет, — стрясает пепел. — Рядом с океаном не хочу. Не хочу, чтобы она утонула, когда будет маленькая.       — Она не утонет, Бобби. Я буду присматривать за нею.       — Это сумасшествие, рассуждать, утонет или нет наша дочь, когда она ещё не родилась, — приходит в себя Донни.       — В самом деле.       — Это должен быть нормальный американский кондоминиум, в котором можно спокойно воспитывать детей. Со всей этой буржуйской приблудой: задним двором для барбекю, бассейном, чердаком с рождественскими коробками, с собакой, качелями, с ёбаными радушными и назойливыми соседями и нашей комнатой, обшитой звукоизоляцией, — Донни умолкает и вопросительно кивает.       Фрэнк, раздумывая и чуть сведя брови, смотрит в ответ:       — А ты мещанин.       — Ну, ты же не знаешь, я, может, мечтаю о дружной американской семье, — гасит сигарету. — Чем займёмся сегодня?       Донни вытягивает ноги на столик у дивана.       — Давай посмотрим дома. Уверен, убьём весь день.       — Давай достанем кокса и будем сутки трахаться, — предлагает Донни, укладываясь Фрэнку на колени.       — Не беси меня, Бобби, — берёт за волосы, сделав угрожающее движение столкнуть с колен.       — Это шутка, Фрэнк, ты стал таким нервным и неприступным. Я серьёзно переживаю за тебя, — Донни смотрит снизу, лёжа на коленях. — У тебя, может, уже начались гормональные изменения из-за предстоящей беременности?       — Ты просто невыносим.       — Это ты невыносим. Я хочу второго ребёнка только для того, чтобы ты стал биологическим папашей и я смог отыграться на тебе, контролируя так же, как ты поступаешь со мною теперь.       — Я просто хочу, чтобы всё прошло без осложнений, — Фрэнк проводит пятернёй сквозь волосы, они рассыпаются на голове.       — Ты параноик, — нежно говорит Донни, берёт его руку в свою и гладит обручальное кольцо на пальце.       Фрэнк смотрит сверху.       — Зачем звукоизоляция в нашей спальне? — спрашивает, улыбаясь глазами.       — Ты кокетничаешь, малыш? — Донни чуть запрокидывает голову, оглядывая его из-под ресниц.       Фрэнк пожимает плечами и улыбается, подняв взгляд вверх.       — Хорошо. Я не хочу, чтобы Мина плохо спала из-за твоих криков.       — Тебе придётся скорректировать свои потребности в количестве соитий, Бобби. Начни тренироваться в воздержании, — Фрэнк пытается отобрать руку.       Но Донни стискивает её, прижав к груди и почти угрожающе сжимая его пальцы:       — Это не обсуждается. Просто бред. Я что, по-твоему, в монастыре? Мне запрещено пить, отдыхать, кофе, а теперь ты ещё предлагаешь мне прекратить секс? Фрэнк, не зарывайся.       Фрэнк морщится, потому что ободок кольца вдавливается ему в кожу.       — Прости, я сделал тебе больно? — притворно сводит брови, изображая раскаяние.       — Ты, вообще, способен держать себя в руках, Робин Донни? — Фрэнк прекращает попытки отобрать руку.       — Ты же знаешь, что нет, — тут же говорит Донни.       — Я прошу тебя, — Фрэнк с досадливым вздохом откидывается на спинку дивана головой, сползает ниже.       Донни заново устраивает голову уже на его бёдрах. Некоторое время молчат.       — Фрэнк.       — Да.       — Не вопрос. Я могу, если тебе так важно, но ты знай, что мой пост закончится к Рождеству и я устрою тебе адские каникулы.       Фрэнк опускает голову вниз.       Донни глядит на него серьёзными, но очень нехорошими глазами.       — Я прямо с сегодня начинаю вести себя очень хорошо. Вплоть до сочельника. Делаем ребёнка, ждём отмашки от мамочки, а потом можешь попрощаться с собою на все долгие каникулы. Потому что тебе будет трудно. Ты согласен?       Фрэнк с интересом разглядывает Донни, пока тот проговаривает ему о своих намерениях. Кроме прекрасных, угрожающих и потемневших глаз Фрэнк разглядывает жёсткие носогубные складки и те, что собираются на переносице, те самые, которые говорят, что Донни сдерживает гнев, в лучшем случае, просто недоволен тем, на что подписывается. И голос у него так тих, чёток и ровен, что уже теперь Фрэнк понимает, — вот он, самый мерзкий тон его мужа, который не сулит ничего милосердного. Но он всё равно, из мазохистского упрямства, отвечает:       — Ты впадаешь в крайности.       Донни дёргает головой, сместив её к коленям Фрэнка, чтобы лучше его видеть:       — Да что ты? Я впадаю в крайности? Ты нарочно так сказал?       — Нет, я знаю тебя.       — Я тоже тебя знаю, Фрэнк, — Донни даже словно вибрирует, откидывает его руку и произносит требовательно: — Смотри на меня.       Фрэнк опускает взгляд, чуть склонив голову набок по спинке дивана.       — Признайся, ты манипулируешь мной. Не надо, не закатывай глаза, Фрэнк. Думаешь, я не понимаю. Ты посадил меня на зависимость от тебя, а теперь пользуешься этим, играя на моих склонностях, — с тихой яростью разглядывает.       Фрэнк тоже, раздумывая над словами, и чуть пожимает плечами:       — Ну, раз ты такой сообразительный, то делай как решил.       Донни закрывает глаза ладонью, отводит руку. Говорит:       — Мог ли я мечтать, мог ли я просить Вселенную о таком подарке, как ты? Временами страшно за самого себя, до чего могу дойти. В общем, я предупредил тебя, Фрэнк Эшли.       Фрэнк мягко касается его шеи рукой.       — О нет, плохая идея. Просто не трогай меня. Давай сделаем, как просишь. — Донни убирает его руку. — Поехали смотреть дома.       — Отличная идея. Кстати, диван здесь, внизу, достаточно удобный, чтобы проводить на нём долгие одинокие ночи, — Фрэнк смотрит, как Донни поднимается с его колен.       — Ей богу, я убью тебя, как только появится возможность, — разглядывает в упор.       Игра в целибат началась.