Подарок

      — Папа, столько лет прошло, но ты всё прежний.       — Мина, — сдержанно, но недовольно откликнулся Донни. — Мне воспринимать твои слова как комплимент или как упрёк?       Мина выдержанно вздохнула:       — Как то и другое. Тебе девяносто четыре, а ты поругался со всем «Георгом V» из-за кофе в капсулах.       — Дерьмовые капсулы потому что, милая. И это в, как ты верно сказала, «Георге V».       — Тебя туда больше никогда не впустят, а это единственное место, где вы с отцом можете нормально уживаться с людьми, — упрекнула Мина.       — Я к ним больше и сам ни ногой, — успокоил Донни.       — Мина, не тревожься, — Фрэнк попытался утешить. — Папаша Донни каждый сезон напоминает администрации и беднягам из персонала, что у него свои золотые прииски. Он скандалит, а те его боятся. Все привыкли. Каждый сезон.       — Это выглядит… невоспитанным. А ты ему всё и всегда спускаешь с рук. Как вы вообще дотянули вместе до сего дня? Как ты с ним дотянул?       — Так, как ты и заметила. Твоему отцу я всё спускаю с рук. Мина, видела бы ты Бобби до твоего рождения. Всем было лихо в перманентном режиме, — Фрэнк откинулся на спинку стула. — Просто тебе не повезло. Ты первый раз разделила с нами отпуск в Париже.       — Пожалуй, что больше и не буду, — Мина закончила перебирать изюм, цукаты и орехи для теста. Рождественский пудинг никто не отменял.       Рождество теперь постоянно ютилось на Берриз-Лейн, 1192, потому как ни Мэри Эшли, ни стариков Донни в живых давно не было.       — Только не понятно, где скрылся комплимент. До сих пор были одни упрёки, — спохватился Донни, отрываясь от изучения золотящегося гусиного бока в духовом шкафу.       Мина хмыкнула:       — Для своих лет ты выглядишь очень хорошо.       — Так вот он комплимент…       — Но даже это не даёт тебе повода цепляться к простым смертным, папа.       — Ошибаешься, милая, у твоего отца повод всегда наготове, — усмехнулся Фрэнк.       — Как прикажешь мне справляться со скукой, Мина? — попытался защититься Донни.       — Скука? Вы на месте не сидите! Я временами не вижу вас неделями, пока вы в какой-нибудь завалящей Камбодже. И «абонент вне зоны обслуживания»! Господи, а ты, папа. Ты же всегда был домоседом, — Мина принялась за Фрэнка.       — Потому что Бобби работал, как уважаемый белый плантатор. Но надобность в просиживании штанов отпала, когда компанию продали, а вы выросли.       — Вам уже под сотню лет.       — Неправда. Мне только девяносто два, — покачал головой Фрэнк. — Я в порядке.       — Нет, вам столько, сколько я сказала. Даже то, что вы выглядите лет на семьдесят, не делает ваши сердца безусловно моложе.       — Сердце моё в порядке, — Фрэнк снялся со стула, подошёл к Мине, обнял и прижался губами к макушке.       — Вы вообще никого не слушаете. Ни Фрэнка, ни Майка, ни Присциллу, ни одного из внуков.       — Мина, достаточно. Прекрати нам выговаривать. Мы тебя любим и понимаем, что тобою движет в таком настрое. Но мы, твои отцы, заботились о себе задолго до того, как ты родилась. И разве же был хоть один прецедент, когда мы дали тебе настоящий повод для волнений?       Мина, всё ещё стоя в объятиях Фрэнка, быстро сообразила, что в папаше Донни включился его императив. И сколько бы ни было ей лет, действовал тот на неё и окружающих всегда одинаково: следовало затыкаться и соглашаться с тем, что Робин Донни прав.       — Хорошо. Просто вы уже старики, а я волнуюсь. И Майк волнуется. И Фрэнк с Присциллой.       — Очень приятно, что твой муж волнуется о твоих отцах. Майк Роджерс мне всегда нравился. Разве что у него один недостаток.       — Папа, то, что он тоже хирург — это не недостаток.       — Все мужики-хирурги в глазах твоего отца не из тех, кто заслуживает доверия, Мина, — объяснил Фрэнк, выпуская её и уходя, чтобы открыть двери. У порога два раза позвонили.       — И худший из них… — начал говорить ему вдогонку Донни.       — Знаю. Чёртов рыжий Мак О’Нил, которого уже давно нет в живых, — отсалютовал, скрываясь из глаз, в ответ Фрэнк.       Гулянка намечалась масштабная, поскольку семейство Донни-Эшли разрослось до правнуков.       Мина приехала самой первой.       Теперь на пороге стояли младший с Присциллой, Тиной и Ларсом. Следом подходила Элизабетта с маленькой Бобби на руках.       — Слушай, как и не расставались, — улыбнулся младший, приобнимая.       — Я предлагал остаться и переночевать, — напомнил Фрэнк.       — Нет. Твой день рождения — это одно. А канун Рождества — уже другое, — не согласился младший.       Фрэнк перецеловал сноху, внуков и невестку с маленькой Робертой, которую все, как сговорившись, стали называть Бобби. Фрэнк предоставил прибывшим гостям заниматься самими собой, просто показав, где выпивка и сладости на перекусить. Сам же хотел вернуться к Мине и Донни, но не тут-то было. В двери снова позвонили. Второй подвоз включал Майка Роджерса с дочерью и зятем. Двухлетний Тони стоял на пороге, едва удерживая в ручонке упакованную рождественскую коробку.       — Дед, это тебе, — хмуро сказал он, съедая сонорные.       — Милый, как здорово, — Фрэнк забрал коробку и пропустил родственников в дом.       Куча мала воодушевлённо загалдела, радостно побросавшись друг другу в объятия и повисев на шеях, потом занялась столом и сервировкой. Следом был вынос блюд. Жемчужиной рождественской семейной попойки явился запечённый гусь, начинённый капустой, рисом и зелёными кислыми яблоками, которого приветствовали «ура» и «попался, бедняга». Почти мгновенно по прибытии Барбара Роджерс поставила рождественский диск, и пришлось внимать Мерайе Кери, Энье, «Вом» с «На прошлое Рождество», Элвису Пресли, Синатре и прочим, кто на протяжении десятилетий заводили Рождество. Довольно-таки скоро Донни и Фрэнк на полном праве устроились с виски в диване, позволив жизни, омывая и накатывая, кипеть вокруг.       — Видишь, к каким тусовкам в перспективе мы скатились? — спросил Фрэнк.       — Успех очевиден, если учесть, что наши ровесники вообще до такого не дожили.       Это было верным. Ни Кел и Мелани Уайт, ни Стефания Грасс, ни Мак О’Нил, ни Лукас Скотт уже не могли составить им компании. Келвина увела онкология. Мелли тоже. Мак О’Нил умер в своей постели просто от старости. Стеффи Грасс убил в приступе ревности Мясной Король. Лукас доигрался с малолетними, которых со временем стал находить чуть ли не в трущобах Комптона. И там же нашёл забористый гепатит С-типа. Николас Донни и Пенни тоже отошли в мир иной. Николас от разорвавшейся аневризмы. Пенелопа из-за совершенно нелепой случайности: идя по улице, потеряла равновесие и, упав, ударилась виском. Всё закончилось до приезда скорой. Драгоценная миссис Шток прекратилась в возрасте семидесяти семи, пережив свою дочь на пять лет. Джеми Сайнтс пала жертвой репутации района. Комптон доканал её в лице отчаявшегося джанки, который хотел поживиться сумочкой Джеми, но переусердствовал и сильно порезал мисс Сайнтс. Джеми нашли уже давно бездыханной только наутро. Оливия и Джаред Сайнтс временами давали о себе знать, поскольку изо всех многочисленных детей Джеми были на Берриз-Лейн как свои. Мисс Баббл, так и оставшаяся мисс до своей смерти, Хёртс и Шмидт умерли тихо и мирно в своих постелях. Сэма Шультца смерть нашла в лестничном пролёте, когда тот, обнаружив сломавшийся лифт, решил подняться на свой этаж пешком. Он не успел всего пару этажей до двери студии, как его обобрали двое таблеточников, приложив насмерть головой о ступени лестницы. Мисс Викки и мисс Скарлетт купили себе абонемент в доме престарелых в Брентвуде, поскольку детей ни у той, ни у другой не было, не говоря уже о старших родственниках. Донни и Фрэнк навещали обеих по странному обыкновению, почти не разговаривая, но прогуливаясь у «вод тихих» в парковой зоне «Облачного приюта». Однажды их встретила только мисс Викки, а через пару месяцев необходимость визитов в «Облачный приют» отпала насовсем. Все любовники Донни до Фрэнка умерли. Также как и все любовницы Фрэнка до Донни.       Фрэнк не плакал над телом матери, но Донни не мог его унять, когда умерла миссис Эмбер Шток. Донни не плакал ни над кем, просто не выпускал расстроенного Фрэнка из рук всю прощальную церемонию.       Рождественская ель в гостиной переливалась над горой цветных коробок, до которых целеустремлённо добиралась на коленках маленькая Бобби. Тони более сдержанно топтался вокруг, но далеко всё же не отходил.

***

      Разъезжаться начали за час до полуночи. Донни и Фрэнк стояли у кованых ворот, отмахав последним: Барбаре, Джорджу и Тони. Младший обещал заехать завтра к обеду, поскольку планировал быть в Пасифик-Палисейдс с техосмотром у клиента. Донни кивнул, мол, «конечно, будем рады».       Перед тем как покинуть дедов, собрали и перемыли всю посуду и вычистили за собою мусор, так что вернувшимся в дом Донни и Фрэнку было заняться нечем, только как отправиться спать.       — Проверю двери, — бросил Донни.       Фрэнк кивнул и стал подниматься по лестнице с бутылкой виски и двумя стаканами в руках. Донни проводил его взглядом. Мина была права. Выглядели оба гораздо моложе, чем на свои года. Едва ли потеряв в росте, но приобретя стариковскую непреклонность и своеволие, Донни совершенно поседел. Глаза же продолжали оставаться яркими и сообразительными. И он не бросил курить. Равно как и Фрэнк, который тоже почти не изменился, разве что завёл окончательную снисходительность того человека, кто прожил бесконечность рядом с непреклонным и своевольным мужем. И он по большей части, защищая окружающих, до сих пор брал на себя труд Донни смирять. Не потому что человечность и альтруизм вдруг стали его доминирующими стремлениями. Хамы и грубияны расплачивались по полной. Просто временами Донни становился по-стариковски нетерпим и крут абсолютно ко всем, не разбираясь. Приходилось осаживать.       Патологическое здоровье преследовало обоих. Фрэнку Эшли пришлось симулировать приступы бессонницы. Он завёл себе привычку жаловаться терапевту на долгие ночи без сна, в результате получил доступ к рецептурным снотворным. Так что теперь в ванной лежали несколько упаковок «Валиума», на которые он и Донни очень надеялись.       Осмотрев дом в последний раз, Донни отключил электричество на первом этаже. Входную дверь запер, но вторую — из сада — замыкать не стал. Просто прикрыл. Поднялся к Фрэнку, чистившему в ванной зубы. Разделся, натянул пижаму. На пороге ванной столкнулся с выходящим и недовольно двигающим головой Фрэнком.       — Терпеть не могу чистить зубы.       — Что? Ты говоришь мне это именно теперь?       — Решил, что ты всё же должен знать, — громко откликнулся Фрэнк уже из комнаты.       — Что могу сказать? Только что обещаю, больше тебе этого делать не придётся, — так же громко ответил Донни и занялся своей зубной щёткой.       — Меня это радует, — Фрэнк снова появился на пороге.       Донни посмотрел на него в зеркале и пожал плечами. Фрэнк ушёл. Донни закончил, вытерся полотенцем. Из шкафчика забрал две упаковки снотворного по сто единиц.       Фрэнк, откинувшись на подушках и под одеялом, ждал в кровати. Донни бросил ему на колени коробку с таблетками, лёг со своей стороны. Устроился.       — Ты и в самом деле так расстроился, когда они не появились в «Георге V»? — спросил Фрэнк, потроша таблетки из блистеров.       — Да. Не в кофе было дело. Эта пара мне по-настоящему нравилась, — Донни, занимаясь своею упаковкой, кивнул.       — Мне жаль, что так произошло. Но они, полагаю, были счастливее прочих пассажиров, когда разбились.       — Потому что вместе? — слабо улыбнулся Донни.       — Потому что вместе, — без улыбки ответил Фрэнк.       — Есть вероятность, что они живы. В списке опознанных умерших нет их имён.       — Он ещё неполный.       Донни, никуда не торопясь, высыпал таблетки на покрывало.       — Мне они тоже нравились. Настолько, что я мотался в Париж не за ради «Четырёх сезонов» с его спа и видом на Эйфелеву башню, а потому что мне хотелось их видеть.       — Угу, — коротко согласился Донни.       Да, они нашли себе пару, но не для того, чтобы заниматься сексом, меняясь партнёрами. Хотя Донни и Фрэнк были уверены, что с теми вышло бы совершенно невероятно. Останавливало и притягивало иное. Уилл и Ганнибал Лектеры были похожи на них самих сходным духовным родством, проявленным в разных степенях концентрации тьмы, что спала и временами просыпалась.

***

      Это было странным. Обычно они не слышали жалоб и сами не жаловались на звукопроводимость межкомнатных стен в номерах отеля. И, честно говоря, сейчас жалоба бы выглядела как чёрная неблагодарность, потому что крики и стоны, что оба слышали словно сквозь толщу воды, но, тем не менее, ничуть не сомневаясь в их этимологии, были горячими. А спустя минут пять уже было ясно, что одного из соседей зовут Уилл. И что именно он требовательней и громче.       Когда же Донни и Фрэнк, смотря друг на друга, услышали звук скребущих по полу ножек кровати, сдвинутой с места в очевидно мощном рывке, и, словно крещендо, отчаянное «Ann!», то вывод был однозначным.       «Я считал, что ты громкий в постели, малыш. Но теперь сомневаюсь», — с иронией сказал Донни.       «Я тоже считал, что ты силён, Бобби, но эти блядские кровати из "Четырёх сезонов Георга V" сдвинуть с места не удавалось даже тебе», — в свою очередь ударил Фрэнк.       «Я бы поспорил», — не согласился Донни.       «Начинай», — холодно разрешил Фрэнк, но всё же быстро облизнул губы.       Первое впечатление можно произвести один раз, потому оно и первое. Донни не удалось сдвинуть кровать с места, но заставить Фрэнка выкрикивать его имя — с лихвой.

***

      Соседей увидели утром, когда собрались спуститься к завтраку с последующим маршрутом по бутикам.       Донни вышел в коридор и ожидал Фрэнка, защёлкивая на руке браслет часов.       Дверь с цифрами 501 отворилась, и вышел сосед, высокий и светловолосый, со скульптурными острыми скулами, в тёмно-коричневых пальто и тройке от Лорена, светлой голубой сорочке и в обуви на заказ. Сосед скоро оглядел Донни, вскользь по фигуре и лицу, на глазах замер.       Донни понял, что тот не собирается отводить взгляда, и сказал с некоторой вопросительной интонацией:       — Доброе утро?       — Доброе утро. Простите, что так смотрел, — сосед пришёл в себя.       — Всё в порядке?       — Да, просто не ожидал увидеть.       — Разве мы знакомы?       — Это как сказать.       — Возможно, что вы правы, Ann, — Донни едва впустил тень улыбки в губы и глаза. И увидел точно такой же отблеск в глазах и губах почти уже знакомого незнакомца.       — Ann, ты взял бумажник? Мне неудобно носить свой, — из 501-го вышел Уилл.       Больше было некому. Донни узнал кричавшего прошлым вечером по голосу. Теперь, конечно же, более тихому. И в самом деле, бумажника положить было некуда, потому что костюм на нём был сшит так, чтобы подчеркнуть каждую линию тела, укрыть всё тканью, но не оставить ни малейшего сомнения, что носящий его чрезвычайно хорош собою. Узкий, разоблачающий и закрытый одновременно костюм, в брюках которого в кармане невозможно оставить не то что бумажника, а просто салфетки. Словом, такой же, в какие любил заворачивать Фрэнка сам Донни.       — О, привет, — сказал Уилл, оглядывая.       — Здравствуйте, Уилл, — Донни улыбнулся более открыто.       Уилл, мгновенно сообразивший, откуда соседу известно его имя, было принялся краснеть, но среагировал достойно.       — Здравствуйте, Бобби, — и протянул руку.       Фрэнк наконец закончил с запонками и явился, закрывая за собою двери.       — Доброе утро, — он оглядел стоящую рядом троицу.       — Доброе утро, Фрэнк, — почти одновременно сказали соседи.       Фрэнк чуть откинул голову, стрясая волосы со лба. Вполне вероятно, что первое впечатление оказалось удачным. Но Ann пристально, с интересом и вопросом, смотрел в глаза. Фрэнк решил повременить со своими. Тем более что ситуация выходила странной. Все четверо стояли друг напротив друга и переглядывались. Пока Донни не предложил:       — Мы с Фрэнком собирались позавтракать в ресторане отеля. Присоединитесь?       — С удовольствием, — принял предложение Ann. — Кстати, меня зовут Ганнибал Лектер. Ann — это только для Уилла.       — Тогда меня зовут Робин Донни. Бобби — это только для Фрэнка, — не остался в долгу Донни.       Все четверо снялись с места и в лифте спустились на первый этаж.       — Вы американцы? — спросил Фрэнк, расстилая салфетку на коленях.       — Почти. Из Канады WL, — улыбнулся Уилл.       Донни поднял бровь:       — Что за провинция?       — Онтарио.       Донни уловил уклончивость и настаивать не стал. Возможно, что межштатные трения между Канадой и всеми прочими американскими штатами этими двумя поддерживались. Канадцы обижаются, когда их называют американцами, а американцы отказываются звать Канаду Америкой.       — Ганнибал, вы сказали, что не ожидали увидеть меня? Или всё же кого-то на моём месте?       Ганнибал Лектер с готовностью чуть подался вперёд, сложив кисти рук вместе над скатертью, потом свёл пальцы и переплёл их.       Донни поймал себя на интригующем ощущении, что с руками что-то не так. Они были красивыми, сильными и холёными, но при определённом фокусе наблюдалось некое искажение пространства вкруг тех. Донни понял, что Фрэнк тоже обратил на руки Лектера внимание. Как и на то, что сам Ганнибал Лектер точно так же рассматривает их глаза.       — Понимаете ли, но я в вас кое-кого или кое-что увидел, — заинтересованно пояснил Ганнибал. — В ваших глазах. И в ваших, Фрэнк, тоже, между прочим.       Фрэнк, разбиравшийся с круассаном, обмакивая тот в горячее сливочное масло, вскинул ресницы:       — Что именно вы в них увидели?       — Полагаю, вам известно, — пожал плечом Ганнибал, уделяя внимание своей тарелке с сыром и выпечкой.       Донни и Фрэнк переглянулись. Они знали Уилла и Ганнибала Лектеров в общем смысле сутки, а вживую и того меньше. Ганнибал был весьма претенциозным и таинственным, а Уилл молчаливым, но от того не менее значительным. Взгляд его был зимним. И вопреки тому, что в любой другой паре всё это бы не прокатило, в случает с Лектерами никакого отторжения и досады ни поведение, ни позиция собеседников не провоцировали. С ними было комфортно. Они словно остановились близко, но без согласия ни за что бы не двинулись дальше.       — Вы полагаете неверно, Ганнибал, — всё же настоял Фрэнк.       — Не удивительно. Симбиоз человека и сущности работает зачастую именно так. Нет нужды выдавать себя с головою. Вы все — и ваши люди, и вы — получаете проценты с прибыли, если позволите так выразиться, да, дендридис?       Ганнибал Лектер говорил неспешно и расслабленно. Такими же были его движения, но он был собран и внимателен. И было с чего. Он смотрел в глаза бога и менады, что окончательно проявились цветом после частичного мерцания.       Уилл Лектер давно уже прочитал обоих и сидел едва ли не поражённый открытием, оттого и молчаливый.       — Как давно вы вместе, бог мой? Вы и ваша менада?       — Двадцать лет, — сказал Дионис Робина Донни.       — Большая удача. И, если срок такой долгий, воплощение уже не первое.       — Да, — подтвердила менада Фрэнка Эшли.       — Прошу, не опасайтесь ничего, — наконец подал голос Уилл. — Мы просто не ожидали вас обнаружить. Но мы рады.       — Всё верно, — Лектер улыбнулся Уиллу.       Менада отследила контекст улыбки и чуть попустила ситуацию:       — Почему вы видите? Вы не несёте олимпийского импринта.       — Ann — тёмный мейстер. Я эмпат. Я вас чувствую. Вы древняя. И вы не всегда находили своего бога. В тех случаях вашего человека ждал весьма незавидный конец.       — Помешательство или суицидальный алкоголизм, — качнула ресницами менада.       — А если вы не находили бога, то он не был способен возобновить цикла. Вы, Дионис, ввязывались в авантюры, своим образом жизни и стилем поведения доводили окружающих до аффекта или сумасшествия. И как результат: кто-то кого-то убивал или же себя. Или же вас. Или же вы сами… убивали.       Дионис смотрел черно.       — Потому что одинокий Дионис сводит людей с ума и ищет бессмысленного насилия? Верно? — спокойно напомнил Ганнибал, смотря поверх чашки с кофе.       Дионис вздохнул, взял свою чашку, отпил.       — Что случилось для того, чтобы вы пришли к положительному результату? —Уилл взялся за нож для масла и круассан.       — Я стал вспоминать о менаде. Сначала поздно. Потом всё раньше. Нам мешали Гера и некоторые боги. Но сознание человечества меняется, а эгрегоры прекращают быть. Зевс и Гера мертвы. Геба мертва. Когда нас перестали отвлекать, я стал помнить интенсивнее, а менада быстрее меня отыскивать. Мы живём дольше прочих богов по причине своего эгрегора.       — Что вполне закономерно. Наркотики и алкоголь владеют людьми. Это ваш духовный импринт, бог мой. Он вечен. Что делать с ветшающими телами вам, полагаю, известно?       — Да, — ответил Дионис.       — Благодарю за доверие, бог мой, — просто сказал Уилл. — Вернёте нам собеседников?       — Как планируете провести вечер? — Фрэнк разобрался с последней клубникой и оттолкнул вилку по столу.       — Ещё не решили. У вас есть предложения, Фрэнк? — Уилл улыбнулся.       — Думаю, что да, — Фрэнк посмотрел на Донни.

***

      Некая тайная жизнь Робина Донни и Фрэнка Эшли заключалась в четырёх днях в середине апреля. Каждый год. Своеобразная стабильность и предопределённость состояли в том, чтобы продлевать бронирование номера 502-го из года в год с 10-го по 14-е число. И по приезде обнаруживать, что в 501-м уже ждут Лектеры.       Правило, гласящее, что после тридцати человеку почти невозможно завести друзей, не говоря о возрасте под пятьдесят, чего ради приходится обходиться просто знакомыми, оказалось опровергнутым. Это было странным и приятным одновременно.       Пара Ганнибала и Уилла Лектеров являлась интересной во всех отношениях. Ёмкие, эрудированные, с выстроенными этичными и личными границами, которые с течением времени и повышением квоты доверия сдвигались и менялись как у тех, так и у Донни, и у Фрэнка в отношении них. Но, пожалуй, самым привлекательным оказалось, что оба Лектера были точно так же зациклены друг на друге, как Донни на Фрэнке, а Фрэнк на Донни, которому не пришлось выстраивать никаких оборонительных сигнальных укреплений, чтобы обозначить свои суверенные территории. А Фрэнку так и не пришлось прибегнуть к дежурному «иди нахуй». Только не с ними.       Потребность встречаться и проводить время друг с другом возникла сама собою и тянулась десятилетиями. Этого хватило не только, чтобы обойти весь Париж с его кладбищами и катакомбами, но и на всю Францию с Лазурным берегом, Нимом и Анси.       Они не знали точных географических адресов друг друга, разве что пользовались электронными почтовыми ящиками, чтобы обменяться поздравлениями в праздники и подтвердить встречу в апреле. Любая личная информация выдавалась медленно и порциями, но это едва ли раздражало. Нет, это было интересным. О том, что Лектеры психопаты и убийцы, они узнали спустя десять лет. Но на одиннадцатую встречу все четверо по-прежнему сказали друг другу «доброе утро» и «привет», позавтракали и отправились в утренний, расцветающий апрельский Булонский лес. А о том, что Лектеры едят тех, кого убивают, узнали ещё через пять лет, но менада Фрэнка легкомысленно пожала плечами, продолжив любоваться в синих сумерках башней Монпарнаса, что, подобная фрегату, увитому огнями, плыла в вечернем небе. Дионис проявил себя пятнадцатисекундной чёрной гатью, спросив, стоит ли ему учитывать этот факт в дальнейшем. На что Ганнибал Лектер успокаивающе повёл веками и подтвердил, что не стоит, после чего двинули по улице Мэ дальше. Окончательно о себе узнали с молчаливого согласия своих сущностей от Лектеров же через три года. Пришлось потратить почти год до новой встречи, чтобы синхронизировать понятия «я человек» и «во мне бог» и «я человек» и «во мне сущность» в сознаниях.       «Вам бы понравилось в Wonderland, Фрэнк», — как-то не то сказал, не то предложил, протягивая сигарету, Уилл.       «Я люблю Калифорнию».       «Просто имейте в виду на будущее», — разрешил Уилл.       Лектеры часто касались друг друга в потребности, но в этих прикосновениях не было ничего демонстрационного. Раскованность, органичность, избранная предназначенность и погружённость только для них двоих. Эта честность подкупила с самого начала. Она была понятна Донни и Фрэнку. Поэтому «эта пара мне действительно нравилась».       — Они ответили на письмо? — спросил Фрэнк, разливая виски в стаканы.       — Нет. Похоже, что ответа получить уже не успеем. Но уместно ли вспоминать двух психопатов перед собственной смертью?       — Хочешь чего повеселее?       — Да чёрт с этим со всем.       — Держи, — Фрэнк отдал стакан.       Донни ссыпал горсть голубых таблеток в рот, запил и проглотил. Фрэнк занялся тем же. Повторяли, пока две сотни «валиума» не улеглись в желудках.       Пенни, когда-то впервые увидевшая Донни и Фрэнка, сделала верный вывод: алкоголь этих двоих едва пьянил, позволяя просто расслабляться и получать удовольствие, а наркотики работали с изменённой механикой, принося возбуждение и кайф, но сбрасывая всё лишнее дерьмо. Божественные сущности поддерживали тела, увеличивая витальные ресурсы, но вечной жизни не давали. Убить себя Робин Донни и Фрэнк Эшли могли.       Покончив с таблетками и выпив всё, оба удобнее устроились в подушках. Фрэнк чуть спустил голову по плечу Донни, вытянул правую руку поверх одеяла. Донни так же вытянул левую, переплетя пальцы, позволил ладоням соприкасаться, как он и обещал.       — Найди меня быстрее, малыш.       Фрэнк хмыкнул:       — Я давно старик, а ты продолжаешь называть меня «малыш».       — В моём восприятии тебя ничего не поменялось.       — О’кей, я найду тебя ещё быстрее.       — Как насчёт Канады WL? — улыбнулся Донни.       — Как вариант, но обещать не могу. Стоит сориентироваться по обстоятельствам.       Помолчали. Слушали тишину в телах.       — Не завидую младшему, когда он появится завтра, — вспомнил Фрэнк.       — Кто-то должен. Лучше найти нас быстрее. Через пару дней будет уже не то.       — Эстет в тебе неистребим, Бобби.       — Поэтому, Фрэнк, я всю жизнь пялился исключительно на тебя.       Фрэнк почувствовал, как Донни слабо сжал его пальцы своими.       — Это делало меня счастливым, не сомневайся. До головокружения.       — Я люблю тебя.       — Всё же мы умрём от передоза. Я как знал. Я тоже тебя люблю.       — Найди меня.       — Ты должен будешь вспомнить меня первым.       — Я буду.

***

      «Настоящее Рождество, мать его», — зябко поёжился Фрэнк-младший, поднимаясь на крыльцо Берриз-Лейн, 1192 и оставляя за собою следы в снегу.       Снег выпал ночью, обрушив столбик в термометре до 48-ми по Фаренгейту. Листья разросшихся с того времени, как он был мальчишкой, кустов сиреней и жасминов по бокам дорожки отяжелели и скрылись в белом цвете.       «Пизда папиным гортензиям», — недовольно подумал младший и нажал на кнопку звонка ещё раз трижды. Никто ему не ответил. Фрэнк пошёл в сад, обходя дом.       «Ну отлично. Двери нараспашку», — младший начал тревожно заводиться.       В доме было тихо. Ни в кухне, ни в гостиной, ни из гаража ни звука.       — Пап. Па-а-а-ап! — Фрэнк попал в дежавю, словно снова был мальчиком, который звал отца, а не пятидесятидевятилетним мужиком, который владел сетью автосервисов в четырёх городах и у которого уже внучка. Фрэнк вздохнул. Придётся подниматься в спальню. Но по мере того как он отсчитывал ступени, чувство тревоги росло. И не в тишине было дело. Дело было в отсутствии присутствия. Вакуум.       — Эй, слушайте. На дворе снежный рождественский полдень, если вы ещё не заметили, — Фрэнк постучал в закрытую дверь.       И никакого ответа.       Они не уходили. Следов ни перед главным крыльцом, ни со стороны чёрной двери не было. Следов покрышек, ведущих от гаража, тоже.       Фрэнк-младший отжал ручку двери вниз и толкнул.       Донни и Фрэнк полулежали в подушках откинувшись головами, но переплетясь в руках. Абсолютно пустые и покинутые.       Младший закрыл ладонями лицо и с силой зажал пальцами глаза, пытаясь остановить резь под веками. Ему, блядь, нравилось, что его зовут «младшим». До сих пор его так звали. А вот то, что было перед ним, заслонённое ладонями, которыми он пытался остановить льющиеся слёзы, ему не нравилось. Оно говорило, что теперь Фрэнк Эшли — это он.       — Блядь, — выругался младший, выходя в коридор. — Уверен, что в последней воле будет нечто из «сжечь и ссыпать в одну урну».       С отцов бы сталось. Он слишком хорошо тех знал. Фрэнк набрал номер Мины. Она ответила через шесть гудков:       — Привет, Фрэнки.       — Привет. Чем ты занята?       — Так, разбираюсь в кухне. Вечером в клинику.       — Мина, приезжай-ка домой.       — В чём дело?       Объяснить Фрэнк не смог. Мина приехала через полчаса, преодолев снежные реки на дороге. В скорую звонила уже она.