***
— С Робином всегда было много тревог, — Эллен Донни, несколько извиняясь, улыбнулась, чуть наклонив голову к плечу. — Николас по сравнению с ним был таким… комфортным. — Ну спасибо, мама, — Николас дрогнул веками. — Я был комфортным. — Присоединяюсь. Спасибо за «мой ребёнок — сплошные тревоги». Эллен Донни улыбнулась уже широко. Посмотрела единственно на Фрэнка. — Фрэнк, с самого рождения я постоянно переживала за Робина. — Видишь, Фрэнк, обо мне никто не тревожился, — пожал плечами Николас. Пенелопа накрыла ладонью его пальцы. На своё тридцатипятилетие Донни пригласил родителей и брата с его девушкой в ресторан «Морская звезда» в Санта-Монике. Николас прилетел с Санторини вместе с Пенелопой Аракис, которая прочно занимала позиции постоянной девушки уже года два, хотя никакого предложения руки и сердца до сих пор не следовало. Тем не менее в семье её принимали и с нею считались. Джон Донни по большей части молчал, наблюдая и позволяя жене предаваться воспоминаниям. Временами только вставлял короткие комментарии. — Робин родился дважды. — Да? — Фрэнк удивился, долго посмотрел на Донни. — Да? — Пенни тоже на него посмотрела. — Да, — Элен удовлетворённо прикрыла глаза. — На двадцать восьмой неделе в первый раз. Потом на тридцать шестой из инкубатора. Знаешь, дорогой, временами мне кажется, что твоё нежелание тесного общения с женщинами началось уже с меня. — Мама, — предостерегающе сказал Донни. — Эллен, — Джон укоризненно качнул головой. — Брось, папа, Робина разве чем проймёшь. Уверен, он не обидится на маму. — А кроме этого, Фрэнк и Пенни, он рос таким… трудным. Всё делал по-своему. Настырный, вспыльчивый, задиристый. С нами ругались соседи, школьные учителя, мы сами с ним ругались. Николас был дан мне для удовольствия, Робин для уроков. Но! Робин всегда был сообразительнее и умнее. Пенни засмеялась, наблюдая за обескураженным материнской похвалой Николасом, которая тому абсолютно не польстила. Донни улыбнулся матери. — А невыносимее всего был его взгляд. — Вот это верно, — с энтузиазмом подхватил Джон, обращаясь то к сыну, то к Пенни и Фрэнку. — Робин, без обид, но я и мать здорово тебя опасались, чуть тебе что не по нраву. Ты походишь на моего прадеда в этом: жёсткий был старик, принципиальный. Слышал россказни, что он мог, повстречав в лесу медведя, развернуть его обратно? И это только посмотрев. Знаете, Робин даже мог никого и не колотить, но соседи всё равно к нам цеплялись, потому как пугал ты их до чертей своим взглядом. — К чему мы тут мучаем вас семейными воспоминаниями, дорогие мои, — Эллен сделала глоток вина и дотронулась до локтя Донни рукой. — Это всё стоило вынести. Потому что ты вырос, к счастью, таким, какой есть. Я полагаю, ты справляешься с собою лучше, чем это удавалось нам. А ещё ты надёжен, умеешь держать слово и хорош собою. — Спасибо, мама, — Донни погладил её руку кончиками пальцев. — А вы что, до сих пор меня опасаетесь? Джон Донни хохотнул: — В последние годы уже не то чтобы, но у нас есть причина. — И в чём же причина? — Пенелопа раскусила покрытую глазурью клубнику, заинтересованно оглядывая сидевших рядом Донни и Фрэнка. — Пенни, милая. Оказалось, что есть кое-кто, кто совершенно не боится моего младшего сына. Когда мы это поняли, нам тоже стало проще, — Элен довольно улыбнулась. Пенни вернулась взглядом к Фрэнку: — А это ты? Фрэнк нерешительно и задумчиво повёл плечом. В свою очередь посмотрел на Элен. — Не скромничай, Фрэнк. — Самое частое, что я от вас слышу, Эллен. — Поэтому и повторяю. Появился официант, чтобы унести использованные посуду и приборы. И принести десерты. Пенни потребовала десерт сразу, поэтому теперь единственная облизывала ложку от крема. — Ты, Фрэнк, как заклинание. Догадываешься, почему я и Джон так любим тебя? — Нет, — Фрэнк вздохнул, опустил глаза, смиряя себя. Он очень надеялся, что его меняющихся в цвете скул не увидит никто. Кроме, само собою, Донни, потому что тот просто чуял этот процесс шкурой. — Ты положительно влияешь на моего мальчика, — Джон Донни взмахнул ложкой. — Джон хотел сказать, что ты любишь его и принимаешь таким, какой он есть, не делая из этого подвига. Да, дорогой? — Ну пусть так, Эллен. — Поэтому мы воодушевлены твоим примером, Фрэнк. — Понятно, что теперь мне вас голыми руками не взять, — Донни в притворной досаде раскидал по тарелке политые шоколадом ягоды. — Фрэнк напрочь сбил мои позиции агрессивного и страшного парня. — А все только рады, — Николас шутливо кинул в сторону Донни белую хлебную крошку. — Я вот очень-очень. Донни крошку поднял и растёр в пальцах. — Фрэнк, в девять лет Робин так разозлился на меня, что схватил за руку и прислонил к раскалённому грилю. — Ты сказал, что у меня никогда не будет друзей. — А ты подтвердил, что я прав. — Мы что, ещё не пережили это? — Донни полуизумлённо раскрыл глаза. — Я — да. А вот мама, уверен, до сих пор за сердце держится, как вспомнит. И в самом деле, Элен, застигнутая врасплох, поспешно опустила, отняв от груди, руку на колени. — Так что, Фрэнк, кем бы ты ни был, но что-то магическое в тебе есть. Я тебя тоже люблю, хотя и на расстоянии большее время. Пенелопа с интересом слушала и наблюдала за семьёй. Она видела, что говорившие искренни. Не чувствовала ни напряжения, ни недомолвок, ни претензий. Но было кое-что, что она заметила, привёдшее её в состояние внутреннего возбуждения. Пенни, проводя всё время с Ником Донни, была в курсе жизни членов его семьи, особенностей их характеров. В социальных сетях они дружили и следили за неудачами и достижениями друг друга. Но ей было необходимо увидеть Робина Донни и Фрэнка Эшли вживую. То, что сегодня сказала Элен, поставило точку в её предположениях. Двойное рождение Робина Донни. Это словно стало отправным пунктом. Пенелопа Аракис, урождённая критянка, была воспитана бабкой Эстеллой Аракис, пока родители её самой проживали хипповатую, полную восторгов жизнь. Пенелопа их не винила, потому что сама делала то же самое. И ей это нравилось. Как, она была уверена, нравилось и её родителям. Все эти тёплые моря, скалы, напоённые солнцем, тёмные леса и любовь. Как бы там ни было, Эстелла Аракис, кроме взращивания внучки, потчевала её легендами и мифами, которые в исполнении чистокровной гречанки, ведьмы и учительницы звучали чарующе и так правдоподобно. Настолько правдоподобно, что Пенелопа ничуть не испугалась, когда увидела первые блики в глазах Донни и Фрэнка. Она поняла, что видит ипостаси. Прямо перед нею сидели Дионис и менада. Дионис дваждырождённый, языческий бог вина, воскресающий с новым циклом. Она, ничем себя не выдавая, кроме как допустимым из расхожих приличий вниманием, рассмотрела его жизнь в Робине Донни. Все эти божественная ярость, бунт, удача, красота, железное здоровье, богатство сопровождали Донни по праву рождения. Но это было взято в оборот другой силой. И это в самом деле пахло заклинанием, не дававшим Дионису разрушить себя, держащим его мягко, но насмерть. Пенелопа видела золотое мерцание менады. Если бог всегда воплощал себя в мужчине, то его священная шлюха пользовалась как женщинами, так и мужчинами. И в этом воплощении менада была Фрэнком Эшли. Пенелопа, чуть сдвинув фокус, видела менаду в душистом виноградном венке и в шкуре пятнистого леопарда. Ипостась носила обвившихся вкруг себя чернокожих гадюк и была босоногой, не отстающей от своего бога ни на мгновение, обвивающей того не хуже виноградной лозы. И держащей его в повиновении своими восхищением и служением. Пенелопа видела, что стоит этим двоим повстречаться взглядами, мерцание цвета в их глазах проявлялось. Секунду, мгновение, но черная гать и жидкое золото вскипали и оседали глубже. До нового контакта. А ещё Пенелопа знала, что ей не следует приставать с расспросами ни к одному из них. Она не была уверена, что Робин Донни и Фрэнк Эшли в курсе, что они нашедшие друг друга ипостаси. И не была уверена, что останется в безопасности, если обнаружит свою осознанность. Потому как боги славились безалаберной жестокостью бессмертных, а менады жестокостью смертных. Пенелопа хотела другого. Она хотела поделиться с древней Эстеллой своим открытием. Сказать ей, что легенда уже не легенда, а миф далеко не выдумка. Сказать, что быть свидетелем чуда ещё возможно. Поэтому — никакой самодеятельности. Пенелопа дружелюбно улыбалась и смеялась над шутками, получала удовольствие от вечера. И замечала, что вино и прочая выпивка разогрели её, Элен, Джона и Николаса. Донни и Фрэнк пили не меньше, но не пьянели. Видимых признаков не было никаких. Состояние их от Пенни было скрыто. На этот счёт уверена она не была. Но что алкоголь и наркота не имеют над ними своего разрушающего влияния, было очевидным.***
Сэм Шультц прекратил торчать после того, как испытал самую жуткую галлюцинацию в своей полусветской, полунаркоманской жизни. Сэм очень давно знал Робина Донни, ещё с тех времён, когда снимал его в университете для статьи о студентах и боксе. Это, пожалуй, были единственные снимки, что ему когда-либо удалось сделать с Донни. А тот ему всегда нравился. Но сам Сэм не трогал его чувств, на что особо и не рассчитывал. Он не мог ничего предложить Донни, у того всё было: деньги и связи, известность, положение в обществе. И выбирать любовников он мог из тех, кто гораздо красивее бритого наголо, стареющего Сэма. Донни был глух к комплиментам, лести и даровым таблеткам. Иногда Шультц приходил в горькое отчаяние. Ведь он знал, что Донни, будучи ещё достаточно юным, очень тщеславен, а такие редко упускают возможность увидеть себя на снимках, на видео, на экране, в светской хронике. Но тщеславие Робина Донни было так велико, что он, кажется, считал недостойным любой из перечисленных путей для самолюбования. Несмотря ни на что, Донни хорошо и по-доброму относился к самому Сэму. Даже тепло, но без панибратства. Сэм, поняв всё, что было нужно, смирился. Потерял надежду. Пока не появился Фрэнк Эшли. И вот когда у Донни появился Фрэнк, Сэм понял, что его прихоть имеет все шансы реализоваться. Он сообразил, что между ними не просто интрижка. Это была одержимость. Сэм видел, как Донни смотрит на тихоню Фрэнка: чёрный, с лавоподобными языками огонь, гудящий утробно, притягательный и ревнивый. Обычно, когда один из партнёров увлечён настолько, второй всегда несколько тяготится таким вниманием. Но тут было иное. Фрэнк производил впечатление более спокойного, невосприимчивого и прохладного, но, понаблюдав за ними некоторое время, Сэм увидел, что Фрэнк постоянно подначивает Донни на контакт, внимание, концентрирует его на себе, затягивает, ему комфортно от темперамента Донни, он в нём словно в своём любящем странном универсуме. Тогда Шультц сообразил, на что нужно надавить. Фрэнк тоже достаточно апатично отреагировал на предложение об индивидуальной фотосессии. Сэм забросил крючок, предложив им совместную съёмку, без нажима и в шутку. И делал это каждый раз при встречах. Это сработало, не так сразу и не совсем так, как хотелось, но всё же сработало. Ведь Фрэнк и Донни ни за что не могли упустить шанс облизать глазами один другого. А тем более чтобы увидеть себя вместе. По крайней мере однажды Шультцу удалось залучить обоих к себе в студию, прикормив заскучавших Донни и Фрэнка комплиментом из парочки жёлтых экстази с оттиском солнца, которыми он, надо признать, достаточно скоро склонял к большей раскованности более падких на внимание парней и, временами, барышень. — Ну же, Фрэнк, попроси хорошенько своего упрямца. Мне действительно хочется посмотреть на вас. Доставь старику удовольствие, — попросил Сэм, полулёжа в кресле после затяжки марихуаны. Фрэнк и Донни в отличном расположении духа сидели на его диване. Фрэнк, слабо дрогнув губами в намёке на улыбку и абсолютно не проявляя никакого желания Донни уговаривать, посмотрел на Сэма. Донни закурил, убрал зажигалку в карман, тоже посмотрел: — Прекрати, Сэм, это никогда у тебя не срабатывало. Сэм добродушно улыбнулся: — Робин, это, может, самое последнее из прекрасного, что мне доведётся увидеть на своём веку. Ты жестокосерден, отказывая мне в этом. Фрэнк забрал сигарету из пальцев Донни, затянулся, посмотрел на свои колени в брюках от Лорена. По обыкновению он без галстука. После пары затяжек Фрэнк сигарету вернул и, пока Донни сам курил, приник губами к его уху. Донни слушал, опустив глаза, один раз зыркнул на Сэма, ещё раз затянулся. Волосы его отросли, полудлинно вились вокруг головы и лица уложенными локонами. И пока Фрэнк шептал, окунался в них лицом. Потом, снова забрав сигарету, вернулся на место. Донни, думая, провёл языком по кромке верхних зубов. Наконец разрешил: — О’кей, Сэм, но никакой съёмки. Иначе это станет твоей последней фотосессией в этом мире. И он не улыбался. — Ясное дело, Робин, ты знаешь меня не первый день. — Да, мы очень давно друг друга знаем. — Не подумай чего, Фрэнк, мальчик мой, — поспешил заверить Сэм. — Мы знакомы только как друзья. Донни никогда не интересовали старики вроде меня. Ему по вкусу только такие, как ты, словно свалившиеся с небес. Фрэнк улыбнулся и едва кивнул. Докурили, Фрэнк загасил сигарету в пепельнице. Потом взял бокал с вином, сделал глоток, прокатывая его по рту. Бокал вернул. Сэм напрягся. Он видел, как Фрэнк подтянул ногу, согнул в колене, легко поднялся, опираясь им на диванную подушку, и второе перенёс через правое колено Донни. Тот, в последний раз пройдя по Сэму предостерегающим взглядом, поднял лицо вверх, на Фрэнка. Фрэнк стоял, склонив голову. Высветленные волосы свисали с головы гладкими прядями, маленькая алмазная пусета мерцала в ухе. Фрэнк поддёрнул брючину на колене, спустился ниже. Лица их оказались близко. Донни сдвинулся к краю дивана, впуская левое колено Фрэнка за себя, тот же уселся совсем низко. Сэм ещё мгновение наблюдал, как губы их зависают около, рядом-рядом. Он видел дрожащие ресницы у обоих, медленно и хищно тянущиеся и ложащиеся на колени Фрэнка руки Донни, тут же поднявшиеся вверх по бёдрам и добравшиеся до ягодиц, там сжавшиеся и подтащившие его к себе. Сэма словно прошило молнией в тот момент, когда рот Фрэнка, раскрытый и податливый, словно разбиваясь, столкнулся с губами Донни, тут же забирающими, размыкающими и втягивающими. Он видел, как Фрэнк, обхватив голову Донни разведёнными пальцами, на миг поднялся, тесно приник, начал отвечать на поцелуй с жаром, но тут же опустился, подтаскиваемый обратно сминавшими его зад руками. Молча, яростно, на какой-то плавной, неостановимой волне оба словно сплавлялись воедино. Сэм слышал только жадное всасывание слюны обоими изо рта в рот и звук загоняющегося дыхания. Сэм видел, как гармонично, увлечённо, созданные друг для друга Фрэнк и Донни сомкнулись в движениях. И Сэм вдруг понял, что оба выпали из реальности, потому что руки Донни, сминающие Фрэнка, сделались жёстче и резче на императив тянуть и брать. Сэм поднялся, пятясь зашёл за кресло, не желая упустить ни мгновения. Он слышал, как первый раз тихо застонал Фрэнк, отрывая от себя голову Донни за волосы. Тут же снова натёк на него, желая. Сэм поднял с пола стоящую за креслом «сони» и успел снять, как Донни, ухватив рукой с массивным платиновым браслетом от часов Фрэнка за шею, стянул его к себе. Снова поцеловал. И как руки Фрэнка стаскивали с его плеч пиджак. Сэм делал снимки один за другим, точно и сразу с нужных ракурсов. Он уже не таился, потому что двое на диване его не слышали, решил он. И вот тут-то и случилась галлюцинация. Оба одновременно развернулись лицами в его сторону, прервав своё увлекательное занятие. Донни — прекратив вытаскивать рубашку Фрэнка из-под ремня. Фрэнк — прекратив сосать Донни за ухо. И Сэм видел, что что-то не так с их глазами. Фрэнк и Донни застыли и смотрели на него. Глаза Донни залились чёрной, непроницаемой, едва лоснящейся гатью. Сэм опустил фотокамеру. Но ничего не поменялось. Лицо Донни было спокойно, и от этого контраст между ним и его нечеловеческим взглядом привёл Сэма Шультца в ужас. Более того, с глазами Фрэнка происходило то же самое. Они переливались янтарным цветом по всему разрезу, и зрачки его вытянулись по горизонтали в узкие чёрные иглы. Потом Фрэнк, не спуская глаз с Сэма, потянулся губами к губам Донни, прихватил за нижнюю. Они, отвлечённые щелчками фотокамеры, словно раздумывали, завершая прерванный ранее поцелуй. И оба продолжали смотреть на него всё ещё сцепившись. Донни, с этими его демоническими глазами, оттолкнул Фрэнка, поднялся и двинул к Сэму. Он вырвал камеру из трясущейся руки Шультца, зашвырнул за спину. Сэм слышал, как Фрэнк начал разбивать «сони» ногами. И Сэм потерял сознание, когда Донни сгрёб его за рубашку на груди. Просто осел на пол. — Эй, не бей старикашку, — Фрэнк взял Донни за локоть. — Да я не успел. Сам шлёпнулся, — задумчиво. — Ум-м… — Фрэнк вернулся к разбитой камере и вынул карту памяти. — Отличное решение, малыш. Они ушли, оставив Сэма на полу. После этого Сэм Шультц с наркотой завязал.***
Мина оделась Уэндсдей Аддамс. Фрэнк-младший Пагзли. В этом вопросе их дети оставались согласны в своих предпочтениях. Волшебным образом ситком «Семейка Аддамсов» похищал их воображение. Можно было спокойно оставить даже младшего на пару часов, включив телевизор, и заняться другими делами. Когда тот окончательно сводил с ума драгоценную миссис Эмбер Шток и Фрэнка, это оставалось последним средством. И как бы Фрэнк-старший ни противился тому, чтобы дети пялились в ящик, тут он сдавался. Мина могла цитировать наизусть всех героев сериала, особенно миссис Аддамс. «Невероятно трогательно, вашу мать», — бурчала под нос драгоценная миссис Шток, когда детка произносила со всеми индивидуальными интонациями героини «спасибо, Вещь». Поэтому теперь, отправляясь с мешками за дверь, Мина и младший выглядели весьма готично. Фрэнк и Донни вышли за ворота, чтобы смотреть им вслед. Оба, восьмилетняя Мина в чёрном платьице с белым отложным воротником и шестилетний Фрэнк в полосатой чёрно-белой футболке, плечом к плечу двинули по тротуару Берриз-Лейн. С ними тронулись Лив и Джаред Сайнтс в костюмах Капитана Чёрная Борода и Динь-Динь. — Только посмотри, от них разбегаются прочие дети, — задумчиво, с затаённой гордостью, произнёс Фрэнк. Донни, потирая подбородок, наблюдал секунд пять: — Определённо. Вся лужайка перед их домом была уставлена тыквенными головами со светящимися глазами, а кованые ворота увиты голубыми мерцающими гирляндами и декоративной паутиной, в которую Мина любовно насадила больших и толстых пауков с крестами на спинках. — Мой любимый праздник, — мечтательно произнёс Донни. — И почему я не удивлён, — Фрэнк оперся спиной о прутья решётки ограды, достал сигарету, вставил в рот. Проследив за взглядом Донни, вынул и для него. — Как насчёт пушистого белого заячьего хвостика для меня? — Донни выпустил вверх дым. — О, даже не начинай, — Фрэнк наставил на него указательный палец и отрицательно покачал головой. Донни смолчал. Фрэнк знал, что тот уже представил себе картинку типа «Фрэнк Эшли в стиле плейбой». И по выражению и движению его глаз Фрэнк догадывался, что события в его голове развиваются в хорошо предполагаемом ключе, потому что Донни, стрясая пепел, приблизился на полшага. — Ради бога, подумай о чём-нибудь другом для разнообразия, Бобби, — пряча улыбку за пальцами с сигаретой. — Почему я должен? — Донни пожал плечом. — Мне очень нравится думать именно об этом. — О боги. — А ты был чертовски хорош, — Донни широко улыбнулся. Фрэнк отвернулся, тоже улыбаясь, и увидел, как к ним приближаются четверо: Джек-Воробей, Рожок С Мороженым, Пчела Майя и Сумасшедший Койот. — Гадости или сладости? — завёл Рожок С Мороженым. — Вали дальше, Хоккинс-младший. Там драгоценная миссис Шток держит наготове банку со жвачкой, — быстро, засунув руки в карман джинсов, перенаправил детей Донни. Колядующие потащились через ворота и чуть в горку, до дверей. — Я не могу поверить, что мы делали это. Донни изобразил свою фирменную полуулыбку, чуть сморщивая кожу на переносице. — Ну, это было, — загасил окурок о подошву кроссовка. Оба молчали, пока мимо в обратном направлении не прошли Джек-Воробей, Пчела Майя, Рожок С Мороженным, он же разоблачённый Хоккинс-младший, и Сумасшедший Койот. — Фрэнк, я слизал с тебя такое количество блеска для губ, что наутро мне хотелось блевать дальше, чем видел. — Я говорю тебе, дело не в блеске. Бобби, это были спидовые колёса. Блеск совершенно ни при чём, — Фрэнк оттолкнулся от забора. — Как он назывался? — Донни приобнял Фрэнка за плечи. — Оттенок «Вишнёвый пирог». — Вот-вот, «Вишнёвый пирог». Пошли обратно в дом. На первой ступеньке Донни остановился и сказал сдавленно, склоняясь к лицу Фрэнка: — Послушай, я знаю, хвостик у тебя остался. — На него страшно смотреть, Бобби, — Фрэнк положил ладонь ему на грудь. — Я не буду приглядываться. — Тысячи засранцев бродят по «Зелёному сну». — Главное — наши далеко, а с прочими справится драгоценная миссис Шток. Фрэнк, закрыв глаза, медленно вдохнул и выдохнул. — Фрэнк. Фрэнк постоял, опустив голову: — Блеска не осталось. — Чёрт с ним. Главное, что остался хвостик.