Подарок

      Казалось, Донни забыл, о чём и как они поговорили, потому что больше ни намёком, ни словом не упоминал о произошедшем.       Они продолжали жить как жили — только без секса. И без прикосновений.       В понедельник утром Фрэнк попытался поцеловать Донни на прощание перед рабочим днём, но тот, покачав головой, остановил его ладонью в грудь. Фрэнк сделал глазами «что, даже так?», Донни сделал глазами «как-то так». Фрэнк скусал губы, но принял это во внимание. Ему стало даже интересно. Он знал, как сильна к нему привязанность Донни, знал, как тот страстен, и знал, как тот любит его касаться. И Фрэнк мог представить, что то, что они решили устроить (все эти игры со здоровым зачатием, целибатом и отказом от алкоголя), несколько отдаёт перегибом и глупым упрямством. Но поскольку начал именно Фрэнк, то всё осталось как есть.       На самом деле он надеялся, что Донни сдастся в сексе и всё получится спустить на тормозах. Но Фрэнк ошибся. Донни держался. Надо сказать — отлично держался. Первую неделю. Спать в одной постели, повернувшись спиной друг к другу, было несколько странно, но терпимо, бывало, что и раньше случалась пустая неделя.       Вторая была уже интереснее и насыщеннее в том смысле, что Донни стал пристально разглядывать Фрэнка, особенно тогда, когда тот его не замечал или делал вид, что не замечает.       Неделя перед Хелловином стала просто сказочной, потому что Донни стал походить на зверя в засаде. Он, уже не скрываясь, осматривал Фрэнка с ног до головы. И Фрэнк даже начал чувствовать себя не в своей тарелке, потому что это оказалось внове. Быть так рядом и не брать. Сексуальное напряжение и давление стало заметно тяжёлым, взгляд Донни — раздевающими. И Фрэнк заметил, что тот словно бы начал сужать круги. А именно, во время разговоров приближался, смотрел пристально. Иногда, перетирая посуду рядом с моющим её Фрэнком, Донни становился так близко, что Фрэнк мог поспорить: стягивает его запах с открытой голой шеи и от одежды.       И ни слова о договорённости, ни намёка.       В конце ноября состоялось оплодотворение, что несколько отвлекло от мыслей о целибате, которые, надо сказать, владели обоими. Отвлекло на пару-тройку дней, потом всё только обострилось опять же благодаря Фрэнку. Он как-то почувствовал, что почти теряет контроль над ситуацией, и отсюда ощутил отзвук надвигающейся паники, потому что Донни начал разве что не есть его взглядом. Мог говорить о планах на застройку на следующий год, а глазами обещал, что сделает с Фрэнком, как только доберётся до его задницы; мог комментировать фильм, а в глазах его читалось, что Фрэнку жить осталось ровно до Рождества.       Фрэнк стал всё сильнее ощущать надвигающуюся угрозу и решил, что роль жертвы в собственном лице нужно как-то снизить. Это было рискованно и не слишком умно, но ничего лучше он не придумал. Фрэнк планировал вывести Донни первым из агрессивного ожидающего равновесия, чтобы снять это накалённое ожидание ёбаного Рождества, до которого упрямо терпел Донни.       Фрэнк провоцировал скрытно, исподтишка, совсем ненавязчиво, но он знал, что Донни заметит, потому что постоянно за ним следит.       Фрэнк, отправляясь в душ, стал забывать прикрывать в ванную дверь. Ходил полуголым перед сном дольше обычного, стал использовать в разговоре по-особенному построенные фразы, которые, он знал, заставят Донни представлять его и думать о нём. И он стал вести себя совсем уж нечестно, упоминая всех привлекательных мужчин, с которыми довелось общаться в течение дня. Ничего конкретного, только что-то типа «звонил Симпсон, говорит, что дом, который мы смотрели в «Зелёном сне», готов под ключ».       Фрэнк касался себя, поглаживал при разговоре по плечу, локтю, чаще проводил пальцами в волосах, зная, как Донни это любит. Просто демонстрация своего тела. Фрэнк хотел от Донни срыва.       За неделю до Рождества Эмма Купер, их мамочка, позвонила и сказала, что беременна.       А утром следующего дня, когда Фрэнк подошёл к сидящему за столом с куском тоста в черничном джеме Донни так близко, что тот уперся не только взглядом, но и почти лицом в его живот, выглядывающий в просвет между майкой и резинкой домашних брюк, сидящими немного ниже на бёдрах, чем надо, Донни сказал:       — Грязно играешь, Фрэнк.       Фрэнк сначала неторопливо налил ему кофе, продолжая стоять рядом. Потом вернулся на своё место за столом.       Донни, не шевелясь, высидел с куском тоста всё это время, рассматривая джем, который будто бы интересовал его больше всего.       — О чём ты? — спросил Фрэнк, равнодушно намазывая свой тост.       Донни не ответил. Даже взглядом не удостоил.       Фрэнк тоже хотел. Как он понял немногим позже.       Он тоже сидел на Донни, тоже плотно, тоже в зависимости. Он хотел его грубого, собственнического рывка, когда тот насильно привлекал к себе, отвлекая от какого-либо занятия. Хотел, чтобы тот прижал его где-нибудь к стене или к столу, заставляя остановиться. Хотел, чтобы Донни его целовал, почти не давая дышать. Хотел наконец снова ощутить его сзади, хотя бы руку, ласкающую, нежную и настырную.       И эти желания росли, начинали жить словно сами по себе. Множились во снах, заставляли Фрэнка, неожиданно для него самого, вдруг подниматься от клавиатуры и ходить, закуривая.       За два дня до Рождества Донни, выйдя из ванной с зубной щёткой во рту, сел на кровать со стороны Фрэнка. Тот читал, лёжа под одеялом.       — Ты какие хочешь: голубые, с которыми можно долго, но от которых тошнит, как собаку. Или оранжевые, под которыми ты выкладываешь мне свои самые отвратительные потребности? — спросил Донни, сохраняя при этом абсолютно непроницаемое лицо, словно спрашивал, какие именно булочки Фрэнк хочет на завтрак.       А вот взгляд его был просто разнимающим. Потому что пока Донни говорил, медленно, чтобы Фрэнк прочувствовал каждое слово и оценил перспективы, он оглаживал взглядом его лицо: губы, скулы, лоб, спустился на шею, ключицы, вернулся к глазам.       Фрэнк начал краснеть, сердце его понеслось как дикое, когда тело среагировало на воспоминания толчком в животе, во рту набежало слюны, но Фрэнк не мог сглотнуть, пока Донни держал его под пристальным взглядом и продолжал выжидающе молчать.       Пришлось собраться и ответить:       — Голубые.       — А что, тебе нечего будет мне рассказать под такими откровенными оранжевыми?       — Возьми что хочешь, — сдался Фрэнк.       — Я хочу в «Оак Холл» и я, вообще, хочу белых, под которыми я подгоняюсь, что ты ангел небесный и меня преследует запах твоих перьев.       — Зачем тебя несёт в «Оак Холл»? — спросил Фрэнк, подозревая самое нехорошее.       — Потому что там есть бригада реаниматологов для таких, как ты, Фрэнк. Для тех, кто плохо себя ведёт и потом платит за своё поведение, — процедил Донни сквозь зубы, склонившись к самому его лицу.       «Оак Холл» был клубом, в котором оба проплачивали членство. Тихое закрытое место для извращенцев всех мастей, в котором тебя могли обеспечить госпожой, рабом, плёткой, наручниками, офицерской кокардой времён третьего рейха и прочими ошеломительными штуками, не задавая вопросов, анонимно, прибрав за тобою, без свидетелей. И это всего лишь за безумные тысячу восемьсот долларов с человека ежемесячно.       Фрэнк не мог уснуть ещё сорок минут после того, как погасил свет. Он был возбуждён и думал, как коснётся Донни после долгой вынужденной разлуки.

***

      Перед «Оак Холл» они заезжают в клуб «Созвездие» на рождественскую вечеринку. Клуб разместился в пентхаусе небоскрёба, до которого нужно подняться в прозрачном лифте.       Фрэнк, сложив руки за спиной и вертя на пальце обручальное кольцо, стоит от Донни на расстоянии вытянутой руки. Кольцо из двух полос жёлтого и белого золота, с двумя бриллиантами в жёлтой полосе и с гравировкой изнутри «С любовью. Робин». В этом отношении оба пускаются на сентиментальность, потому что у Донни такое же, только с «С любовью. Фрэнк».       Фрэнк смотрит на Донни и вдруг замечает, что тот дал слабину: он поймал его выражение глаз. Это были голод и нежность, словно Донни облизывал Фрэнка мысленно.       Фрэнк не ждёт, он шагает вплотную, мягким толчком прижимает Донни к пластику кабины, опершись руками по обеим сторонам его тела о прозрачную стенку, не закрывая глаз и наблюдая за лицом, касается губ Донни. Чувствует, какие они сухие, горячие и как раскрываются ему навстречу. Потому что — сколько можно, даже с целеустремлённым упрямством Донни? И оттого что тот потерял способность сопротивляться, голова у Фрэнка чуть кружится, он проводит языком у Донни по зубам, задерживает дыхание и погружается в его рот уже языком всем. Плотно захватывает губы, вжимается своими, носом, всем лицом в лицо Донни. Тот с голодным стоном сильно сжимает Фрэнка по боку рукой, заведя её под пиджак, тянет на себя, опускает руку на его бедро, снова тянет. Фрэнк в отклике забрасывает колено Донни на ногу, ещё теснее жмётся, смотрит золотисто-зелёными, с расширенными от желания зрачками и выдыхает:       — Я так соскучился.       Донни выпускает стискиваемую до боли в руке ногу, кидает взгляд на счётное табло, говорит:       — Наш этаж.       Фрэнк отступает.       Кабина лифта открывается прямо в гремящий музыкой, накуренный, шумный, полутёмный, почти без намёка на Рождество зал. И прямо в дверях их встречает Капитан Америка — Лукас Скотт, — юрист из адвокатской конторы, которая обслуживает «Билдинг Донни корп.». Он раскрывает гостеприимные руки, с широкой улыбкой идёт навстречу и заключает Фрэнка в радушные юридические объятия.       Лукас Скотт — иллюстрация преуспевающего, предоставленного себе, идущего вверх на профессиональном поприще американца-метросексуала. И он высокий, пахнущий от Живанши блондин с модельной стрижкой, белозубый и голубоглазый, с мужественной нижней челюстью и широкими плечами.       «Капитан Америка» — как зовёт не любящий его Донни. Потому что знает, что с тех пор как Лукас Скотт однажды увидел Фрэнка, — так стал его потенциальным соперником.       Никто не замечал за мистером Скоттом никаких претензий на гомосексуальность, даже на бисексуальность. Но Донни просто чует, что тот, при каждом удобном случае лапающий Фрэнка в рамках приличий за руку, при приветствии по плечу, всегда что-то в этом роде, делает это не просто так. А сейчас, уже подогретый коктейлями и, возможно, косяком, Лукас Скотт продолжает удерживать Фрэнка за плечи, улыбается своей слепящей улыбкой и говорит:       — Рад видеть, Донни. Здесь весело.       — Не сомневаюсь, — сухо отвечает Донни, выдавливая очень нехорошее подобие рождественской улыбки.       Фрэнк с ужасом понимает, что ему просто никак не хочется, чтобы Капитан Америка лишился своей металлокерамики или даже своих собственных, искусством ортодонта превращённых в великолепное белоснежное произведение зубов. Только не сегодня, когда Донни может прикончить любого за меньший проступок, потому что он не касался Фрэнка много недель, а Лукас Скотт вот так просто оглаживает его по плечам.       Фрэнк высвобождается из-под руки, приближается к Донни, прижимается губами к уху и говорит:       — Бобби, я прошу тебя, не сегодня. Очень прошу. Всё, что хочешь.       Чувствует, как Донни чуть прижимается к его губам головой, говорит:       — Хорошо, малыш.       Фрэнк отстраняется, поворачивается к Лукасу и спрашивает:       — Ну и где здесь бар?       Донни и Фрэнк проглатывают по таблетке сразу в первом коктейле, те самые белые, от которых Донни представляет Фрэнка отдающимся ему ангелом и под которыми хочет гладить его, погружаясь в тактильные эмоции, по голой коже.       Фрэнк же под ними чувствует себя очень неоднозначно. Определённо, они странные, потому что он видит Донни словно изнутри: светящимся, очень нежным, но легко переходящим в непререкаемый алый императив, если что-то перестаёт тому нравиться.       Через двадцать минут шатаний по клубу, приветствий знакомых всё с тем же бокалом коктейля, потому что сейчас набираться не время, Донни чувствует, как его начинает разжигать и тащить к Фрэнку, где бы тот ни был.       Донни находит его в компании двух блондинок: одной с гладкими, осветлёнными до платины локонами, другой с короткой стрижкой, натуральной. И в компании какого-то парняги с внешностью коренного жителя Майами. В блондинке с гладкими локонами опознаёт Стефанию Грасс.       Фрэнк, будучи человеком умеющим обвести вокруг пальца циклопа, сирену и сфинкса разговорами, захоти он, что-то этой троице рассказывает. Видимо, так хорошо, складно и с присущим ему чёрным юмором, что Стефания хохочет. Житель Майами тоже улыбается, а натуральная блондинка складывает Фрэнку на плечо, да там её и забывает, руку.       Донни мгновенно вспоминает, кем был Фрэнк до своего «падения». Самым настоящим дамским, гипнотически действующим на женщин угодником.       — Мой бог, Фрэнк, — говорит Донни, заходя к нему с другого бока, чем нежели сидит натуральная блондинка, — снова ты душа компании.       Фрэнк улыбается, Донни тоже, смотрят друг на друга.       Незнакомая блондинка говорит:       — О Фрэнк, а это твой друг? Красавец, — и она хорошо и по-доброму улыбается Донни.       — Не совсем, леди, я ему не друг. Мы женаты, — так же хорошо и по-доброму улыбаясь, говорит Донни.       — Да, он мой муж, — вторит Фрэнк. И чувствует, как ладонь пропадает с его плеча.       — Это не развод, дорогая. Окончательно потеряны, — кивает Стефания, которая знает Фрэнка, пожалуй, как никто из тусовки. И, пожалуй, одна из немногих.       Блондинка, с сожалением оглядывая Фрэнка, нехотя, но вежливо произносит:       — О, вам, вижу, повезло друг с другом.       — Вам трудно представить, насколько, — Донни оттаскивая Фрэнка дальше и начинает сдавленно говорить на ухо: — Пойдём куда-нибудь, куда угодно: в сортир, в вентиляционную шахту, на лестницу. Я не могу ждать.       Фрэнк, почти смеясь, но разделяя желание к временному уединению, приводит Донни в кабинку сортира. Оба совершенно плюют на то, что, возможно, кто-то есть в соседних. Молча и быстро. Фрэнк опускается на крышку унитаза, разводит колени, притягивает Донни к себе, умело и привычно разбирается с его ремнём и брюками.       Донни ухватывает его за галстук, наматывает один виток на кулак, подтаскивает к себе и вверх. Фрэнк опускается ртом на член: мягко, мокро и сразу глубоко, поэтому Донни хочет стонать. Но только закусывает губу и второй рукой, удерживая за галстук, прижимает голову Фрэнка плотно к себе, чувствует, как тот дважды его проглатывает и вырывается. Откидывается, смотрит снизу, шепчет:       — Один раз.       Донни закрывает глаза.       Фрэнк поднимается.       — Вставишь мне один раз, и сразу уйдём, — шепчет на ухо и начинает расстёгивать свой ремень.       Донни поддаётся: рывком ставит Фрэнка спиной к себе, коленом на крышку унитаза.       Фрэнк опирается руками о стенку кабины и о сливной бачок. Донни густо облизывает пальцы, смачивает Фрэнка.       Фрэнк сжимает зубы, потому что быстро, потому что долго его не знал, потому что основательно сухо, потому что сам, усиливая давление, толкается навстречу.       Донни тащит его на себя за плечи, заходит крепко, останавливается, сдерживая дыхание, которое хриплое и горячее. Склоняется:       — Достаточно?       И тут Фрэнк начинает толкаться о него, провоцируя на дальнейшее.       — Нет, нет, нет, малыш, — Донни зажимает его шею рукой, заставляя остановиться. — Не теперь.       — Я хочу, — говорит Фрэнк, требовательно и сквозь зубы.       Донни за несколько злых толчков бёдрами заставляет его согнуться головою, шею он по-прежнему удерживает рукой, ниже бачка, принуждает всхлипнуть и выходит, прижимается к дверце кабинки, начинает оправляться.       Фрэнк поднимается. Когда оборачивается, Донни видит её, ту тварь, что смотрит на него из этих любимых прекрасных глаз.       — У меня ведь почти получилось, верно, милый? — Фрэнк касается его бедра.       Донни с силой хватает его за зад, тащит на себя. Фрэнк ахает, ему больно, не от руки, а от того, как быстро и сильно Донни в него заходил, возможно, уже даже поранил.       — А у меня? — спрашивает Донни в свою очередь.       Они выбираются из сортира. Через полчаса съедают голубые таблетки. Ещё через двадцать минут едут в «Оак Холл».

***

      Обоих переташнивает ещё в такси, так что на ресепшене Донни уже в состоянии свободно объясняться.       Администратор им знакома. Очень милая, вежливая, но несколько холодная барышня маленького роста, похожая на фейри, с длинными тёмными волосами и красивыми алыми, блестящими губами.       — С Рождеством, мистер Донни. С Рождеством, мистер Эшли, — произносит она тихо, хотя никого вокруг, кто бы мог услышать имена.       — Доброй ночи, мисс Викки, — отвечает Донни.       Появляется вторая девушка.       Они всегда работают в паре. Тоже маленькая, ярко-рыжая, с цветочными губами. Склоняется над стойкой, говорит:       — Ваш обычный номер?       Донни кивает. Вкладывает сто долларов в стеклянную круглую вазу. Это на чай.       Мисс Викки сдержанно улыбается.       — Благодарим вас, — говорит мисс Скарлетт. И уже провожая обоих до комнаты: — У нас новое поступление игрушек для ограничения подвижности.       Они идут за нею, рассматривая швы на чулках, корсет в полоску и три, видные из-под волны волос маленькие родинки на левом плече.       — Да, пожалуй, — Донни соглашается.       Мисс Скарлетт отмыкает стилизованным ключом дверь в комнату и протягивает его Фрэнку.       — Чёрный капроновый шнур, наручники, кожаные ремни, верёвка или шёлковые шарфы? Стяжки? — спрашивает она мило и бесстрастно, переводя взгляд с одного на другого. Отступает в сторону, позволяя им войти в комнату.       Фрэнк немного озадачен.       — Чёрный капроновый шнур.       — Хорошо, пара минут, мистер Донни.       И как только дверь закрывается, Донни отвешивает Фрэнку хорошую пощёчину.       — Блядь, — Фрэнк ошарашенно выравнивается.       Донни ударил не со всей силы, похоже, только для напоминания. А видя строптивый, негодующий взгляд Фрэнка, объясняет:       — Я ведь уже говорил тебе, что ты очень своеволен, любовь моя?       Снимает пиджак, ослабляет галстук, снимает цветные, с лиловыми стёклами, очки.       Фрэнк спрашивает:       — Что за причуда со шнурами?       Донни, запихав руки в карманы и оглядывая его, отвечает:       — Это самое лучшее Рождество в твоей жизни, Фрэнк. Включи фантазию.       Не постучав, появляется мисс Скарлетт с мотком чёрного капрона, следом мисс Викки с бутылкой шампанского и двумя бокалами. Они оставляют всё это на столике, становятся рядом друг с другом.       — Счастливого Рождества, мистер Донни, — говорит мисс Викки.       — Счастливого Рождества, мистер Эшли, — говорит мисс Скарлетт.       Обе выходят.       Фрэнк, пользуясь уединением, обнимает Донни за шею и притягивает к себе, а когда смыкается с Донни в поцелуе, начинает вибрировать всем телом, ведь тот горяч, это чувствуется даже сквозь сорочку.       Донни ласкает его спину, запустив руки под пиджак, начинает вынимать рубашку из-за пояса, добирается до голой кожи, сразу, едва коснувшись, сжимает в кулаки, растирая, подтаскивая к себе. Фрэнк дышит шумно, жадно целует, оба глотают слюну друг друга, отираются, сталкиваются бёдрами. Делают то, чего так долго лишали себя. Наконец Донни высвобождается, снимает руки Фрэнка со своих плеч.       — Раздевайся, — говорит и опуская взгляд вниз, на промежность Фрэнка, отталкивает в грудь, несильно, только для того, чтобы снова не обнимать, удалить из зоны доступа.       Фрэнк раздевается. Пока делает это, Донни рассыпает на столике горку кокаина, вытягивает несколько дорожек, сворачивает купюру, отдаёт и раздевается сам. Подходит к голому Фрэнку. Тот уже принял одну и обнимает Донни за ногу, целует колено, потом зализывает.       Донни опускается рядом. Снова целуются. Он ощущает во рту горький раздражающий отвкус наркотика, который передаётся от Фрэнка. Отрывается от его губ, оглядывает лицо, говорит:       — Ты же помнишь, я люблю тебя?       — Да, я помню, — Фрэнк покрывается изморозью.       Донни гладит его по спине, коротко улыбается, втягивает две дорожки, садится на диван, через несколько секунд отпускает зажатые пальцами ноздри. Смотрит на Фрэнка меняющимися глазами.       — Фрэнк.       Тот смотрит в ответ.       — Ляг на кровать.       Фрэнк поднимается, доходит до кровати, застеленной чёрным атласным, прохладным под прикосновением покрывалом. Заступает коленом, вторым, переворачивается, усаживается, согнув и подтянув колено к себе, откидывается на вытянутых назад руках. Смотрит, как Донни приближается. Его тёмные волосы отросли, полудлинные, завиваются в волну и в беспорядке от стайлинга. Донни сращивает бороду, поэтому небрит дня три. Глаза потемнели. Фрэнк с терпеливым ожиданием разглядывает его руки, грудь, подтянутый живот, бледную, светящуюся в убавленном освещении кожу. Донни склоняется и целует. Фрэнк ухватывается за его плечо рукой, отвечает. Дыхание одного смешивается с дыханием другого шумно, со всхлипами, с засасыванием.       Фрэнк начинает кусать, нежно и изредка, но Донни знает: это предвестие того, что очень скоро Фрэнк доберётся до его крови, а сам он планирует добраться до Фрэнка раньше.       Донни накрывает его собою, Фрэнк впускает его бедро между ног, закидывает колено сверху. Руками с жадностью скользит по всему телу, прижимая Донни к себе. Находит ртом открывшуюся шею, прижимается, удерживая руками, начинает кусать, засасывая кожу и со стоном. Донни вздрагивает, запускает руку в его мягкие душистые волосы, дёргает, оттаскивая, но тут же снова прижимается сам и подставляется.       — Сильнее, Фрэнк, — говорит, сжимая руку в волосах.       Фрэнк делает сильнее, вжимаясь в его тело в жёсткой, горячей, начинающей мокнуть сцепке.       Донни дрожит. Отстраняется и смотрит на Фрэнка. Рот у того мокрый, блестящий, он видит переливающиеся зубы и не может удержаться: пропихивает в его рот указательный палец. Фрэнк зажимает его зубами, останавливает, широко открывает глаза. Говорит взглядом «нет», так, как он всегда делает это, с вызовом, насмешкой и провоцируя.       Донни отбирает палец, хлопает ладонью по щеке. Фрэнк на мгновение смыкает ресницы. Донни снова пытается пропихнуть палец. Фрэнк не даёт, отталкивая его в плечо. Донни поднимается на колени, стоя смотрит сверху. Фрэнк лежит, вытянув руки по покрывалу ладонями вниз и не шевелясь. И Донни видит, как тот дышит.       Крепкой пощёчиной заставляет Фрэнка отвернуться, выдохнуть. Снова разворачивает за подбородок, с силой разжимает рот, пропихивает палец. Фрэнк, вздрогнув, покоряется, обхватывает губами, начинает обсасывать, смыкая ресницы.       Донни стоит над ним, заводя руку сверху. Отбирает.       Фрэнк по-прежнему не использует руки. Лежит под ним покорный, но агрессивный, показывает свою тварь, временами выглядывающую из глаз и сквозь рот. Поднимает руку и медленно накрывает ладонью возбуждённый член Донни, делает пару движений, говорит:       — Возьми меня.       — Нет, — Донни качает головой.       Фрэнк выпускает его, поднимается на руках.       Донни видит, что тот начинает психовать.       — Ты не хочешь меня? Ты что, действительно меня не хочешь? — глаза суживаются.       Донни пытается ухватить его за голову, и Фрэнк не даётся, отбивает руку, толкает.       — Пошёл вон, — сквозь зубы.       — Тише, малыш, — Донни снова хочет взять его за лицо.       — Я сказал, пошёл вон, — повторяет и начинает выбираться из-под Донни.       Донни бьёт его два раза, один раз левой наотмашь, разбивая губу обручальным, потом правой, кулаком, оглушая.       Фрэнк словно проваливается в туман. Ему в самом деле нехорошо, начинает тошнить. Он пытается встать, понимает, что Донни уже нет рядом. Потом чувствует, как снова проседает кровать под его тяжестью. Ещё один удар под челюсть заставляет откинуться.       — Нет, — выдыхает Фрэнк.       Донни быстро переворачивает Фрэнка лицом вниз, заламывает руку за спину, следом вторую. Фрэнк понимает, что во рту полно крови.       — Прекрати, — начинает неконтролируемо дрожать, как будто его тело раньше нетрезвого сознания понимает, что что-то совсем не так, как ему представлялось, вернее, совсем не представлялось. И он понимает, что Донни уже скручивает ему запястьями к локтям руки тем самым капроновым чёрным шнуром. И то, как быстро тот это делает...       Но самое ужасное наступает тогда, когда Донни поворачивает его снова лицом вверх. Фрэнк сначала думает, что ему кажется, но быстро понимает, что нет. Он видит, что глаза Донни словно все залились черной гатью.       «Это у меня от таблетки», — уговаривает себя.       Но поведение Донни так неестественно даже для него, что Фрэнк действительно испуган. Он сглатывает, зажмуривается: не помогает. Это тот раз, когда демон проснулся в Донни полностью.       Фрэнк снова начинает дрожать, спрашивает, впрочем, мало надеясь на ответ:       — Что с тобой?       Донни поднимает брови.       — А что со мною? Что тебя удивляет? — склоняется над, обхватывает ладонями за лицо, целует.       Фрэнк чувствует, как Донни высасывает из него его же кровь. Выдёргивает голову из удерживающих рук.       Донни поднимается:       — Всё лучше и лучше.       Уходит. Возвращается минуты через две с бокалом шампанского, снова заходит на кровать.       Фрэнк замечает, что возбуждение у того спало.       Донни спрашивает:       — Откроешь рот сам?       Фрэнк молчит.       — Малыш, давай, неужели тебе недостаточно? Не стоит, ты так красив, я хочу видеть тебя таким и впредь.       Фрэнку просто до ужаса нехорошо от его тона и от его глаз. Поэтому он кивает. Раскрывает рот, и Донни складывает ему на язык оранжевую и половинку голубой. Фрэнк со стоном запрокидывает голову.       — Я так не хочу.       — В этом-то и дело. Не вздумай выплюнуть.       Донни подносит бокал, берёт Фрэнка под затылок, подвигает бокал ко рту.       — Пей, ты же видишь, я забочусь о тебе.       Фрэнк пьёт. Смотрит, как Донни закидывает себе в рот то же самое. Потом уносит бокал. Возвращается с пепельницей, сигаретами, спичками, садится на кровати рядом, устраивается удобнее. Не спеша вынимает сигарету, берёт в зубы, достаёт спичку, прикуривает, гасит взмахом, кидает в пепельницу. И начинает курить, осматривая Фрэнка, и ждать.       Фрэнк чувствует, как затекают руки.       — Что с тобой? — снова спрашивает он. Пожалуй, только для того, чтобы услышать голос, потому что, когда он слышит Донни, ему не так жутко от его глаз, в которых демон, нежели когда тот молчит.       — А с тобой что, Фрэнк? Было всё это время, пока ты игрался со мною, как с подростком? — спрашивает, затягиваясь и выпуская дым.       — Что ты принял, сукин сын? — Фрэнк начинает отмечать, как поплыло зрение, но он ещё пытается контролировать восприятие.       — Ничего, чего бы не принял ты, — пожимает плечами Донни, дотягивая сигарету. Гасит её в пепельнице. Склоняется к Фрэнку, ухватывает за волосы, заглядывает в глаза, рассматривает, отбрасывает голову. Возвращается в прежнее положение, закуривает новую.       Фрэнк борется с тошнотой, слюной, сердце колотится быстро и дробно.       — Чёрт, — стонет он.       Донни смотрит. Он прекрасно Фрэнка понимает, поскольку его самого начинает накрывать. Но он свободен, в то время как Фрэнк так… Донни вздрагивает, скорее от того, что видит. Беззащитность Фрэнка словно заставляет распуститься изнутри странный большой цветок: алый, оранжевый, жёлтый, переливчатый, с острыми и зубчатыми подвижными лепестками прямо в области живота.       — Я люблю тебя, Фрэнк, — говорит Донни, докуривая.       Фрэнк не отвечает. Просто лежит, облизывает обсохшие губы.       Донни уносит с кровати пепельницу и сигареты, возвращается.       Фрэнк чувствует, когда Донни склоняется и обнюхивает его. И вдруг острая и холодная, какая-то узкая боль прошивает его по груди слева, под соском. Фрэнк распахивает глаза, хватает ртом воздух.       Демон рассматривает его.       Фрэнку трудно, всё двоится, но он видит (не может поверить, но видит) блеск в руке Донни. Нож, узкий стилет. Донни порезал его. А потом прижимается к порезу ртом.       Фрэнка начинает колотить. От ужаса и от похоти. Собирая жалкие остатки сознания, которое умоляет дать ему благополучно сойти с ума, Фрэнк успевает отметить, что ему, на самом глубоком, тёмном, без единого солнечного проблеска дне либидо, именно там становится сладко, когда губы Донни обжимают его сосок и вытягивают из пореза кровь. А рука мнёт и стискивает его грудь, и рёбра, и пах, и он понимает, что начинает возбуждаться.       — Скажи, — слышит. — Скажи, что тебе меня хочется даже так.       Фрэнк задыхается. Кричит коротко, когда уже знакомая, но всё равно неожиданная боль разливается на бедре, а губы Донни спускаются туда, начинают целовать, перемещаясь в пах, пальцы накрывают его, ласкают. Временами он чувствует холодное, прижимающееся плашмя лезвие.       — Говори, — коротко приказывает Донни.       Фрэнк раскрывает глаза. Зрение возвращается. Начинает душить поток слов, который вот-вот прорвётся. Фрэнк стонет, в досаде и изнеможении выгибаясь, но молчит.       — Фрэнк, ты знаешь, что сводишь меня с ума? — Донни, рассматривая лицо, ушибы и ссадины, склоняется над ним. Быстро нахлынув, впивается в рот, шею, зажимает, обцеловывает, отбрасывает.       И Фрэнк видит, как Донни тянется за лубрикантом и выдавливает на пальцы горку. Фрэнк понимает: ему гарантировано безумие, что идёт к нему в это Рождество. И из последнего упрямства молчит, замыкает звук, сжимает зубы, губы, окидывает холодным, вызывающим взглядом из-под ресниц.       Донни нехорошо улыбается. Пропадает из поля зрения. Расшвыривает Фрэнку ноги.       Фрэнк не сопротивляется. Он понимает, что его молчание задевает больше, чем если бы он стал кричать и биться.       Донни снова режет по ноге, уже изнутри бедра.       Фрэнк стонет, вздрагивает всей кожей, чувствует мокрую горячую течь, которая тут же зализывается, и следом, вместе с тем, как Донни сосёт ему кожу, сзади медленно, сразу три, на всю длину.       Донни сам стонет от того, что делает, начинает не торопясь, нежно прокручивая пальцы, брать Фрэнка, растягивать и разводить внутри него пальцы.       Фрэнк дрожит, всхлипывает, поднимает голову, тут же роняет. Рукам больно, порезы саднят.       Донни, обхватив его под бедро одной рукою и прижимая лезвие к коже, второю заставляет Фрэнка выпустить стон, вскрик и с шипением втягивать воздух.       — Говори, — просит ещё раз.       Фрэнк, часто дыша, запрокидывает голову.       И тут пальцы меняются: четыре, резко, грубо, поднимая над кроватью, выгибая.       — Ну же, малыш.       Фрэнка топит, на каждое погружение он быстро выбрасывает слова, проглатывает, прерывается на середине, всхлипывает, корчится, запрокидывается и просит:       — Выеби меня, прошу тебя, я хочу, сделай, Бобби, боже, сильнее, боже, сильнее, я хочу тебя, нет, не останавливайся!       Снова начинает:       — Выеби меня, я хочу тебя, тебя, большого, горячего, Бобби, возьми, я хочу, Бобби, Бобби, войди сейчас!       Донни отбрасывает нож, переворачивает Фрэнка лицом вниз, разводит ноги, рывком за стянутые руки ставит на колени.       Фрэнк продолжает кричать, пока тот втискивается в него, но затихает, оборвав крик и захлебнувшись, как только член Донни упирается в него до конца.       Донни правым локтем берёт Фрэнка вкруг шеи, подтягивая к себе и вверх. Тот прогибается в пояснице. Донни кусает по плечам, целует и снова кусает. Берёт быстрый, голодный темп, его возбуждение жжёт, он хочет. Хочет до сих пор мучить Фрэнка, выбить из него упрямство, то, каким тот измучил его. А ещё своим молчанием и своим вызывающим взглядом.       Донни знает, что наркотики не дадут ему покончить с этим быстро, что Фрэнк физически выбьется скорее, чем он в своём желании. И этого он тоже хочет, потому что Донни несколько настораживает, когда ненасытность Фрэнка становится слишком очевидной, словно самостоятельной; он выпускает контроль над ним, когда Фрэнк требует. Он хочет действительно сделать это с ним, пока Фрэнк не лишится сознания.       Немного погодя Донни Фрэнка отталкивает, переворачивает, снова склоняется над. Фрэнк смотрит огромными, мокрыми и тёмными глазами. Губы его разбиты и искусаны, дыхание прерывистое. И её там нет, она ушла из его глаз. Фрэнк смотрит на него глазами после боли, после слёз, полными наркотического возбуждения, но без своего гонора. Губы его приходят в движение.       Донни приникает и прислушивается.       — Я люблю тебя, — шепчет Фрэнк.       Донни стискивает его в руках.       — Прошу, отпусти меня, я хочу обнять тебя, — шепчет Фрэнк. Он слабо целует Донни в шею, трётся лицом.       Добравшись до ножа, Донни убирает шнур, и Фрэнк, ещё в остатках мотка, привлекает к себе и целует. И Донни чувствует в этом поцелуе облегчение, что накрывает Фрэнка, благодарность, желание, ласку. Фрэнк открывается ему навстречу и охватывает коленями, помогает брать глубже, ласкает плечи.       Донни чувствует, как его заливает водой эмоций, любовью и нежностью. Он целует порезы, гладит их, видит, как ежесекундно искажается Фрэнк от этих прикосновений, но сам же ладонями прижимает его руки.       — Тебе нравится во мне?       — Боже, Фрэнк, ты горячий и тесный, ты только мой, — со стоном говорит Донни.       — Ещё.       — Ты гладкий и я чувствую тебя всего до самого конца, ты всегда впускаешь меня до конца, — Донни держит крепко, пока Фрэнк со стоном выгибается в его руках.       — Ещё.       — Ты лучшее, что у меня было и есть, — усиливает зажим.       — Ещё, — Фрэнк подтягивает его голову к себе, целуя взахлёб.       — Я буду драть тебя, когда захочу, как захочу и где захочу, — выдыхает Донни, ощущая, как Фрэнк с крупной, сильной дрожью сжимается вокруг, потому что это то самое, что он слышал, перед тем как Донни посчитал его своим. И это одно из сильнейшего, что возбуждает обоих.       — Быстрее, — просит Фрэнк.       Донни поднимается, выбирается из него, снова берёт лубрикант, измазывает себя, поворачивает Фрэнка так, чтобы видеть лицо и чтобы бёдра его были развёрнуты вбок и чуть вверх, встаёт в нужную позу, легко и быстро заскальзывает, говорит:       — Чёрт, ты так легко меня впускаешь.       Фрэнк вскидывает подбородок. От частоты захождений и бесконечного количества фрикций он впадает в такое состояние, что не совсем ясно оценивает общую картину, но оставшийся куском трезвости здравый смысл говорит, что потом, утром или к вечеру, Фрэнк пожалеет. Но он так возбуждён, что его тело хочет одного: Донни внутри него, его движений, этого трения, этого жара, саднящего, сладкого, донимающего, потому что уже плевать на всё, что там восставало и противилось. Он просто хочет, чтобы Донни брал его, пока не надоест, пока тот хочет.       Донни зажимает ладонями его бедро, напирает и начинает быстро, дробно, часто погружаться.       Фрэнк прогибается, стонет, захлёбывается в слюне, заливающей рот. Рукою успевает накрыть себя.       — Я люблю тебя, малыш, — говорит Донни, почти задыхаясь. Кончает долго, замедляясь и заливая Фрэнка изнутри, и, когда выходит, Фрэнк проливается отовсюду.