***
— Что это? — спрашивает Донни, насмешливо дрогнув в бровях и приближаясь. Фрэнк стоит, зажав между указательным и средним пальцами и подняв на уровень плеча пластиковый прозрачный пакет с таблетками. — Фрэнк, ты сам подогнался купить наркоты? — Донни даже не смотрит на пакет, увлечён лицом Фрэнка. — Не могу ждать, — непрозрачно говорит Фрэнк, смотрит в ответ. Пакета не опускает. — Ты заезжал к Шультцу? Фрэнк кивает. Подаётся ближе, следуя руке Донни, но в плечах отгибается назад, не давая дотянуться до своего рта. Донни делает глазами «это что значит?». Фрэнк улыбается: — А Сэм до сих пор не прочь разжиться на вкусные подробности. И поделиться такими же. Донни чуть суживает глаза: — Что именно он хотел от тебя услышать? В целом понятно — что. Но что конкретно? Фрэнк секунду-другую любуется Донни: тот снова вернулся к шкиперским бородам и стайлингу в волосах. — Не важно. Зато что он мне рассказал... То, что ты упустил, полагаю. Донни, вопреки ожиданиям, ярко улыбается, хотя тут же скусывает губу и мгновенно морщится. Склоняет голову к плечу: — Сэм старый похотливый козёл. Теряюсь в предположениях. — Это очевидно. Но о тебе, Бобби, он такого же мнения. Разве что делает скидку на возраст, — Фрэнк снова отклоняется, поскольку Донни предпринимает новую попытку поцеловать. — Сэм сказал, что, бывало, утешал рыдающих после общения с тобою мальчиков. Слушал жалобы на твои грубость, бесчувственность и попытки изнасиловать их рукой. Или чем похлеще… Донни в смешке выдыхает: — Да. Я так поступал. — Что, был в активном поиске своей судьбы? — Фрэнк меняется в глазах, холодея. — Не без этого, я же не совсем нормальный, если заметил. Но чаще использовал как повод напугать и расстаться к чёртовой матери. — Знаешь, у Шультца любопытная теория насчёт всего этого. Но хочу услышать тебя. Что насчёт меня, Бобби? Пока Фрэнк играется в большую кошечку, аккуратно, но настойчиво уклоняясь от поцелуя, Донни предпринимает обратные попытки привлечь его и лишить возможности сопротивляться. — А ты другой, Фрэнк. Полагаю, вот здесь, в пакете, так называемый «зелёный» свет от тебя? Так-то никто из моих бывших не выразил желания ко мне вернуться. А уж за этим… — Донни пожимает плечом и делает движение кистью руки в воздухе. — Кроме Джека Миллера. — Забудь Джека Миллера. — Может, потому что ты был с ними груб? — Несдержан, груб, жесток, предвзят, категоричен, бесчувственен, равнодушен. Можешь продолжить. — А со мной… — А с тобой я сдерживаюсь изо всех сил, Фрэнк. Видит бог. — Мать твою, Бобби. Если это называется «сдерживаюсь изо всех сил», то каково было тем неудачникам, что велись на твои прекрасные глаза и обольстительную улыбку? — Представил, да? — Донни использовал обольстительную улыбку. — Я хотел, чтобы ты остался со мною. Навсегда. Привык. Чтобы если уж я тебя буду пугать в чём-то, то ты понимал, каковы мои истинные намерения в отношении тебя. Помнил о моих чувствах. — Сэм сказал, что ты меня… — …берегу. Я свои деньги так не берегу, как тебя, Фрэнк. — Именно это и сказал. Без упоминания денег, разве что. — К чему мы всё же пришли, пока я здесь пытаюсь тебя потискать? — Освободи вечер пятницы. — А субботу? — Зачем? — Я кое-что от кое-кого слышал про «Изумрудный город». С них за ночь не соскочить. Давай уедем на весь уик-энд, малыш. — Как скажешь. Звони в «Оак холл». И тут Донни всё же втиснулся между ног Фрэнка, заволок того на столешницу, сжал поверх локтей рукой, второй крепко удержав за волосы в коротком хвосте. — Только дотронься до меня… — холодно угрожает Фрэнк. — Что ты сделаешь? — Донни всё равно замечает расцвётшие, заслонённые ресницами зрачки Фрэнка и чувствует на груди его отчаянно сдерживаемое, ускоряющееся дыхание. — А надо было ждать восемь лет, чтобы попридержать для меня эту шикарную идею с рукой? — Так только теперь самое время, ведь уже просто членом тебя не проймёшь. Да, ледышка? Фрэнк не говорит, потому что начинает тонуть во взгляде Донни и в воспоминаниях о его близком теле. А когда Донни добирается до его рта, сцеловывая с зализом, глубоко, силой удерживая Фрэнка в неудобном положении, то Фрэнк жмётся навстречу, шумно выдыхая в поцелуе и окончательно покоряясь в руках.***
Донни добрался до Фрэнка около трёх по полуночи. Уже после того как Фрэнком была съедена целая таблетка, а им самим половина. Всё же время до этого оба просто вкусно и жёстко трахались, заходясь в тактильных приходах от изумрудных кристаллов, которые обостряли чувственность до невозможности говорить. Донни два раза заливал Фрэнка изнутри, прежде чем подступиться к нему для большего. Сделал Фрэнка скользким от себя и анестетика, ласкал нежно и мягко, не произнося ни звука, только наблюдая и дожидаясь момента, когда таблетка заработает во всю мощь. Донни погружался в зад Фрэнка тремя и четырьмя попеременно, чередуя и едва растаскивая их изнутри. То, как вёл себя и двигался под его рукой Фрэнк — возбуждало до чертей. Донни поймал себя на том, что встроился в его глубокое выстанывающее дыхание, реагируя на всё сильными дрожащими спазмами в самом низу живота. И дышал в унисон. Фрэнк, с рассыпавшимися светлыми волосами, лежал под Донни, вытянув руки по простыням и широко разведя длинные ноги в стороны. Член его был возбуждён, но Фрэнк словно не замечал этого, уйдя в ощущения от руки Донни. Дыхание было глубоким, ровным, шелестящим, расслабленным и чувственным. И, как обычно бывало, Фрэнк держал Донни взглядом, чем здорово взвинчивал, заставляя стискивать зубы. И дышать. И ждать. Пока не заработает таблетка. А включилась она мощно. Донни видел, как повело золотое тело Фрэнка, поднимая на локтях и прогибая в плечах. С долгим мучительным «ах» Фрэнк запрокинулся, потеряв с ним визуальный контакт. Вернулся тут же, кусая губы. Донни почувствовал, как спазмом стянулся Фрэнк вкруг его кисти. — Бобби, я хочу… — Фрэнк не закончил. Его швырнуло на кровать. Вытянуло, повело колени. Донни метнулся к его лицу, внимательно удерживая взглядом. Левой рукою ухватил за запрокинутую шею, сжал, пропихнув указательный и средний в рот Фрэнка. Почувствовал, как жадно и глубоко пропускает его Фрэнк. А ещё чувствовал, как изменяется его собственное тело: наливаются тяжестью бёдра и член, становятся нетерпеливыми руки, искажаются, зверея, мышцы лица и срывается дыхание. Донни отпустил правую, нажал, стремясь глубже между ягодиц Фрэнка. Тот поддался, пропуская в горячее и нежное тело. Но Донни почувствовал и то, как тонет, словно волна, разбивающаяся о волнорез, крик под его пальцами в горле Фрэнка. Сам же он, приходя в восторг от случившегося, возбудился так, что начал задыхаться. Чем смелее тонула его правая кисть в теле Фрэнка, тем ярче рвались изо рта крики. Донни выскользнул пальцами на шею Фрэнка, сжал сильнее, прижался ртом к его шее, больно и мокро скусывая: — Чёрт, Фрэнк. Мать твою, мать твою, малыш… Фрэнк, взметнувшись руками, впился пальцами и ногтями ему в плечи, по коже пошёл изморозью. — Что ты чувствуешь? — прорычал Донни, прокручивая правую кисть. — Сука! Ублюдок! — Что ты чувствуешь, Фрэнк?! Фрэнк захлебнулся воздухом, прошептал: — Боль. Донни снова зарычал, отираясь лицом о его кожу. Но Фрэнк, словно различив в этом звуке намерение, яростно и торопливо проговорил: — Даже не думай. Уберёшь, я возненавижу тебя. Поэтому Донни остался. Он не увидел золотого взгляда менады, которым загорелись глаза Фрэнка, потому что не мог разомкнуть ресниц от чувственной похоти и оглушающих, словно грохот барабана, ударов сердца. А Фрэнк спустил обе руки вниз, обхватил себя и Донни, сжал, огладил. — Боже, Фрэнк. Продолжай, малыш. Фрэнк продолжал. Донни, заставляя задыхаться, биться в бёдрах и дрожать, пропихивал в него руку. Свободной ладонью ласкал и придушивал по горлу. В поцелуях Фрэнк кусался. Донни тоже кусал его шею, превращая золотую чистую кожу в яркий обширный кровоподтёк. Фрэнк крепко сдрачивал обоим. Пока Донни не почувствовал, что больше ждать не в силах. Он выкрутил кисть из Фрэнка, развернул его вверх бёдрами. Еле сдерживая стон, оглядел. Яркая, широкая, дрожащая прореха мерцала под его руками. Донни ворвался в неё, наседая яростно, крепко и до синяков впиваясь пальцами в кожу, заставляя Фрэнка кричать при каждом толчке. Фрэнк был просторен, гладок и влажен. Донни знал, что сделал его таким он сам. Представил, что бы могло произойти, пусти он руку ещё дальше и глубже. Сумасшедшее воображение нарисовало картинку: рука его погружается по локоть, а Фрэнк неистово бьётся на ней и кричит. Но крики его не о пощаде. Нет, Фрэнк просит о продолжении… Пробуждённый в Робине Донни Дионис затопил его глаза чёрной гатью. Донни кричал, пока кончал во Фрэнка. Фрэнк кричал, заливаемый раздирающим, глубоким вакхическим оргазмом. Две дружные сущности, что жили на дне их либидо, пробудились. Золотоглазая менада со штрихами зрачков и черноглазый Дионис. Донни, выскользнув из Фрэнка, не нашёлся с силами, чтобы закончить на достигнутом, потому что зад Фрэнка сводил его с ума. Так что он снова пропихнул в него руку по свежей влаге. Уже легче, без опасения прижал собою к кровати лицом. Ухватил за волосы, сгребая и встряхивая. — Хочешь меня? — изменившимся голосом утробно спросил Дионис Робина Донни, словно рокотом грозы обволок менаду Фрэнка Эшли. И та ответила: — Только тебя, бог мой. Голос её звучал мелодично, как струи рождающегося водопада на первом пороге. Поэтому Донни сделал, что обещал, угрожая ранее. Он насиловал Фрэнка, меняя руку с наливающимся и твердеющим членом. А сырые всхлипы и звуки втягиваемой сквозь зубы слюны, что рвались из лежащего, сидящего на нём или провисающего коленями в его локтях Фрэнка, говорили с Донни сами за себя. Фрэнк дался, справился с жестокой поркой, вошёл во вкус. Оба потеряли сознание под утро. Тела обессилели, замерев в скрученных простынях, на грани комы от обезвоживания и потери сил. Но собою перестали владеть гораздо раньше. Ровно с того мига, как изменилось сияние их глаз.