***
После седьмого захода на козетке, когда Донни ещё может, но пуст, как песчаные просторы пустыни, Фрэнк шепчет, что свихнётся, если маска останется на его лице дольше, чем пять минут. — Пойдём в номер? — спрашивает Донни. — Согласен. В баре взяли ключ, по лестнице спустились в номер голышом. В душ пошли вместе, простояв под тем, обнявшись, минут десять. Горячий душ и тот, и другой любили. В результате в телах взыграли остатки наркоты, не дав провалиться в сон тут же. И это был восьмой раз, во время которого обоим было больно и не по себе. Фрэнк выглядел так, словно умирает. Донни рычал, едва справляясь с криками. Но награда пришла. Пришла виде тяжёлых оргазмических, дотирающих спазмов в том и другом почти одновременно. Был час сорок семь минут по полудни, когда они потеряли сознание в комнате без окон до следующей полуночи. Фрэнк по пробуждении отказался идти в холл. Поэтому Донни позвонил на ресепшен и попросил принести их одежду из колбы. И от обеда Фрэнк отказался, но Донни взял в номер горячего чая. Когда горничная ушла, Фрэнк повернулся, глянул хмуро и заявил: — Больше ты ко мне не притронешься. Донни темно посмотрел в ответ, отпил из белой сервской чашки, протянул Фрэнку: — Не факт, что я больше захочу. Чай был кстати. Потом смотрели музыкальный канал и новости. Донни почувствовал на себе взгляд Фрэнка, повернул голову. Фрэнк глаз не отвёл. Донни, не глядя, отключил с пульта звук. Внимательно обсматривали друг друга. Донни увидел, как дрогнул в губах Фрэнк. И тут же сам словно согласился взглядом. Фрэнк мгновенно оказался рядом, натёк сверху. Поцелуй вышел мягким, шёлковым и волнующим. — Нет. Фрэнк снова поцеловал. — Нет, — повторил Донни. — Прекрати. Ты не сможешь. — Заткнись, — проигнорировал Фрэнк, прижимаясь ртом к любимой шее. — Заткнись? — тихо процедил Донни, откидывая Фрэнка над собою. — Заткнись? Давай я тебе только палец вставлю? Хочешь посмотреть, что будет? Фрэнк внимательно глядел сверху: — О каких двух сутках шла речь? — О тех, о которых я ничерта не знал. Фрэнк свёл брови, сузил глаза. — Малыш, я же говорю, что приходил один. Уходил тоже один. И у меня не было возможности до конца почувствовать, какой это изматывающий марафон. На мне вот так никто не сидел сверху после и не просил. Я спокойно спал один и приходил в себя. Фрэнк молчал, но взгляда не отводил. — Хорошо же, дай сюда, — сказал Донни, схватил Фрэнка за руку и в бешенстве потянул её к своей промежности, усаживаясь в кровати. Фрэнк отогнулся назад, ладонью чувствуя, что член Донни толстый и твёрдый. — То есть ты хочешь меня, но при этом не можешь? — И ты не можешь. — Нет, могу. — Да ты что? — холодно. — Иди-ка сюда… Донни скинул Фрэнка в кровать, расшвырял его колени, раскидал полы белого халата. — Смотри, даже мокрым, — сказал, обсасывая палец, и вставил его во Фрэнка. Фрэнк вскинулся и задохнулся от режущей боли: — Мать твою... — А теперь вообрази мой член у себя в заду, — предложил Донни. Фрэнк поднялся на руках и в ярости ударил Донни кулаком в плечо. Тут же получил в ответ. Упал обратно. Завёлся: — Нахуя это всё?! Если я тебя хочу, но физически не могу вынести? Я всегда мог! Какого чёрта мы сюда сунулись? Донни смотрел хмуро. Потом вышел из его ног, улёгся, запахнув халат, снова включил звук на телевизоре. Вдохнул, прикрыв глаза, выдохнул, произнёс отрешённо: — Да уж, такое у нас впервые. Спустя минуту Фрэнк пристроился рядом. Донни уложил его головою в руку, обнял, чуть погодя будто бы разрешил: — Фрэнк, если готов, что я потеряю сознание прямо в тебе, и сам готов к тому же, то давай. — Не готов, — ещё через минуту: — Но ведь только поэтому? — Только, — выдохнул Донни, находя ртом губы Фрэнка. — Я люблю тебя, прости. — Всё в порядке. Я люблю тебя, — Донни чуть встряхнул Фрэнка за плечо. — Тебе нравится, как я тебя целую? — Да. И как ты отсасываешь. — Вполне вероятно, что тебе просто не с кем сравнивать, — Донни нахмурился, одновременно пытаясь улыбнуться. Фрэнк сдвинулся, посмотрел внимательно. Секунд через пять осмотра произнёс: — Сравнивать нет необходимости. Донни, в свою очередь обсмотрев Фрэнка, бросил: — Не люблю. — Чего? — Целоваться и отсасывать. Фрэнк потерял дар речи. Видя это, Донни улыбнулся во все зубы: — Удивлён? — Да. С чего это? — Для начала, это нравится тебе. Делаю поэтому. Фрэнк молчал, ожидая продолжения. Донни был вынужден продолжить: — Ну хорошо. И в дальнейшем — дело в тебе. От твоего рта меня растаскивает и швыряет, он как сладкая и чистая вода, Фрэнк. Каждый раз, отрываясь от твоих губ, я едва не умираю. Всё твоё тело для меня как чистая тёплая вода. Я хочу тебя. Отсасывать именно тебе и целовать именно тебя — нечто восхитительное. — То есть со мною ты вдруг полюбил? А до меня… — Фрэнк, — Донни нервно и презрительно повёл головой, — ты сильно отличаешься от пассивов. Никакого нытья и тоски по поглаживаниям, бессмысленного трёпа не по делу. Я скучал. Я скучал с ними. Их жеманство меня утомляло. Активы же меня на дух не переносили. Я полюбил тебя. Я полюбил это делать для тебя и с тобой, да. Но по-прежнему не люблю этого в принципе. — Но ты же не мог совсем не… — Если цеплял кого-то в клубе — мог. Понятия не имел, где были их рты до меня. И члены, — Донни снова улыбнулся. — Ты гомофоб. — Угу, — не сводя с Фрэнка взгляда, Донни получал несказанное удовольствие от того, что читал по его лицу. — Но я? Что ты про меня знал? Где и с кем был я? — Тебе было невозможно противиться. Ты мне кое-кого напомнил. — Кого? — Мечту, любовь моя. Когда-нибудь скажу, — Донни подтянул Фрэнка ближе, коснулся губами его губ: — Тебя, малыш, я готов вылизывать часами, потому что я знаю, что ты для меня делаешь и сделал. Фрэнк прижался всем телом. Поцелуй был глубоким, медленным и расставляющим точки. Смогли, полные нежности, счастья и благодарности друг к другу, только через полторы недели. Ещё через пару дней, в мёртвой тишине, чтобы не разбудить детей, и в воодушевлении от вернувшихся возможностей измотали друг друга до синяков. Уснули, крепко обнявшись. Но больше никаких оргий. Урок был усвоен.***
Ввалившись в кухню, Фрэнк и Донни остановились на пороге. Ледяной серый взгляд драгоценной миссис Эмбер Шток буквально пригвоздил обоих к месту. — Что? Слышно? — говорит Донни. — Вы совсем ошалели?! — гневно говорит миссис Шток. — Слышно, — отвечает за неё Донни Фрэнк, но сам продолжает смотреть в глаза детской няне. — А кому именно было слышно, миссис Шток? — вкрадчиво спрашивает Донни. — Слава всевышнему, что только мне! Но это же ни в какие ворота, — она подпирает ручищами бока. Богатырская грудь её ходит ходуном. — Среди белого дня, полон дом детей. Я вам говорю, что только по чистой случайности никто из них не слышал вашего возвращения. Дин Хоккинс приволок двух щенков ротвейлеров, так все в саду. Визжат, как те же щенки. Но понятия о расхожих приличиях должны быть у вас или нет? Донни начинает скусывать кожу у ногтя на большом пальце, не сводя взгляда с няни. — Знаете, мистер Донни и мистер Эшли, я четыре раза выходила замуж. Мужья у меня были не подарки, что верно, то верно, всякого наслушалась. Но вы-то люди образованные: глава компании и писатель… Писатель! — миссис Шток поднимает ручищу и потрясает ею над головою. — Откуда вы слов таких набрались? Площадная ругань! — А вы зачем слушали? — спрашивает Донни, волевым усилием сдерживая улыбку. Злить няню ещё больше ему совсем не хочется. — Я?! Я не подслушивала. Просто, мистер Донни, в гараже такой шум стоял, что я подумала, что-то случилось. Понятно, район у вас благополучный, но в районе моём такой грохот — верный признак шаромыжника в доме. Ну, мало ли, мистер Эшли забыл дверь в гараж замкнуть и влез кто. Я пошла посмотреть. — Одна? На шаромыжника? — Фрэнк представляет ситуацию и соглашается с последующим заявлением миссис Шток. — За дуру меня держите? Я же, чай, не с пустыми руками в гараж двинула, — злобно говорит она. И тут оба видят тяжёлую чугунную, с керамическим покрытием, сковороду, что сиротливо лежит на чистой и пустой столешнице. — Драгоценная миссис Шток, а вот этим вы его могли прикончить на месте, — серьёзно говорит Фрэнк. — И шут с ним! Но ведь там был не шаромыжник, хотя уверена я была до последнего. Я взялась за ручку двери, а с той стороны заперто! — миссис Шток метнула взгляд на сковороду. — Вы все три раза вдова? Помню, четвёртый мистер Шток всё ещё жив-здоров. Просто хочу уточнить, — спрашивает Донни. — Ещё бы. Все три мои первых мужа отошли в мир иной кто по дури своей, кто взлетев на воздух в чёртовой лаборатории, где варили мет. Я честная женщина. Но какое это имеет отношение к вашему поведению? — Никакого. Абсолютно, — Донни примиряюще поднимает ладонь. — Я тогда тоже хочу уточнить, уж коли мне так сегодня не повезло. Вас сколько не было в Элэй? Четыре дня? Вот это страсть, скажу я вам. А если вы, мистер Донни, будете отсутствовать неделю-две, то запрыгнете на мужа прямо на трапе? Ответа она дождаться не успевает, потому что в кухню вбегает Мина. — Привет, папа. Ты вернулся! — она счастливо виснет на Донни, целуя того в лицо несколько раз. — Что с твоею футболкой? Она вся перепачкана. — Я упал, Мина. — Куда? — Не куда, милая, а как: в глазах драгоценной миссис Шток. И она считает, что ниже уже некуда. Миссис Шток закатывает глаза, делает ручищей жест «творите что хотите, я умываю руки». — Иди сюда, кошечка моя, возвращайся к друзьям. Отец только вернулся, устал, пускай приведёт себя в порядок, — рокочет она, выпихивая Мину в сад. Фрэнк и Донни, пользуясь передышкой, добираются до лестницы на второй этаж. Наверху, только закрыв в спальню дверь, Донни толкает Фрэнка в кровать: — Я ещё не закончил. — Что? Ещё не закончил? — Фрэнк округляет глаза. Донни подтягивает Фрэнка по кровати под колени ближе к краю, опускается между ног, сволакивает с него джинсы и, прежде чем взять в рот член, говорит обещающе: — Услышу хоть звук, пеняй на себя. Двумя часами ранее Фрэнк забрал Донни из аэропорта: тот отлучался в Даллас. Да, на четыре дня. Но Фрэнк субъективно эти четыре дня и чувствовал неделей-двумя. Уезжая из дома, он действительно запер дверь между кухней и гаражом, потому что знал, что до ночи терпеть не станет. А когда за его «хайлюксом» опустилась гаражная створа, отключил зажигание и стянул через голову футболку. Донни не успевает его схватить, так как Фрэнк быстро выбирается наружу. Донни следом. — Ты бегать от меня решил? Фрэнк неясно улыбается и говорит, забираясь в кузов пикапа: — Что ты... От тебя не убежишь. Донни подгонять не приходится: — Что это? Земля? — Да, из питомника. Мина сказала, что у неё проект по озеленению пришкольной территории. Кустами рододендронов. Тебе мешает кучка земли? Фрэнк раздёргивает ремень на джинсах. — А поцеловать для начала? — спрашивает Донни, стаскивая футболку и тоже раздёргивая ремень. Фрэнк поворачивается спиной к нему, спускает джинсы. Белья на нём нет. Донни глядит на золотистую спину Фрэнка, его подвижные лопатки, узкие бёдра и восхитительный зад. Видит, как Фрэнк обеими ладонями накрывает ягодицы и, чуть склонившись вперёд, раздвигает их. Оборачивается и смотрит через плечо. Донни подходит близко, за плечо подтягивает Фрэнка к себе. Тот прижимается горячей спиною к груди, поднимает руку и охватывает Донни за шею. Поворачивается лицом к лицу. — Мне быть нежным или как ты любишь? — спрашивает Донни, но ответа не получает. Фрэнк только смотрит на него из-под ресниц. — Как скажешь, — коротко улыбается Донни. Сплёвывает в пальцы. Фрэнк начинает отираться виском о висок, стоит Донни прикоснуться мокрыми пальцами к нему внизу. А когда он входит, Фрэнк через зубы выдыхает: — Мать твою, Бобби. — Что? — Ты… огромный, — Фрэнк сгибается и упирается руками в борт кузова. Донни сдвигается, отшагивает, спускает между ягодиц Фрэнка ещё слюны, подтягивает его ближе. Фрэнк гнётся, словно пытаясь выскользнуть. Донни вталкивается на всю длину. — Сука! — выкрикивает Фрэнк. Донни, нажав ладонью между лопаток, заставляет его сгибаться ниже, говорит резче: — Становись на колени. — Отъебись, — огрызается Фрэнк. — Сказал, становись на колени, — Донни выверенным толчком руки всё же заставляет Фрэнка подчиниться. Сам опускается сверху. Отволакивает Фрэнка за локти в сторону от борта, опрокидывает лицом к самому дну кузова. Обе руки, согнув в локтях, укладывает ему на спине. Удерживая по очереди локти, стягивает джинсы с его ног до самых щиколоток. — Шире колени, Фрэнк, — тихо. Но Фрэнк слышит дрожащее возбуждение в его словах. Он прижимается лицом к земле на дне кузова, руки в заломе, колени широко раскрыты. Донни снова покидает его. Снова спускает слюну. Начинает драть Фрэнка почти вертикально погружающимися толчками. Через два-три погружения выскальзывает, спускает слюну, заламывается снова. Фрэнк не хочет, но начинает сочно и коротко кричать: — Ты ублюдок, Бобби! — Заткнись, Фрэнк, — шепчет Донни на ухо, склонившись, накрыв собою, но не прекращая движения. Отстраняется, дотягивается до сброшенной футболки. — Подними голову. Фрэнк слушается, и Донни подсовывает ту ему под лицо. Ускоряется. Начинает сам вскрикивать, заводясь от беспомощного и покорного Фрэнка. И от его сопротивляющегося дыхания и всхлипов. — Ты ебливый сучонок, Фрэнк. Да, ты такой? — взрыкивает, снова склоняясь над Фрэнком и облизывая его спину, плечо и щёку. — Пошёл нахуй, — дёргается Фрэнк, предпринимая слабую попытку скинуть Донни с себя. Донни ударяет всем телом. И Фрэнк слышит у себя над ухом, как раскрываются в улыбке его зубы. — Ты такой, я спрашиваю? — Дери глубже, мать твою! — на грани крика стонет Фрэнк. Фрэнк чувствует, как Донни снова выходит и тут же всовывает в его зад пальцы до ладони. Три и четыре, попеременно. Фрэнка начинает лихоманить. Донни видит, как у него вытягиваются, дрожа в предвестии оргазма, ступни до самых пальцев. И чувствует, как бьются пальцы рук под его грудью и животом. Видит, как Фрэнк упирается лбом в его футболку. — Так кто ты?! — не отстаёт Донни. — Бог мой, — стонет Фрэнк. — Я ебливый сучонок! — Чей ты?! — цедит Донни, снова забиваясь в него членом. А Фрэнк такой широкий, мокрый и чуткий, что Донни снова вскрикивает. — Я твой, чокнутый ты ублюдок! — кричит Фрэнк, вкусывается в футболку. Запах тела Донни наполняет его нос, рот и лёгкие чувственным и любимым ароматом. — Ну же, — сквозь зубы, потому что на пределе усилий и возбуждённый до бешенства, требует Донни. — Ну же! Донни падает на спину Фрэнка, кусает его в лопатку, в плечо, в шею, в волосы, одновременно целуя. Он начинает кончать раньше, чем хотел. Раньше Фрэнка. Фрэнк выдёргивает руку, потом вторую. — Мать твою, Фрэнк, — Донни снова впихивает во Фрэнка пальцы. Тот отбивается, выворачивается вверх лицом, но вдруг падает на локти, запрокинувшись в шее и задохнувшись. Валится на дно кузова, затылком на футболку. Донни, едва стоя на коленях с ещё не опавшим членом и едва находя силы, чтобы смеяться, смотрит на кончившего Фрэнка. На груди у того пристали два листка от кустов рододендронов. — Доволен? — Вполне, — отвечает Фрэнк, промаргиваясь, но всё ещё не в состоянии подняться и натянуть джинсы. — Фрэнк, ты так орёшь, что впору перепугать всех соседей. Будь дома дети… — Ёбаный… А дети в доме, — Фрэнка подкидывает. Он начинает забираться в джинсы. — То есть дети в доме? Ты не сказал! Я думал, их увела няня, — выворачивая футболку на лицевую сторону и вытрясая из неё мусор, ошалевает Донни. — Я забыл. Я выпустил из вида. Ты меня отвлёк, — в ответ. — Слушай, святая непорочность, не верти ты передо мною задницей, — не отвлёк бы, — Донни хватает Фрэнка за плечо и встряхивает. Фрэнк отбивает руку, поднимается на колени перед Донни вплотную: — А вот теперь — поцелуй. Фрэнк нежно, томно выдохнув, не прикасаясь руками, целует, и Донни пытается прижать его к себе, но Фрэнк снова выворачивается и соскакивает из кузова. Ввалившись в кухню, Фрэнк и Донни остановились на пороге. Ледяной серый взгляд драгоценной миссис Эмбер Шток буквально пригвоздил обоих к месту.***
Рождество делили между стариками Донни и миссис Эшли. До того, пока был жив отец, Фрэнк ни под каким предлогом не водил в родительский дом детей. Мэри Эшли виделась с внуками на Берриз-Лейн или на нейтральной территории. Но после смерти старика Фрэнк стал относить дом в Западном Голливуде к безопасным и Мина с младшим получили возможность рыться в том же песке в песочнице, в котором когда-то лепил куличики сам Фрэнк. Поэтому Рождество переезжало из года в год то в дом на Сэндхилл, 1118, то в район Хермоза-Бич, к старикам Донни. 2024 год встречали вместе с ними. После ужина Мина и младший остались с дедом и миссис Эшли играть в гостиной в поиск сокровищ по карте, а Фрэнк и Донни помогали Элен с уборкой со стола и посудой. — Пойдём, кое-что покажу, — говорит Донни, дотирая тарелку от Лядро. — Прямо в родительском доме? — не глядя, буднично и тихо откликается Фрэнк. Донни хмыкает: — Поговори мне. Фрэнк разворачивается, секунд пять смотрит, понимает, что пойти нужно. — Наверх, в мою комнату, — Донни отбирает у Фрэнка полотенце, накидывает на крючок и уходит. Поскольку Элен спустилась в прачечную снести обезображенные детьми скатерти, то Фрэнк, не извиняясь, идёт следом. Донни уехал из дома сразу после окончания школы. Да и во время школьного обучения он бывал здесь едва ли чаще чем на летних каникулах. Но всё равно это была комната мальчика из 90-х, с присутствием Оззи Озборна, Guns N’Roses, AC\DC, Alice in Chains, Fоo Fighters, Nickelback и The Offspring во все стены. В комнате чисто прибрано. Похоже, что Элен регулярно развлекалась здесь с пылесосом и щёткой. На окне полуспущенные жалюзи и несколько суккулентов во флорариуме. Фрэнк улыбнулся про себя, не найдя на календарях ни единой красотки в купальнике, на байке или под пальмой. — Ты что, ожидал увидеть постеры с полуголыми парнями в провокационных позах, которыми завешены стены до потолка? — спрашивает Донни, отслеживая взгляд Фрэнка. Фрэнк хмыкает, но не отвечает прямо: — С музыкой всё ясно, до сих пор мало что поменялось. Что у тебя, Бобби? Выкладывай. Донни достаточно долго молча разглядывает Фрэнка: — Есть один. — Неужто полуголый? — Фрэнк вздёргивает бровь и подозревающе суживает глаза. — О да, — говорит Донни, точно так же делая глазами. Идёт к платяному шкафу, открывает створку двери с перфорацией. Фрэнк чуть запаздывает, поэтому Донни может повернуться и наблюдать за выражением его лица. И когда сдвигается в сторону, одновременно опуская руки в карманы джинсов, Фрэнк видит старенький, чуть потерявший в красках постер со следами многочисленных кнопочных проколов по углам. Но важно не это, а то, что Фрэнк Эшли смотрит на молодого смеющегося парня. Действительно полуголого. В синих джинсах. Тот, над чем-то хохоча, держит в руке виниловую пластинку. Светлые с рыжиной волосы взъерошены. На запястье левой руки наверчены шнурки с металлическими сегментами. И этот парень с винилом — Фрэнк Эшли. — Это что? — Фрэнк останавливается в шаге от постера. — Календарь за 1998-й, как видишь, — спокойно говорит Донни, но не сводя с Фрэнка глаз. — На нём я. — Нет. Но ты тоже заметил? — Бобби, это шутка перед Рождеством? — говорит Фрэнк и наконец-то поворачивает голову. — Не до шуток, малыш. 1998 год. Не позже. — Бобби, — обличающе говорит Фрэнк. Донни вдыхает долго, через нос. Выдыхает через рот. — Очевидно, что на календаре не ты. Но. Я этого парня нашёл на скамейке летом, пока ждал автобус. Он просто лежал на остановке, шелестя под бризом. И, веришь ли, с ним были связаны все мои подростковые фантазии. Я с ним чего только не вытворял. А в ту пору, мне казалось, всё у меня на лице написано было: кто я и чего хочу. Я даже не мог повесить его в комнате. То есть мог, конечно, физически. Но думал, что семья легко всё про меня обнаружит. Поэтому я прятал его в шкаф, за вешалки с одеждой на заднюю стенку, а когда приезжал, перекалывал на дверь изнутри. — Ты дрочил, глядя на него? — Фрэнк с трудом улыбается. — Ещё как. Он казался мне самым красивым парнем в Америке. На свете, чего уж. Окружающие меня подростки до конца мне не угождали, а этот зашёл. Я мечтал, чтобы он появился в моей жизни. — Бобби, но я похож на него как две капли воды. А мне едва двенадцать шло в 98-м. — Это он похож на тебя. И да. Как две капли воды. — Просто нашёл на остановке? — Угу. Фрэнк протянул руку и пальцами прикоснулся к лощёной бумаге. — Я уехал из дома в университетский кампус сразу после восемнадцати. Просто забыл об этом постере. Как память отшибло. Новые знакомые. Жизнь ключом. Столько возможностей. Студенчество и братство. Я не вспомнил о нём до того момента, пока… — …я не заговорил с тобою, — тихо-тихо договаривает Фрэнк. — Да, тогда, — Донни опускает голову и тут же поднимает: — Но, Фрэнк, это ещё не всё. Посмотри. Донни открепляет две кнопки слева и отгибает лист от дверцы. Чёрным маркером по диагонали написано «Фрэнк». — Мне стоило дать ему имя. Это казалось подходящим. Фрэнк чувствует нечто вроде головокружения. Кровь несётся через сердце, которое колотится так, что красный рождественский свитер драгоценной миссис Шток грозит лопнуть прорехой прямо на груди. — Это чертовщина. Или ты меня разыгрываешь. — А, блядь, представь, как я смотрел на тебя тогда, двенадцать лет назад, когда ты свалился на меня как снег на голову со своим отчаянным предложением руки, сердца и задницы? — яростно, сквозь зубы, бросает Донни. — Не тянет на совпадение? — нерешительно говорит Фрэнк. — Тянет на то, что я тебя создал. Ты моё горячее желание. Ты мечта моей жизни. Помнишь, что ты сказал мне после первого секса? — Что люблю тебя. — Это тоже. А что я ответил? — Что ты, похоже, куда-то не туда свернул. Всё неправда. И меня нет в твоей жизни. Или что-то о том, что это всё не твоя жизнь… — тут Фрэнк ошарашено распахивает глаза и огромными зрачками смотрит на Донни: — А я ответил «я есть в твоей жизни». — Ты ответил так. Представь, Фрэнк, мне было шибко не по себе в тот момент. — Охуеть просто. — Но я не мог отказаться от тебя, потому что ты моё создание. Ты подарок для меня. От Вселенной. Ты моя судьба. Фрэнк не находится ни для чего иного, как шагнуть и прислониться Донни к груди, головой лечь на плечо. Тот охватывает его по спине и за плечи руками. — Всё это время ты… — …смотрел на тебя как на чудо своей жизни, и периодически мне нужно быть уверенным, что ты не фата-моргана, что в тебе кровь, что ты ешь, пьёшь, спишь и ходишь в сортир. Фрэнк продолжает стоять, прислонясь к знакомому и комфортному телу, не поднимая головы. Только, повернувшись, прижимается лицом к горячей шее Донни. Фрэнк дышит запахом с его кожи уже спокойно, закрыв глаза и действительно погрузившись в момент. В памяти всплывали и сменяли друг друга множество воспоминаний и ситуаций, что сопровождали его с Донни. Какие-то начинали представляться Фрэнку совсем в ином свете и с большим значением, после того что открылось ему в платяном шкафу Робина Донни, среди его подростковых рубашек и кедов. Фрэнк вернулся к самому началу. К тому июньскому вечеру в Пасадене, когда он увидел Донни. Вспомнил, что чувствовал, когда тот приблизился, прошёл мимо и скрылся. Фрэнк связал свои тогдашние самочувствие и впечатление лишь с тем, что жаркое марево летнего вечера и скопление народа сделали воздух выставочной галереи душным. А слабый туман, клоками висящий в зонах со светильниками, приписал оптическому эффекту освещения. К тому же ситуация была скандальной, да и общий уровень тревожности был высок. Фрэнк вспомнил словно на уровне клеток воспринимаемую вибрацию, точно тоннель подземки ожил под мраморным полом холла, рассеивая дрожь сквозь тела гостей выставки. Хотя… Теперь Фрэнк голову бы дал на отсечение, что ни один из присутствующих тогда вместе с ним ничего такого не чувствовал. Единственный — он. Некий странный, волнующий, тревожный шум фоном кружил вкруг Фрэнка Эшли, когда он увидел Робина Донни, препирающегося с охраной галереи. И шум этот нарастал по мере того, как Робин Донни приближался в расступающихся сутолоке и толпе. Чем ближе подходил, тем глуше, плотнее и тревожнее вынимающим гулом возникали в груди беспокойство и томление в голове и во всём теле Фрэнка. Он перестал слышать стоящих поблизости. Ощущение того, что фигура Робина Донни поглощает пространство и время, замедляя его, накрыло, стоило попасться в яркое и живое поле энергии, что излучал не спеша удаляющийся с мероприятия Донни. Он не видел Фрэнка. Не видел его лица. Но Фрэнк помнил, как взгляд Донни скользнул по его груди, не зацепив широко раскрытых глаз с расцвётшими во всю радужку зрачками. Фрэнк Эшли пялился на Донни, почти онемев. Красота его взяла Фрэнка своим буйством, силой, непререкаемым императивом. «Бог мой», — услышал в себе Фрэнк. В тот миг, растянувшийся на долгие тягучие секунды, когда Донни достиг, пересёк и миновал Фрэнка, скользнув по нему взглядом, Фрэнк словно попал в беззвучный вакуум. Фрэнк вдруг ясно вспомнил, что его словно объяло плотной глухой тишиной, когда взгляд Донни прошёлся ему по груди. И как снова глухое предгрозовое ворчание возобновилось, стоило взгляду соскользнуть, а Донни миновать Фрэнка. Звуковой фон иссяк и стих вместе с тем, как сошлись раздвижные двери вслед за Донни и охраной. И теперь, лёжа головой на плече того самого Робина Донни, который словно заставил проявиться все дремавшие гештальты и стремления в самом Фрэнке даже не взглянув на него и не узнав, Фрэнк не может пошевелиться, чтобы отойти. Да он и не хочет. Донни же тоже никуда не спешит. Он просто держит Фрэнка в руках, чуть склонив голову к его, сам наслаждаясь тёплым дыханием на коже, тоже погрузившись в ожившие и всплывающие воспоминания и впечатления. В свой шок, который поразил его, стоило увидеть Фрэнка Эшли двенадцать лет назад. Он вспомнил, как почти опешил, пялясь на него, молниеносно соображая и высчитывая, что же происходит и чья это выходка. Но он мог бы поклясться, что о юноше с постера за 1998 год не знал никто. Равно как никто пришлый не бывал в его комнате. Именно поэтому он почти потерял дар речи, говоря с Фрэнком. И поэтому потерял голову, едва коснувшись его, потому что Фрэнк был живым. Горячим, живым, доступным и гораздо, гораздо глубже и многограннее, чем самая смелая его мечта в период от четырнадцати до восемнадцати. — Фрэнк, ты не знаешь, как много ночей я провёл, наблюдая за тобою спящим. — Чокнутый. — Не без этого. Но я поднял о тебе всё, что можно было узнать, вплоть до того, что твой дед был русским и приехал в Калифорнию в 80-х. — Чего? Ты на меня копал? — Фрэнк откидывает голову, не зная, как именно отреагировать. — Что делать? Да, копал. Да и к тому же ты нихуя не любил поделиться своим прошлым или семейной историей, даже пройди год, два и более. Странно, не находишь ли? — Не о чем было говорить по большому счёту. — Скорее уж о слишком многом. Не знал, с чего начинать? — Может, и так, — соглашается Фрэнк. — То есть я верно понимаю, ты мне не доверял, Бобби? — Верно. Особенно с ума сводила твоя легенда о любви с первого взгляда и о сексуальном самоопределении. Такое не редкость, когда педик педиком рождается, терзается, томится и раскрывается. Но он всегда о себе это знает. Ты же… — Донни крутит головою, закрывая глаза. — Что я? — холодно произносит Фрэнк. — Недостаточно рад тебе, когда ты мне вставляешь? — Очень рад, малыш. Очень. Фрэнк закрывает лицо ладонью. И Донни чувствует, как, словно у кошки, пружинно напрягается тело Фрэнка под его руками. — Отвали, — Фрэнк леденеет в глазах. Пытается выбраться. — Стой здесь, — Донни рывком оставляет его рядом. — Я не сказал, что ты лжец, так что прекрати краснеть. Потому что Фрэнк в самом деле заалел в скулах. — И действительно, с чего тебе верить мне на слово. — Я тебе не на слово верю, — медленно выговаривает Донни, удерживая Фрэнка, потому что тот не становится мягче в теле. — То есть? — То есть я не нашёл ни одного смертника, с которым ты бы мог резвиться хотя бы в юности или по дури. — Ты мерзкий до отвращения, Бобби, — Фрэнк просто холодеет. — Фрэнк, ты даже наверняка не знаешь, насколько мерзкий, — чётко произносит Донни, приближая губы к его уху. — Но слушай вот о чём. Ты не первый девственник, кто лёг под меня. Фрэнк резко отводит голову, отнимая её от губ. Откидывает согнутую руку назад и со всей силы толкает Донни на отпих в плечо. Тот отшатывается, едва не выпуская Фрэнка, но тут же снова подтаскивает его, встряхивая и заставляя развернуться и смотреть себе в лицо. — Я в курсе, как вы себя ведёте, когда даёте в первый раз. Вы странные, если желаешь знать. Я бы так не смог. Да я и не смог. Я продолжаю быть отвратительным любовником. Не моё. Это для тебя. Верно, малыш? Фрэнк смотрит во все глаза. Интонация, что он слышит в словах Донни, обескураживает. Фрэнк соображает, что Донни зол. Яростно, едва сдерживается. И начинает искать причину. — Видишь ли, Фрэнк, ты, похоже, в самом деле любишь, когда тебе вставляют. — Вставляют? — темно говорит Фрэнк. — Мне вставляют? Донни коротко улыбается. — Когда я тебе вставляю. Так лучше? — быстро и небрежно поджимает Фрэнка к себе на этих словах и приотпускает. — Один из моих бывших слился после первого раза. Другой любезно поделился впечатлениями. Сказал, что дерьмово всё. Для некоторых наркотики меняют ситуацию. Многие, чтобы продолжать, подсаживаются на них. Донни с упоением наблюдает за ледяной яростью в своих руках, которой Фрэнк реагирует на откровения. — Но ты, — продолжает. — Но ты, Фрэнк Эшли, нечто особенное. Ты трахаешься с таким азартом и под наркотой, и без неё. Сначала ты едва не умирал, но от своего не ушёл. Донни замолкает, пристально разглядывая лицо Фрэнка: сжатые зубы, холодные глаза, полыхающие скулы. И мгновения спустя взгляд Донни становится мягче, обласкивающим. — Я готов продать за тебя душу, появись сатана и потребуй её. Ты — мой. И ты у меня. Такого нет ни у какого другого пидораса в Элэй, Фрэнк. Фрэнк замирает. — Начерта ты тогда подсовывал мне кокс, таблетки и прочую химию? — Разве же тебе не нравилось? — Донни лучезарно улыбается. — К тому же под наркотой ты особенно прелестно еблив. И драть тебя — самый чистый и острый кайф. А это уже в принципе не зависит от того, перекрыт ты или в сознании. Или перекрыт я или в сознании. Фрэнк чуть меняется в теле, начиная что-то подозревать. — Говорю же, ты смелее, чем все мои мечты об этом парне с календаря. И смелее, чем он сам в моих мечтах. Ты редкое совершенство, Фрэнк. Развода ты никогда не получишь, имей в виду, если что. Фрэнк нервно и коротко улыбается: — Чего ты боишься, Бобби? Донни вскидывает брови: — Боюсь? — Боишься. — По какому поводу вопрос? — Лжи? Разбитого сердца? — Фрэнк, — предупреждающе. — Я что, обидел тебя своими словами? Теперь возвращаешь мне заслуженное, да? — Сильно обжёгся, когда был юным, доверчивым и нежным? — Фрэнк пропускает его вопрос, потому что чувствует: стоит давить именно здесь. — Кто-то тебя опрокинул, поэтому я всё время у тебя под колпаком? Что, из года в год живёшь, не давая себе слабины? — Замолчи, Фрэнк, — сдержанно говорит Донни. — Я в курсе, ты большая умница. Угадал, меня всё же опрокидывали, но это не оставило глубокого следа в моём сердце. Боюсь я иного. — Чего? — Только того, что ты сон. И разбитого тобою сердца, тут ты прав. — Я никогда… — Уж постарайся. — Ты сумасшедший. И сведёшь с ума меня, — Фрэнк с облегчением снова прижимается лбом к шее Донни. — Пусть. Но я хочу быть сумасшедшим рядом с тобою, а не без тебя, любовь моя. — Любовь моя? — хмыкает Фрэнк. — Любовь моя? — Хотя этого так сразу и не скажешь, но я гей. И, случается, что эмоции берут надо мною верх, — Донни находит губами губы Фрэнка. — Да, ты любовь моя. Самая первая любовь. — С наступающим Рождеством, любовь моя, — говорит Фрэнк. — И кстати, ты прекрасный любовник. Донни улыбается. — Но, не исключено, что только для меня. — Плевать. Пока ты кончаешь подо мною, плевать на всё.