***
У Фрэнка Эшли был аккаунт в «Твиттере». Блога он не вёл. Предпочитая выдерживать читателей и поклонников от издания до издания. Фрэнк не попался на удочку лёгкой и навязчивой популярности. Держал подписчиков в чёрном теле, но не потерял из-за этого ни доллара в продажах. Фрэнк был внутренне дисциплинирован, собран и сосредоточен. И абсолютно безответственен в отношении пустых обременяющих условностей и традиций. Каждую минуту своего времени он использовал на себя и для себя. И для Донни. Он не был готов тратить драгоценные моменты на людей в целом, на мысли о них. Его социальное пространство было разнообразным, наполненным давними приятелями, знакомыми, родственниками. Но вот личное определено четырьмя вехами: Бобби, Миной, младшим и им самим. А ещё Фрэнк Эшли не любил сэлфи. «Фото неудачников, прозябающих в одиночестве, которых даже снять некому», — брезгливо бросал он. Донни заинтересованно улыбался на подобные пассажи: «А если вдвоём?» «Изыди, Робин Донни», — холодно говорил Фрэнк. Донни имел право на одно сэлфи с мужем в месяц. Робин селфи любил. Он любил сэлфи их вдвоём. Селфи себя с детьми. Фрэнк снисходил и подчинялся. У Донни на страницах были фото с Фрэнком. И оба выглядели счастливо и влюблённо. Фрэнк любил их рассматривать. Но не у себя в аккаунте. Донни думал об этом, стоя вполоборота у светлого окна «Уютных книг», разглядывая то улицу, то находящихся в самом магазине. Любовался Фрэнком. Тот был затянут в классическую тёмно-синюю тройку и «оксфорды». Сросшие волосы убрал в короткий хвост. От чего недостаточно длинные для резинки пряди выбивались вкруг его лица. Донни знал, что если у Фрэнка отогнуть воротничок сорочки, то на золотистой шее откроется жестокий искусанный кровоподтёк. Но воротничок был затянут под галстуком. А сделать подобное никому в голову не приходило. Донни отвернулся от улыбающегося Фрэнка, но мысли о его шее провалили его во вчерашний вечер, и он вспомнил, как запустил в Фрэнка, мокрого и полуживого, руку… Донни сжал пальцы правой в кулак, насильно заставляя себя вглядываться в детали за окном. «Мать твою», — взбешённо выругался, размеренно вдыхая и выдыхая. — Мистер Донни. Обернулся на голос. Изумительно улыбнулся одними губами. Девушка-оператор, сложив ладонь в ладонь перед собою, снизу вверх смотрела на него. — Вы могли бы подойти к мужу? Необходимо сделать несколько снимков. И видео тоже. — Не вопрос, — кивнул Донни, отправляясь следом. Обогнул диван, витрину с новинками, заваленную изданиями новой книги Фрэнка. Появился перед очи корреспондентов, читателей и сотрудников магазина. Донни не смотрел на людей. Он смотрел на Фрэнка через лиловые стёкла очков. Фрэнк едва дрогнул губами и глазами в намёке на улыбку, жестом приглашая встать рядом с собою. Донни улыбнулся, складывая руки в карманы и разворачиваясь под камеры и фотоаппараты. Фрэнк тоже развернулся, копируя стойку Донни. — Мистер Эшли, кто вдохновляет ваше творчество? — спросила светловолосая женщина. — По большей части это ложится на плечи моего мужа — Робина Донни, — Фрэнк чуть откинул голову, отбрасывая прядь волос ото лба. — Почему только теперь вы публикуете свои стихи? — снова она. — Меня кое-кто отвлекал. — Кто? — Я, — отозвался Донни без улыбки. Фрэнк повернул голову к нему, весело хмыкнул. Донни тоже повернулся, коротко пожал плечом. — Мистер Эшли, вы не находите, что то, что вы пишете — излишне откровенно? — грузный светооператор в клетчатой рубашке сделал ищущий жест раскрытой пятернёй. — А вы находите? — спросил Фрэнк. И Донни слышал в его вопросе тот отзвук, который он так любил: Фрэнк покладист, открыт, но насмешка живёт в его голосе. Донни на секунду склонил голову. Поднял уже на следующем вопросе. — У вас же есть дети, мистер Эшли? — заросший щетиной парень протянул для автографа открытку. — Да. Двое. Донни услышал шелест голосов. Предполагается, что львиная доля поклонников Фрэнка — геи, поэтому они весьма пророчески и ободряюще воспринимали его слова. — А ещё планируете? Фрэнк снова улыбнулся: — Наши дети нам дорого стоили. Только в том случае, если вы учетверите своё покупательное рвение. Раздались довольные намёком хлопки. — Чуть ближе, пожалуйста, — попросил оператор. Донни чувствовал, как Фрэнк обхватил рукой вокруг талии и встал к его бедру в замок. — Это что, именно так выглядит «на поводу у почтенной публики»? — спросил Донни, улыбаясь под вспышками. — А то, — тем же образом ответил Фрэнк. После официальной части, когда Фрэнк надписывал последние форзацы, буклеты и записные книжки, случилась Лили. — Привет, Фрэнк Эшли. Оба обернулись. — Привет, Лили Слэттери, — Фрэнк чуть склонил голову вбок. — Уже не Слэттери. Но я сто лет тебя не видела. Донни с интересом рассмотрел Лили: высокая, сероглазая, длинные пшеничные волосы густой волною стекали по спине. — Слушай, я с тех пор ни разу так и не встретила тебя в Лос-Анджелесе. А тут приехала к родителям — и вот. Донни заметил, что Фрэнк не слишком разбежался, чтобы представить их друг другу. Да и сам на шею даме не бросился. А ведь похоже, что Лили давняя его знакомая. — Прелестный парадокс, Лили, — наконец отозвался Фрэнк. — А вы Робин Донни, да? Приходится представляться самой. Фрэнк, похоже, совсем забыл о правилах хорошего тона, — Лили улыбнулась и протянула ладонь. Донни ответил, одарив одной из своих коллекционных улыбок: — Приятно познакомиться. Фрэнк видел, как Лили почти замерла, оглядывая Донни. — О боже, Фрэнк. Теперь многое встало на свои места. Он роскошен, — Лили снова повернулась к Фрэнку. — Мисс Слэттери говорит это обо мне, Фрэнк, — заметил Донни с весёлым злорадством. — Конечно о тебе, Бобби, — Фрэнк метнул осаживающий взгляд. — Простите, — сказала Лили. — Простите, я кажусь бестактной, но неужели Фрэнк ничего не рассказывал обо мне? Она с чуть преувеличенным изумлением переводила взгляд с одного на другого. Поняла, что да, Фрэнк о ней ничего не рассказывал. — О, — коротко. — В этом весь Фрэнк Эшли: никогда не поддерживать контакта с бывшими. Золотое правило. Тогда я сама. Робин, я та самая девушка, которую Фрэнк Эшли попросту кинул, чтобы, никем не отягощённым, устремиться в ваши мужественные объятия. Донни двинул бровью: — Фрэнк, она та самая девушка. Фрэнк продолжал оглядывать Лили, словно забыв о Донни. Но он, без сомнения, слышал его самого и его тон. — Знаешь, Фрэнк, я голову сломала, почему ты так поступил. Согласись, более странную отговорку сложно вообразить. Ну, типа, я не то чтобы не хочу с тобою продолжения отношений, а я вдруг гей. Мне тут кое-кто понравился. Не знаю пока, кто он и как его зовут, но с тобою я расстаюсь. Пока, — Лили прекратила улыбаться. Глаза её потемнели, а губы сжались. — Фрэнк, она, похоже, до сих пор тобою недовольна, — Донни дрогнул уголком рта. Фрэнк наконец-то на него посмотрел. Начал было говорить, но Лили остановила его жестом: — Замолчи. Я хотела всё тебе высказать много-много лет, так что помолчи. Ты не отвечал на мои звонки, ты сменил адрес, общие знакомые мне ничего вразумительного сказать не могли. Ты хотя бы понимаешь, что я могла подумать? Фрэнк, пользуясь запретом на слова, разглядывал Лили несколько апатично. Заметил, что Донни чуть сдвинулся, становясь ближе плечом. Лили, тоже отметив этот жест, раздражённо хмыкнула: — А вы знаете, мистер Донни, что Фрэнк был неженкой? — Не могу даже вообразить подобного. — Ничего такого, вы понимаете? — Лили подняла вверх хорошенький мизинец и поводила им назад и вперёд. Донни снова вздёрнул бровь. — А потом вдруг раз — и в дамки! — в агрессивной непритворной досаде развела Лили руками. Донни коротко поглядел на равнодушного Фрэнка. — Послушайте, Бобби, можно мне вас так называть… — Нет, — коротко бросил Донни. — Но… я слышала сегодня, как Фрэнк вас так зовёт… — Фрэнк зовёт, — кивнул Донни. — Да и чёрт с вами, — Лили, не прощаясь, отправилась прочь. Оба взглядами проводили её до двери, затем Донни, полный любопытства, развернулся к Фрэнку. Тот нечитаемо смотрел в ответ. — Это как понимать, малыш? Ничего такого? — Донни воспроизвёл жест Лили с мизинцем. — Как угодно. — Воля твоя, — медленно. — Ты… ты говорил, что был свободен на тогда, когда я выдрал тебя для пробы. Фрэнк быстро сжал губы, потом увёл голову вбок, одновременно втягивая воздух сквозь зубы. Донни понимал, что Фрэнк недоволен тем, что его только что пытались загнать в угол. Читатели и бригада видеосъёмки уже сменились новыми посетителями. Фрэнк двинул к вешалке с пальто и начал одеваться. Донни следом. — Какое это имело значение? — холодно отозвался Фрэнк. — Для тебя какое это имело значение? — По сути никакого значения, — Донни пристально следил, потому что видел, как Фрэнк леденел. Сейчас будут попытки поставить его на место. — Просто, Фрэнк, хочу уточнить, эта Лили права? Ты именно таким образом её отшил? Фрэнк посмотрел коротко, достал сигареты, закурил: — Поймай такси. Донни пару мгновений смотрел, чувствуя, что сатанеет: — Я поймаю такси, но советую завязывать со всем этим. Фрэнк вскинул голову. Отвернулся. Донни такси поймал, поехали в гостиницу. Фрэнк продолжал курить в салоне, и водитель сделал замечание: — Эй, мистер, тут общественное место. Курить запрещено. Фрэнк даже головы не повернул. Зато Донни, сидящий рядом с водителем, медленно обернувшись, посмотрел так тяжело, что тот испугался и умолк. Когда выходили, Донни оплатил поездку стодолларовой. — Я задал тебе вопрос, Фрэнк, — сдержано напомнил Донни, только закрылась дверь в номер. — Бобби, а ты? — Что я? — Ты был один? Донни стал приближаться. — Можешь не сомневаться, — зло. — Только вот стоит задуматься, вертел бы ты так мною с помощью своей задницы, не будь у меня в ту пору целибата. Есть вероятность, что твоя уловка нихуя бы не сработала, Фрэнк? Фрэнк с ненавистью выпутался из галстука, отшвырнул. Пока Донни говорил, стащил пиджак. Бездумно расстегнул верхние пуговицы сорочки. Бездумно, пока не зацепил взглядом Донни и выражение его лица. Увидел, как у того затрепетали ноздри, как сжались кулаки. Фрэнк медленно поднял руку к шее, оттащил воротничок, оголив следы от зубов. Донни видел, как торжествующая улыбка легла на губы Фрэнка. — Уж будь покоен, Бобби, — не спеша, медленно подошёл: — Будь уверен, я вертел бы тобою в любом случае. Фрэнк остановился вплотную, почти касаясь носа Донни кончиком своего и оглядывая из-под ресниц. Донни ошалел и неожиданно оцепенел. И в то же время Фрэнк обрушился на его губы. Правой крепко притянул за шею, левой начал растаскивать ремень на своих брюках. Донни было поклялся, что не притронется к нему. Нельзя, вот сейчас ни в коем случае. Здесь побои не помогут. Он не вернёт себе контроль над ситуацией, если Фрэнк получит секс. А потом Фрэнк накрыл его рукой. И Донни понял, что не вернёт. Потому что уже заблаговременно отвердел и хотел его. С того момента, как был развязан галстук. Фрэнк это тоже понимал. Как понимал всегда. Впрочем, как и то, что вертел им. Донни зацепил Фрэнка за шею, сдавил, удержал обеими ладонями, заставил оторваться от поцелуя. Фрэнк замер, дыша через нос. Донни оглядел его лицо: прекрасное и желанное. — Фрэнк, берега попутал? — тихо и глухо. Фрэнк не успел ответить что-либо, потому что Донни швырнул его вниз, на колени. Фрэнк удержался ладонями в пол, смотрел снизу, скусывая губу. Донни чувствовал, как начинает нервно дрожать. Это даже не она. Не дрожь. Его колотило. Потому что он видел, как Фрэнк беззвучно произнёс губами «возьми». И Донни взял, содрав с него брюки и входя насухо. Взял, поставив спиною к своей груди, одной рукою зажимая Фрэнку рот, другою сдавливая горло. Он знал, что Фрэнку особенно больно и трудно. От этого его крики тонули и гасли в руках Донни. — Я клянусь тебе, Фрэнк, ещё раз провернёшь такое, сломаю руку, — выговаривал Донни на ухо Фрэнка по слову на каждый яростный толчок. — Дай мне понять, что ты услышал меня. Фрэнк, запрокинувшись, обессиленно уронил голову Донни на плечо и долго измученно выдохнул. Донни сдвинул руки, охватывая Фрэнка в объятье. — Да. Донни опрокинул Фрэнка вперёд и вниз и рванул на себя, ухватив за бёдра. Позже лежали на полу, курили и смотрели в потолок. — Тебе сколько лет, Фрэнк? — Тридцать пять, — Фрэнк скосил взгляд. Замолчали. — А тебе сколько? Донни хмыкнул: — Тридцать семь. Взрослые же, блядь, люди. Снова молчание. — Дело в том, что Лили никогда не висла на мне. Прежде чем у нас завязались отношения, я волочился за нею несколько месяцев, настаивая хотя бы на одном свидании. — Вот оно что, — кивнул Донни. — Ага. — А потом кинул. — Ага. Из-за тебя. — Бессердечный ты подонок, Фрэнк Эшли. — Да, потому что сердце моё у тебя в руках.***
Фрэнк и Донни могли собачиться подряд несколько дней, изобличая поступки друг друга. Но стоило кому-то третьему вмешаться с критикой обоих или же одного из них — так этому кому-то приходилось туго. Донни и Фрэнк мгновенно сплочались, приканчивая неосторожного словами. Никогда, как бы ни была сильна ссора между ними; никогда, как бы сильно ни раздражал один другого; никогда ни Донни, ни Фрэнк не прибегали к соучастнику извне. Никогда Фрэнк не оставался один. Никогда Донни не приходилось видеть напротив себя Фрэнка среди толпы недовольных. Они всегда оставались друг для друга мгновенной поддержкой, которая сдвигала семейную свару в сторону. Качество это, присущее паре, было усиливающим, связывающим воедино крепче хлеставшей через край страсти. Было таким очевидным, обезоруживающим и уязвляющим одновременно наблюдавших его. Оно, это единство, в прямом смысле останавливало на месте. Никого третьего, никакой толпы в отношениях. Может, оттого они никогда всерьёз, кроме пары эпизодичных, так и оставшихся эпизодичными, упоминаний о мисс Викки из «Оак Холл», не заикались друг другу о том, чтобы впускать в свою постель кого-то третьего. А возможностей было так много. И было так просто двинуть в ночной клуб в Венисе или на Сансет-Стрип, переев наркоты, чтобы там брать лёгкую добычу. Но под этой самой наркотой и одного, и второго волокло всё туда же: друг к другу. Ни Фрэнк, ни Донни определённо не договаривались о каких-то правилах и традициях, вырабатываемых в паре. Куда там… Всё их внимание было занято визуальным, тактильным, интеллектуальным и чувственным поглощением друг друга. Не до болтовни. Только некий врождённый гештальт, представление о порядке и об отношении к своему истинному возлюбленному вели и Донни, и Фрэнка в правильно обусловленном направлении. Непреложная верность друг другу, соблюдение определённых действий и ритуалов, заведённых только друг с другом, объективное наблюдение за образом и поступками, влиянием на окружающих, реакцией этих самых окружающих на партнёра — всё это оставляло обоих в уверенности: лучший из возможных — рядом. Не где-то там, в обозримом будущем. Нет, он рядом. Беречь его, не отпустить. Вся агитационная пропаганда и вялотекущая шумиха вокруг принятия и узаконивания прав сексуальных меньшинств, которая то оживала, то стихала, то выкидывала на обозрение публики очередного падкого на внимание адепта, шла мимо. Эфемерные отсутствие значимости или недодача им чего-то там в гражданских и социальных правах не занимали умов Фрэнка и Донни дольше, чем на обхохотать за завтраком. Манипуляции посконных гетеросексуалов и гомофобов, приключающиеся с ними где-то вне привычного круга общения со временем, а тем более с появлением детей, стали вызывать скорее ироничное недоумение или любопытство. И да, ведь они были просто богаты. Этот факт сам по себе решал многое. Трепетать и недовольно рефлексировать на реакцию общественности в массах не было повода. А вот что действительно занимало и подчиняло умы обоих, помимо собственных отношений, так это этическая и человеческая цель: адекватное и счастливое потомство, не обезображенное доступностью денег, благ и средств. При детях никогда не обсуждались суммы на счетах. А вот необходимость труда очень даже. Этика и профилактика трудового образа жизни, конечно же, легла на Фрэнка-старшего. Дети были оделены каждый своими домашними обязанностями. Донни тоже был ими оделён как пример для подражания и соучастник процесса. При всём при том оба отца увлекательно и в форме будничных бесед разворачивали перед Миной и младшим панорамные картины, отражающие в перспективе их образ деятельности: бизнес и творчество. Слова «работать», «труд», «возможность», «благо» входили в активный словарный запас семьи. Донни проделывал колоссальную работу, чтобы добиться такого положения и течения дел, которые бы давали ему постоянную возможность быть с семьёй в уик-энды, каникулы, семейные праздники, отпуски и не позднее шести вечера ежедневно. Да, ему пришлось хорошо доплачивать заместителям Биллу Хёртсу и Клайву Шмидту и мисс Баббл. Да, ему пришлось приучить партнёров старых и вновь появляющихся к своему образу жизни. Да, ему пришлось установить дополнительное автономное наблюдение за бухгалтерией. И со временем он справился. К четырёхлетию младшего семья прочно заняла первое место в жизни и ежедневнике Донни, потому что он хотел видеть своих детей растущими и меняющимися у себя на глазах, а не в видео, что снимал и показывал ему Фрэнк, пока он сам тонул в волнах бумаг и байтов. Мина, а следом и Фрэнк-младший отправились в муниципальную школу. Фрэнк знал, что это такое, и был против городской школы. Донни знал, что такое школа закрытого типа, и был против мальчиков и девочек из «достойных» семей. Фрэнк боялся отпускать детей в городскую школу. Донни видел — почему. Травка, вши, задержка в развитии, качество образования, травка, протекающая крыша, школьные группировки, сублимированная предвзятость к однополым родителям в семье и травка. Да, и травка. Донни привёл один единственный довод против частной школы, уж коли Фрэнк «за»: и Мина, и младший будут дома только в каникулы. «Ты готов, Фрэнк? Готов отдать нашу девочку и нашего мальчика на несколько месяцев кучке перепуганных, тоскующих, приспосабливающихся маленьких снобов? Совершенно чужим, пусть и учителям, людям? Готов лишиться возможности влиять на сына и дочь, воспитывать их лично?» Фрэнк готов не был. Поэтому оба Эшли-Донни пошли в муниципальную школу в Южной Пасадене. Но Донни подстраховался, чего Фрэнк не знал вплоть до окончания младшим последнего класса. Каждый месяц Донни переводил на счёт школы щедрое пожертвование, обещав директору, что прекратит это делать, если его имя всплывёт в списке благодетелей. Как и обещав другое: затаскать по судам и прикрыть к чертям, если с головы его детей упадёт хоть волосок, будь то хулиган из неблагополучной семьи или жестокий тренер. Действия, которые предпримет на этот счёт директор Фуллхэм, оставляются целиком на его усмотрение. И директор Фуллхэм старался как мог. Ведь Донни обещал продолжить благотворительность после того, как Мина и младший закончат последнюю ступень. Но это всё в отношении социального обустройства. А ведь был один основополагающий личностный аспект: верность и уважение в семье. Граница между «твоим» и «наше». Даже несмотря на то что Фрэнк отдался Донни телом и душой. Даже несмотря на то что Донни принадлежал Фрэнку всеми мыслями и сердцем. Существовала граница, за которой находились: личная переписка, сотовые телефоны, записные книжки, ежедневники, персональные социальные аккаунты. Фрэнк ясно дал понять, что считает ниже человеческого достоинства идти на поводу пустого любопытства и поглощающего контроля, проникая за эту черту. Донни — так тот никогда с этим не мешкал. Теперь же пришлось остановиться. Его швыряло от гнева, любопытства, подозрений и страха. Фрэнк был тих и несгибаем. Он не трогал вещей Донни, не просматривал открытые в браузере страницы, телефонную книгу. К себе требовал того же. Соблюдения личных границ. Хотя Фрэнка тоже швыряло. От того же самого, что и Донни. И временами он был готов нарушить запрет. Но не нарушал. Верность в отношении возлюбленного в понимании того и другого была непреложной. Хуже обстояло с уверенностью, что он будет верен тебе и что не уступит и не сдастся перед искушениями, предлагаемыми миром. Большинство ссор взрастали именно на этих страхе и неуверенности. Горький запах острых листьев страха заставлял Донни цепенеть. Страх предательства лишал его уверенности в обретённом счастье. Душный аромат блёкло-лиловых цветов неуверенности толкал Фрэнка к язвительным и высокомерным укусам, целью которых было одно, всегда только одно, услышать «только ты, Фрэнк, только для тебя». Оба проделывали огромный труд, который дал плоды много лет спустя. Но плоды эти были зрелыми, сладкими, и солнце переливалось сквозь них на просвет. Страх и неуверенность мешали. Фрэнк и Донни избавились от них в доме Кела Уайта и Мака О’Нила.